процесс родов на три отдельные фазы.
Во-первых, начальные схватки. Внезапное сжатие живота и матки при подготовке к выходу плода. Во-вторых, отход вод, запускающий более интенсивные схватки. Будет больно, предупредила Сэл, и схватки станут чаще. Она назвала эту фазу активными родами и подчеркнула, что здесь придется поработать всем. Наша задача заключалась в том, чтобы сопровождать роды, обмакивать тряпки в ведро с водой и класть на лоб инженеру, дышать вместе с ней.
Сэл посоветовала инженеру попрактиковаться в визуализации: представить себе место, куда она могла бы «уходить», когда ощущения – а она всегда использовала слово «ощущения» и никогда – «боль» – станут слишком сильными.
Затем «активные роды» переходят в более насыщенную и приземленную фазу.
– Ты почувствуешь необходимость выталкивать, – учила Сэл. – Как будто внутри тебя камень и его тянет к земле. Мы называем ее «переходом».
Это могло занять двадцать минут или семь часов, в зависимости от положения ребенка. Здесь нам всем нужно присутствовать и быть начеку, так как, по словам Сэл, это самая главная стадия.
Последняя фаза – когда ребенок наконец выходит наружу. Крайне важно, чтобы мы все стали свидетелями этого момента, как только младенец станет частью нашего рода.
– Женщины с незапамятных времен рожали в условиях, гораздо менее благоприятных, чем у нас, – сказала Сэл и подвела итог: – Все будет хорошо.
Время внезапно разделилось на триместры, потом на дни и, наконец, на часы. Беременность инженера протекала согласно плану и с отточенной целенаправленностью. В течение родов женщина засекала время между схватками с помощью секундомера и делала серию записей в журнале. Она пугающе ясно мыслила на протяжении всего процесса, говорила с нами полными предложениями, и только когда ее сотрясали схватки, упиралась спиной в стену или сжимала наши руки.
Наша дочь родилась на три недели раньше срока. Она была маленькой и суетливой, с широко открытыми темными глазами.
– Она похожа на изюминку, – со слезами на глазах заметила инженер, прижимая к себе скользкий сверток.
Наша малышка визжала и плакала, ее маленькие кулачки молотили воздух. Она затихла, только когда Сэл сунула в ее крошечный ротик мизинец.
– Вот это боец, – рассмеялась Сэл.
Инженер приложила ребенка к груди, и та начала жадно есть, издавая тихое сопение, как маленький звереныш. Мы стояли вокруг инженера и с благоговением наблюдали, как наша дочь затихла, словно маленькая мышка, пока сосала грудь.
Мы назвали ее в честь северного сияния – Авророй.
Когда ей исполнилось три месяца, мы положили ее, спеленатую, среди листьев салата и зелени в теплице и с восхищением смотрели на нее. Любовь в наших сердцах была бескрайнее тундры, простиравшейся за стенами станции.
– Как будто мы вырастили ее на грядке, – проговорила Сэл с немалой долей гордости.
И мы не могли с ней не согласиться.
* * *
Наша служебная жизнь была размечена сменой времен года и работой, в то время как жизнь с малышкой стала принципиально иной. Впервые не мы управляли временем – это делала она. Каждая веха в ее развитии представляла собой определенный отрезок времени, но мы не беспокоились из-за ускользающих дней, а вместо этого предавались хаотическим ухищрениям по воспитанию крошечного человека.
Поскольку большинство из нас молока не производило, мы часто ходили по станции, просто баюкая нашу дочь у груди, пока она не прижималась к изгибу шеи и не засыпала. Наша малышка не выказывала предпочтения своей родной матери. Сэл назвала это биологической победой: первое слово «мама» было обращено ко всем нам, независимо от генетической связи. Пока ее кормили и держали на руках, она была счастлива.
Аврора подтвердила свое дисциплинарное происхождение, обладая ярко выраженной индивидуальностью и физическим развитием. Она оставалась маленькой и энергичной, у нее отлично развивалась мелкая моторика. В очень раннем возрасте она научилась расстегивать пуговицы, дергать за бечевку, раскалывать орехи. Ее пальцы были ловкими и проворными и, казалось, жили своей собственной жизнью. Любимым занятием Авроры стало разбирать предметы на части, только затем, чтобы снова собрать воедино. Старый дисковый телефон, сломанный радиопередатчик, отрезок кабеля, который программист нашла в связной. Физический мир, построенный людьми, был для нее игровой площадкой.
Несмотря на обстоятельства нашей жизни, Аврора росла оптимистичной и жизнерадостной, никогда не капризничала и не требовала того, что ей не принадлежало. Это была заслуга ботаника и того, что Аврора много времени проводила в теплице. Там она воочию наблюдала, как упорный труд, терпение и заботы могут превратить инертное семя в растение дикой красоты и как эта трансформация начиналась с нуля, пуская корни в глубинах земли.
После того как из нижней десны Авроры показался первый белый кончик, ботаник собрала урожай мягких корнеплодов, наиболее подходящих для роста зубов и нового пищеварения: репу, морковь, сладкий картофель. Мы разминали овощи в шелковистое пюре и смеялись, когда наша малышка размазывала свою первую твердую пищу по лицу, в кои-то веки не беспокоясь, что тратим впустую драгоценные запасы еды.
Аврора нуждалась в нас, но и мы нуждались в ней тоже. Иногда кому-то из нас хотелось побыть в одиночестве в теплице, без пристального внимания остальных. Там мы частенько находили Аврору. Она сидела на земле и маленькими пухлыми пальчиками разгребала кусты малины. Мы сидели с ней среди цветущих фруктов, наклонялись, чтобы поцеловать ее милую, хорошенькую мордашку, испачканную грязью и ягодами. Если опуститься на уровень ребенка, почвы и растений, можно было забыть, что вокруг нас бесконечность безжалостной вечной мерзлоты.
Когда снова наступила местная версия весны, наша дочь отпраздновала свой первый день рождения. Спустя год мы решили, что пришло время взять ее с собой в путешествие.
Инженер соорудила сани из деревянной доски, тазов для мытья посуды и пары беговых лыж. Мы завернули нашу дочь в мешок, сшитый из мехового капюшона парки, и привязали к тазу. Когда Сэл вытащила ее наружу, Аврора заулыбалась, заметив, как ее дыхание превращается в облачка пара.
Санки врезались в ледяную гряду, перевернулись – и Аврора покатилась от хохота круглым закутанным тельцем. Мы отряхнули ее, снова посадили в таз и продолжили путешествие к хранилищу семян.
Оно находилось в километре от станции. Картограф предположила, что изучение ящиков в глубоком схроне станет для нашей дочери хорошим началом познания разных уголков мира. Все страны внесли свой вклад – даже те, кто вел политическую борьбу и погряз в войнах, согласились оставить на этих полках свое сельскохозяйственное наследие. Поскольку мы были его хранителями, нам разрешили использовать небольшое количество семян и саженцев для поддержания собственного урожая в теплице.
Сначала мы отвели Аврору в азиатский отдел, потому что там, на стенках ящиков, было больше всего оттисков животных: тигра, панды, слона. Картограф показала ей ящик, доставленный из Бенгалии, с изображением крадущегося тигра, чей роскошный мех окрашен черной и оранжевой темперой.
– Здесь лежат семена чечевицы, – сказала она и подняла Аврору, чтобы та могла изучить ящик.
Аврора забралась на полку и попыталась вскарабкаться на ящик с рисовыми семенами из Вьетнама. Обнаружив раздавленный помидор черри где-то в глубинах своего комбинезона, она сунула красноватую мятую кашицу в рот и принялась жевать.
– Ми-фа? – спросила Аврора, указывая на клеймо с тигром на бенгальских ящиках.
Знания нашей дочери о животных ограничивались книгами из библиотеки, в которых рассказывалось об арктических зверях и птицах. Белый медведь и тюлень были первыми животными, названия которых она узнала.
– Нет, это не белый медведь. Это тигр, – ответила картограф; она провела пальцем по контуру изображения. – Видишь, у него полосатый мех.
Аврора потребовала, чтобы ей тоже дали прикоснуться к полоскам тигра. Она засмеялась, когда одна из нас издала рычащий звук и скрючила пальцы, словно когти. До тех пор мы не придавали большого значения животным, о которых в детстве узнали из книг, – тигру, зебре, гиппопотаму, носорогу. Увидит ли их когда-нибудь наша дочь?
– Tiger, tigre, hŭ, тигp, – произнесла географ, как всегда делала, когда обучала новому слову.
Аврора попыталась их повторить, а затем заковыляла к следующему проходу, где, как уверяла инженер, на китайских ящиках, наполненных соевыми бобами, была нарисована панда.
Возможно, именно тогда, в хранилище семян, мы начали по-другому относиться к своему выбору. Для создания утопии требуется жесткий набор ценностей. Мы бы жили с глубоким уважением и любовью друг к другу. Мы бы сохранили наш дом на станции. Мы бы воспитали нашу дочь так, чтобы она знала мораль,
