плавающим лицом вниз дальше по течению реки. Семья спаслась от воды, забравшись на крышу дома, умерла там от обезвоживания. Спортивный зал школы, который считался безопасным убежищем, наполнился соленым рассолом, и люди пытались взобраться на стены.
Волна была настолько сильной, что сразу же захлестнула весь полуостров, прилив прокатился по дощатому настилу, коттеджам, вплоть до болота, где он наконец отступил, засасывая все с собой. Большинство людей к тому времени эвакуировались, но были и те, кто отказывался уезжать и упрямо закрывал шторы на окнах коттеджей, чтобы переждать бурю.
Гибель моряков и рыбаков от водной стихии была обычным делом в этом краю, об этом Роза часто слышала в детстве, это преподносилось как достойный конец. Проходя по кладбищу, чтобы навестить могилу отца, Роза читала на надгробиях погибших моряков:
ОН РЯДОМ С ЛЮБОВЬЮ СВОЕЙ ПОЧИВАЕТ.
ПУСТЬ МОРЕ ВЕРНЕТ, ЧТО ЗАБИРАЕТ.
В ТЕНЯХ ВОДЯНИСТЫХ ДУША ОБИТАЕТ.
Но в этих историях никогда не упоминалось о гибели женщин. Они ждали дома и зажигали свечу в окне в память о мужьях и сыновьях, исчезнувших в бездне. Женщинам была доверена память. Они несли истории прошлого поколения своим детям. Женщины скорбели о потерянном, только чтобы увидеть, как те же ошибки и трагедии повторяются у следующих поколений, снова и снова. Женщинам была уготована участь свидетелей.
Что почувствовала ее мать, отдернув занавеску и увидев надвигающуюся темную волну воды? Женщина, чьего мужа забрало море, встретилась лицом к лицу с яростью стихии. Ощутила ли она приближение неминуемой гибели?
Во время бури мать потеряла все. Коттеджи, мебель. Их электрический хэтчбек и припасы в хибарке на заднем дворе. От коттеджей остался только фундамент. Все, ради чего мать Розы пожертвовала жизнью, поглотило беспощадное море.
Когда понемногу начались восстановительные работы, Роза отправилась навестить маму в доме для пострадавших. Она делила комнату с тремя семьями в подвале здания, с единственным прямоугольным окном, выходившим на тротуар. Со своей кровати мать могла видеть только ноги людей, проходящих по улице. Маленькое помещение, промозглое, но достаточно чистое и, к счастью, сухое.
Когда Роза вошла, мама сидела на койке, в одежде, подходящей по размеру двухметровому мужчине. Она подняла взгляд на дочь и попыталась улыбнуться. В углу рядом с ней лежало то, что удалось сохранить: детская фотография Розы и книга корейской поэзии. Мать эвакуировали с полуострова с этими двумя вещами и тем, что было на ней надето.
Роза села рядом с мамой. Та казалась невероятно крохотной в слишком большой одежде. Мать протянула руку и пригладила волосы дочери, как всегда делала, когда Роза была маленькой.
– Как твои дела?
Как рассказать, что во время шторма она лакомилась португальской макрелью и сухим печеньем, пила «Винью-верде», а пьяненькие хостес распевали песни в темноте, пока не включился генератор? Или что Дэмиен прислал магнум шампанского в ее номер с приглашением на поздний завтрак на следующее утро?
– Я принесла тебе еды, – сказала Роза и положила пакет с продуктами длительного хранения, взятыми из кухни «Петли», на кровать. – И кое-что из одежды, должно подойти.
Мать благодарно заглянула в пакет.
– Я заберу тебя отсюда, – пообещала Роза.
– Я в порядке, честно, – произнесла мать, а затем посмотрела с любопытством на Розу. – Правда?
– Конечно, – твердо повторила Роза и заставила себя улыбнуться.
* * *
На следующее утро Мейер ведет внедорожник по шоссе. На дороге достаточно света, чтобы разглядеть проплывающий мимо лагерь. Прохладный воздух, проникающий через приоткрытое на сантиметр окно, напоминает Розе, что такое скорость. О том, каково будет покинуть это место.
Мейер с улыбкой поглядывает на Розу. Одна его рука лежит у нее на коленях, вторая – на руле.
– Мне нравится с тобой путешествовать.
Роза кивает, говорит, что согласна, слушая мягкое гудение автомобиля, когда они спускаются с пологого холма к деревне. Как только они приближаются к желтой церкви, Роза видит сквозь витражные окна свет. Брадобрей дома. Роза представляет, как открывает пассажирскую дверь и скатывается в сугроб, перебегает улицу и входит в церковь. Через пять минут они с Брадобреем могли бы снова быть вместе.
Но на ее ноге лежит рука Мейера, и он говорит:
– Когда мы только приехали, я не сразу распознал потенциал этого места. Ужасные пригородные таунхаусы с алюминиевой обшивкой, протекающими подвалами и заплесневелым ковровым покрытием. Ряды домов из самых дешевых материалов. Здесь все создано ради быстрого расширения, а не продуманного устойчивого роста. Но земля! Боже мой, эта земля! Столько возможностей. Пиломатериалы. Живая природа. Лед, снег и озеро, которое все еще замерзает.
Желтая церковь исчезает в зеркале заднего вида. Машина удаляется от деревни, огибает озеро. Солнце такое яркое, что Роза прикрывает глаза, глядя на замерзшую воду. Вдали над деревьями возвышается купол. Он похож на огромный мяч для гольфа, забытый в лесу, но, когда они приближаются, Роза видит, что это пока лишь строительные леса.
– Мы только что закончили изоляцию. Надеюсь, к весне он будет готов к заселению. – Мейер паркует внедорожник перед сооружением и с улыбкой сжимает плечо Розы. – Пойдем, покажу тебе, что внутри.
Выйдя из машины, Роза следует за Мейером. Он ведет по маленьким комнатам, чье назначение помечено под ногами.
– Вот кухня и жилые помещения, а наверху винтовой лестницы находится гидропонный сад.
Мейер, приостановив экскурсию, со вкусом рассказывает об овощах, фруктах и ягодах, которые хочет там выращивать.
– Какая твоя любимая ягода? – спрашивает он.
Вопрос звучит так отечески интимно, словно он интересуется, как Роза хочет украсить свою подростковую спальню.
– Клубника, – отвечает она без долгих раздумий.
Мейер улыбается.
– Так и знал. Она также была и любимой ягодой моей дочери, – неожиданно говорит он и осторожно поднимается по доске на второй этаж.
В статьях и интервью, которые Роза читала о Мейере, он ни разу не упоминал о семье. Роза всегда представляла его себе одиноким, бредущим по выжженной пустыне в поисках очередного проекта. Мужчиной, которому не нужна любовь ближнего. Человеком, который удовлетворен выполнением своей работы. Но образ Мейера – одинокого гения явно создавался и культивировался специально. Розу затопил прилив сочувствия к его дочери, которую так легко вычеркнули из истории жизни ее отца.
– Где ваша дочь сейчас?
– На юге, работает на реконструкции. Она невысокого мнения о моих трудах.
– Почему?
– У меня был тяжелый период, и я курировал проект для военных. Оказался втянут в то, что совершенно не горел желанием создавать. С тех пор мне удалось дистанцироваться. А она меня так и не простила, и в каком-то смысле я не могу ее за это винить. Но сейчас я делаю хорошую работу, которой могу гордиться, и мечтаю, чтобы дочь приехала на север и увидела, что мы строим.
Роза не отвечает, просто идет за Мейером вверх по лестнице. Он продолжает экскурсию.
Голос Мейера, обычно спокойный и ровный, с каждой ступенькой поднимается на октаву. На третьем этаже он показывает Розе, где будут располагаться спальни, обращает ее внимание на размеры каждой комнаты, отмеченные на деревянном полу.
– Подъемная кровать выдвигается из стены здесь, – Мейер указывает на пространство, обрамленное пустой квадратной рамкой. – И маленький письменный стол – здесь. Детские комнаты будут там и там.
Он внезапно разворачивается к Розе всем телом, испытующе вглядывается в лицо:
– Ты видишь, Роза?
Роза стоит на условной кухне и смотрит в окно на снег, покрывающий деревья. Она не видит ничего, кроме пустой ямы, черных глаз питбулей, чернильно-темной вязи татуировки, что вьется по предплечью Брадобрея, комнаты, выходящей на океан, где ее мать читает сборник корейской поэзии. Выход. Побег. Как только она покинет лагерь, ей больше никогда не придется видеть Мейера, размышлять, разглядывает ли он ее, когда она спит, послушно стоять, пока он протягивает расческу по ее мокрым после душа волосам.
А пока ее задача – сказать ему то, что он хочет услышать.
– Да, – говорит Роза, – я ясно все это вижу.
* * *
После урагана «Ксавьер» Дэмиен и Роза разделили джекфрут, который он торжественно разрезал на столе из палисандра. Дэмиен пребывал в мрачном настроении и вымещал его на фрукте, который расчленял пальцами.
– Проблема в том, – вдруг заговорил Дэмиен, – что люди слишком зациклились на настоящем. Придумав Флик, я отстаивал его состоятельность исключительно в утопических терминах: доступ, связь, производительность, сенсация. Глубокие полярности и сохранившиеся различия в обществе будут устранены. Люди наконец окажутся связаны не только проживанием в одном городе. Им предлагался новый способ гармоничного существования в своих каналах. До смешного наивное предложение, но это
