— Военный совет, — объявил Гоша. Мы перебрались на сиденья, дружно закурили и попробовали размышлять. Не слишком надеясь на успех.
— Что это у вас за общий сбор был? — поинтересовалась я.
— Так ведь воюем. Народ разъехался, а я за вами.
— Враги кто, Витька?
— Витька.
— К Брауну тебе больше нельзя.
— Ясное дело. Говорил ведь вам…
— И я тебе говорила: сиди в больнице.
— Ага. И кто б вас тогда из подвала вытащил?
— У меня серьезный вопрос, — влезла Сонька. — Сколько у нас денег?
Гоша полез в бумажник, обследовал его и чертыхнулся:
— Пара сотен…
— Гретка?
Я заглянула в сумку, скорее из вежливости, чем по делу: то, что денег кот наплакал, мне было известно доподлинно.
— А у меня и сумки-то нет, — загрустила Сонька.
— Да, — сказал Гоша и затылок почесал, — с такими бабками только в бега пускаться.
— Дома кое-что есть, — заметила Сонька.
— Забудь, — махнула я рукой, — домой нельзя.
— Ну «мерс» продадим, — предложил Гоша с дрожью в голосе.
— На такую жертву мы идти не могем, — хрюкнула Сонька, а Гоша обиделся. — Да, дрянь дело, — подвела итог моя подружка, — куда ж мы теперь: голы, сиры, босы…
— К тебе на дачу, — решила я.
— Как так? — удивилась Сонька.
— А что? Крыша над головой, и с голоду не умрем.
— Да нас найдут через день.
— Не скажи. Вот Эдгар По учил: прячь на видном месте.
— Это кто? — полюбопытствовала Сонька, а Гоша сказал:
— Ты не мудри, давай на пальцах.
— Пожалуйста. Дача не хуже любого другого места. Все равно без денег далеко не убежишь. А о даче, кто знает? Витька. Так его убить должны не сегодня-завтра.
— Это почему? — удивился Гоша.
— Срок на исходе, что Оборотень ему дал, а он как будто не шутил. Может, повезет, и Витьку мы потеряем.
— Так, кроме него, полно народу, — затосковала Сонька, — хмырь в спортивном костюме, мужик в очках.
— На что мы им? Их Витька интересует.
Не будет его, уж про нас как-нибудь позабудут.
— А Браун? — Напомнил Гоша, произнося имя недавнего босса с большим уважением.
— С ним, конечно, хуже. Может, и его Бог приберет? В таких делах наперед никогда не знаешь.
— Ага, — Невесело усмехнулся Гоша, — вот нас и приберет. И чего я, дурак, вас спасать кинулся? Глядишь бы, не убили.
— А это потому, Гоша, что ты хороший человек и в бандитах тебе не место, — объяснила Сонька.
— Дурак я прежде всего.
— И это верно, — дружно согласились мы.
— Ладно, едем на дачу, — рассердился он, — чего без толку базарить?
Вечером мы сидели на веранде и резались в «дурака». Из села была доставлена коробка с припасами, которые мы решили экономить. «Мерседес» укрыли в амбаре, чтоб не мозолил глаз. Я даже смогла оповестить родное начальство, чтобы рано меня на работу не ждали, мудро рассудив, что, ежели повезет, с больничным что-нибудь придумаю, а не повезет — работа вряд ли понадобится. Черные мысли я гнала, твердо решив быть оптимисткой.
— Эй, — заволновалась Сонька, — откуда у тебя король?
— Из колоды.
— Как же, а то я не помню.
— Отвяжись, — огрызнулась я, потому что терпеть не могу, когда меня ловят на жульничестве, — играть брошу.
— Вот ты всегда так.
Гоша весь вечер сидел мрачнее грозовой тучи и молчал. Сонька проигрывала, злилась и вредничала, потом вдруг совершенно не к месту сказала:
— Задание я выполнила и хочу знать, какой с него прок?
— Какое задание? — Не поняла я.
— Ну вот, младшие чины стараются, из кожи лезут, а начальству на это наплевать.
— Сейчас стукну, — разозлилась я и замахнулась для пущей убедительности.
— Ты свои гестаповские замашки брось, без того натерпелась, — обиделась Сонька и пояснила:
— Я насчет мента.
— Ну? — понять что-либо я по-прежнему затруднялась.
— Ты нарочно, что ли? — заныла Сонька.
— А можно сказать по-людски и просто?
— Можно, — сразу же согласилась она. — Я, как ты и велела, с ним, в общем, это вроде бы зовется «соблазнила».
Гоша выронил туз, а я все, что в руках держала, и простонала:
— Когда?
— Как когда? Тогда. Ты домой уехала, а я подумала, может, правда сумку у него забыла, и пошла, а потом подумала: удобный случай и…
— И что?
— Вот я и хочу знать, что?
— Тебе, Сонь, полечиться бы, — затосковала я, — ты то икаешь, то с ментами спишь.
— Вот ведь, фашистское отродье, сама ж велела. Еще и дразнится.
— Ладно, — вздохнула я, — рассказывай, как мент?
— В каком смысле?
— В смысле любви можешь не делиться.
— О чем же тогда рассказывать? — удивилась Сонька.
— Какое впечатление произвел?
— Положительное. — Сонька злилась и не желала этого скрывать.
— Слышь, Софья Павловна, я малость оплошала, а ты сделала большое дело для всего человечества. Честно. И для нас лично.
— Ну уж нет, — Гоша замотал головой на манер лошади.
— Для меня, — пришлось мне поправиться. Сонька почесала нос, ухмыльнулась и сказала:
— А мент забавный. Стеснительный.
— Ну и что? — Не поняла я.
— Ну и ничего, — опять разозлилась она, — просто смешно. Раздевался в ванной, свет как выключил, так и сидели впотьмах, то есть не сидели, конечно, это я не правильно выразилась. Короче, красна девица и только.
— А говорили о чем?
— Да все о том же, вопросы задавал.
— А ты?
— А я вроде глухонемой.
— Молодец, — похвалила я. Сонька в похвале усомнилась:
— Ты мне так и не объяснила, зачем я это сделала?
— Кто ж тебя знает? — видя, что моя подружка сейчас полезет в драку, я торопливо добавила:
— Когда тебе задание давала, что-то имела в виду, а сейчас после всех этих допросов начисто забыла.
Сонька опять почесала нос и кивнула.
— Это конечно. У кого хочешь замкнет.
Тут я кое-что вспомнила, бросила карты, схватила карандаш и бумагу и стала торопливо рисовать. Сонька с Гошей лезли под руку и шумно сопели. Работала я старательно и собой осталась довольна.
— Похож? — спросила я Соньку.
— Как живой, — ответила она, и мы на Гошу уставились.
— И чего? — спросил он.
— Знаешь?
— Нет. Ни на кого из наших не похож. А кто изображен-то?
— Парень, что здесь вертелся в тот день, когда Максимыч утонул. На «восьмерке» цвета «мокрый асфальт». Думаем, он убийца Большакова.
— Нет, не наш.
— Теперь он покойник. И если я чего-нибудь понимаю, убили его в собственной машине.
— «Восьмерка» «мокрый асфальт», — оживился Гоша. — Только покойников должно быть двое.
— Ну? — Накинулись мы.
— Чего «ну»? Несколько дней назад были два трупа в такой машинке. Мужики рассказывали. Хлопнули хозяина с приятелем в этой самой «восьмерке» прямо возле его собственного дома. Витьки вашего дружок.
Говорили, такой крутой, а пулю в лоб схлопотал как миленький.
— Точно Витькин?
— Точно.
— Соображаешь, Софья? — спросила я.
— Нет. Я еще на той неделе соображать перестала. Если парень Витькин, получается, Большакова он убил?
— Получается. С чего ж ему тогда в могильщики наниматься?
— А кто ж его самого убил?
— Их, Софья, два могильщика, два трупа в машине. Думаю, Витька и убил. И Браун так думает.
— А зачем Витьке своих убивать? — глаза ее медленно, но настойчиво лезли на лоб.
— Затем, что парни знали, кто Большакова убил.
— Ну?
— А за что убили Большакова? За то, что он знал, куда исчез Каховский и кто прикарманил денежки.
— А кто?
— Витька.
— Да что б ему сдохнуть! — вдруг выкрикнула она, вскакивая с места.
— Ты чего это? — удивился Гоша, который во время нашего разговора слегка обалдел.
— Витька, мать его! — верещала Сонька. — Витька приехал, в окно посмотрите, идиоты.
И точно, к крыльцу подкатил Рахматулин в сопровождении двух молодцов. Теперь заверещала я:
— Гоша, через двор, в огород и задами в лес. Тебе с ним встречаться ни к чему.
— А вы? — растерялся Гоша.
— Исчезни, — зашипела я. Гоша припустился сенями во двор, а мы сели в карты играть. Сонька запела что-то лирическое. Тут я рисунок увидела, схватила и под диван сунула.
— Надо было съесть, — съязвила Сонька.
— Ага, вот и начинай.
Начать не успели, в доме появился Рахматулин, дверь ударилась о стену, и он возник на веранде.
— Привет! — равнодушно буркнула Сонька. — А валетик-то на место положи… Что это у тебя, Витя, такое выражение лица, точно ты родную жену с любовником застукал?
— Я посмотрю на твое выражение минут через пять.
— А в чем проблема?
— Почему вы здесь, а не в городе?
— Так ведь опасно там — ловят. Без конца вопросы задают. И все о тебе. А что отве чать — мы не знаем. Боимся, как бы тебе не навредить. Беда, одним словом. Ужинать будешь? У нас блины, щи из печки.
— Заткнись!
— Зря. На Гретку когда стих находит, готовит — пальчики оближешь. Немка. Хозяйственная.
Рахматулин обратил гневный взор на меня.
