На Колякино счастье с широкого мраморного крыльца, распахнув объятия, сбежал, сладко и широко улыбаясь, носатый турок, восторженно закатывая маслянистые черные глаза. Настоящий, круглый, как облако, турок. В красной феске, но в прекрасном европейском костюме, явно пошитом по заказу, а не приобретенном в магазине готового платья.
– Господин Шадрин! – по-русски турок говорил прекрасно. – Как я рад видеть вас, господин Шадрин! Вы всегда вовремя, вы всегда к месту!
И спохватился:
– Как добрались?
– Слава Богу, господин Керим, – широко перекрестился Николай Петрович.
И протянул руку:
– У вас все готово?
– Как всегда! Как всегда! – сладко и широко улыбаясь, затараторил господин Керим, чуть ли не с любовью оглядывая Николая Петровича с ног до головы.
– Лишних никого?
– Совсем никого! – еще больше обрадовался господин Керим. – Двое рабочих, вы их знаете, они глухонемые с детства. Ну, само собою, таможенник. Его вы тоже знаете. С ним мы работаем третий год. Он наш человек. Так что, совсем никого! Совсем никого нет лишних!
– А этот? – кивнул Николай Петрович в сторону турка-мусорщика.
– Это глухой, это совсем глухой человек, господин Шадрин. Он работает у нас уже три года. Вы просто раньше не обращали на него внимания. Он всегда занимается уборкой. Он всегда тих…
Господин Керим поискал нужное слово и нашел:
– …как инструмент.
– Есть еще, правда, индусенок, – вдруг вспомнил господин Керим, улыбаясь еще слаще, еще шире. – Простой глупый мальчишка, взят мною в ученики. Так что, видите, совсем никого лишних! Я твердо выполняю все наши договорные условия, господин Шадрин.
– Дима! Гена! – повелительно окликнул Николай Петрович помощников. – Идемте со мной! А ты, Коляка… – он смерил замершего Коляку сухим взглядом. – Ты, Коляка, внимательно осмотри микроавтобус. Чтобы работал, как… Ну не знаю, что!.. Чтобы все было на ходу. Чтобы не кончалось горючее. Чтобы не валялись на дороге гвозди… Все ясно?
– Да я ж, Николай Петрович! Да я ж! – задергался, обрадовался Коляка, готовившийся к гораздо худшему. – Да вы ж меня знаете! У меня всегда порядок! У меня порядок такой, что немцам не снится!
Пропустив вперед господина Керима, Николай Петрович и его помощники вошли в тихий сумеречный холл.
Лестница.
Длинный и широкий коридор.
Еще лестница.
Еще один коридор.
Наконец, они вошли в просторный, тоже сумеречный зал, посреди которого на бетонном подиуме стоял пустой гроб. У стены – каталка, покрытая белой простыней. Под простыней угадывались контуры грузного тела. К темной стене приткнулся деревянный ящик с цинковым вкладышем, на куске брезента лежали необходимые инструменты.
– Поставь сумку у гроба, Гена.
Николай Петрович помолчал.
Потом с непонятной усмешкой глянул на белую простыню, укрывающую грузное тело:
– Как это ты, Дима, не уберег Семена Михайловича?
Дима равнодушно пожал плечами:
– Это он сам не уберегся, Николай Петрович. Пороки. Большие пороки. Я всегда говорю, все плохое в мире оно от наших пороков. Я и Семе говорил. Только он не слушал, вот и не выдержало сердце.
– Нда… – все так же непонятно хмыкнул Николай Петрович. – Нервная работенка…
И повернулся к сладко улыбающемуся турку:
– Мы не хотели бы задерживаться, господин Керим.
– Разумеется, господин Шадрин, – сладко согласился турок. – Никто нам не помешает, господин Шадрин. Я удаляюсь.
– Спасибо.
Дождавшись, когда за турком закроется дверь, Николай Петрович негромко сказал:
– Гена, почему тут появился какой-то индусенок? Какой еще такой ученик? Сроду не бывало здесь никаких учеников. Что за мальчишка? Мальчишки, они ведь страсть какие любопытные. Этот индусенок из любопытства может дырку проковырять в стене…
– Да ну, – хмуро ответил телохранитель. – Здесь сплошной бетон. Да и что он может соображать, индусенок?
– На то и голова дана, даже индусенку, чтобы соображать. Давай-ка пройдись с Димой по коридорам. Присмотрись. Прислушайся. Мало ли… Береженого бог бережет… Заодно посмотрите, естественно, на индусенка… Индусята ведь тоже бывают разные… С чего он вдруг появился?
Оставшись один, Николай Петрович неторопливо расстегнул молнию спортивной сумки, тщательно покрыл дно гроба плотной прозрачной пленкой, и уже на эту пленку толстым слоем начал выкладывать пластиковые пакеты, набитые стодолларовыми купюрами.
Вздохнул.
Заниматься всем этим должен был Серега Кудимов… Но где сейчас Серега Кудимов? Нет на этой грешной земле никакого Сереги Кудимова. Не выдержал соблазнов Серега… Вот и Сеня Уткин, народный маршал, не выдержал… И не мудрено… Умничать стали… Умные теории стали строить… И вообще, слишком много разговаривать стали…
Тоже мне, народные маршалы!
Всех сменю, окончательно решил Николай Петрович. Великое дело, время от времени менять даже самую хорошую команду.
Всех сменю.
Так думая, он укладывал в гроб пластиковые пакеты.
Все шло как обычно, все шло как всегда, и все же что-то мучило Николая Петровича. Почти неприметно, но томило, саднило душу. Какое-то такое странное неясное беспокойство. Вроде и добрались нормально, и дело у господина Керима налажено нормально, и в Питере нормально разобрались со всеми любопытными. А вот томит что-то…
Может, индусенок?
Вряд ли…
Хотя тоже интересно…
Почему индусенок? Откуда? С какой стати?… Ни о каком индусенке у них с господином Керимом не было никакой речи.
Вот нервничаю, посетовал про себя Николай Петрович. А зря. Господин Керим человек известный и аккуратный, он рискует не меньше многих других людей, задействованных в Деле. Господин Керим проверенный человек. Не подумав, не предусмотрев всех возможностей, он никогда не допустит к Делу какого-то там постороннего индусенка…
Это беспокойство, решил Николай Петрович, оно, наверное, навеяно неожиданной встречей с Кудимовым в Питере. Этот бык разбередил мне всю душу, подумал он. И откуда только у нас в стране берутся такие тупые быки, как этот Кудимов? Ведь уговаривали его в свое время, всячески и по-человечески уговаривали. Он, Николай Петрович, по государственному, по-хозяйски пытался спасти Кудимова. Ведь талантливый человек! А Кудимов не захотел. У него, у быка сраного, видите ли, нашлись какие-то свои принципы!.. А какие там принципы? Одно упрямство. И вообще, если по честному разбираться, то разве дело в принципах? Просто на роду у таких упрямых и тупых быков, как Валентин Кудимов, при рождении написано на лбу умереть дураком.
Николай Петрович машинально глянул на часы.
Вот и нет уже тебя, бык… Вот и закатил уже тебя, упрямого дурака, в печь Виктор Сергеевич… Стоит на стеллаже новая урна…
И Игорька-дурачка уже нет…
Вот и лады.
Вот и хорошо.
Не жалею я тебя, бык… Не жалею я тебя, Игорек… Все равно всех не пережалеешь, да и вредно всех жалеть…
Николай Петрович улыбнулся и мельком глянул в сторону каталки.
Что, Сема, что, народный маршал, поиграл в самостоятельность? Что, Сема, обманул Николая Петровича Шадрина? Не следовало тебе, дураку, шептаться с Серегой. Истинное Дело не любит и не терпит шепотков. Истинное Дело требует ясности и порядка.
Он усмехнулся.
Нет у меня к тебе претензий, Сема.
Теперь нет.
Споткнулся, бывает. Я даже благодарен тебе, Сема. Ты вот мне служишь, Сема, даже после смерти.
Усмехнулся.
То-то вы пособачитесь с Серегой, когда встретитесь на том свете! Тут будет слышно.
Уложив последний пакет, Николай Петрович аккуратно застелил гроб темной непрозрачной пленкой.
И позвал:
– Дима!
– Ау? – моментально откликнулся Дима, заглядывая в дверь.
– Все спокойно?
– Гена индусенка поймал.
– Где? – встревожился Николай Петрович.
– Ну, нюх у вас, Николай Петрович! – восхитился Дима. – Как в воду глядели. Индусенок тут прятался в закутке. У него как бы логовище свое свито, прямо за стеной. Никаких дырок, правда, мы не нашли, и стена глухая, не подслушаешь, не подсмотришь, но Гена так, на всякий случай, прихватил индусенка… Известное дело, малец… Занятный…
– Занятный, говоришь, индусенок?
– Черный. Лыбится. Только худой, как наши псы.
– А что, Дима, – вкрадчиво спросил Николай Петрович. – Нравится тебе Германия?
– Мне пиво нравится.
– Гене тоже нравится пиво, – загадочно заметил Николай Петрович. – Но все хорошо в меру. Так ведь?
Дима кивнул.
– А то ведь как получается?… – Николай Петрович укоризненно покачал головой: – Вот на пароме, например, Гена не смог уложить на стойку руку одного чудака. Ну, знаешь, спорт такой… Армрестлинг… Мог Гена взять ящик пива, а он его отдал…
– Какое пиво-то?
– Баварское.
– И Гена сплоховал? – не поверил водитель.
– Сплоховал, – засмеялся Николай Петрович.
И разрешил:
– Ты Гене намекни как-нибудь. Чего, мол, Гена, даешь слабину? Ну, по-дружески. Подзадорь. Спортивный дух, дескать, превыше всего! Подразни, подразни его. Спорт форму любит.
