Бык!
Определенно, бык.
Николай Петрович усмехнулся.
Кудимов-старший так и сказал тогда – любовь. Где выучил слово-то? Прочел на заборе, что ли?
Вот ты смотри, понятливо объяснил быку привычный к таким уговорам сотрудник. Тут ведь совсем простой расклад. Баба нужна нам, для Дела. Ты себе, коль захочешь, другую найдешь. Обязан найти. Ведь если не образумишься и нас рассердишь, то и бабу потеряешь, и олимпийским чемпионом не станешь. Ну, зачем тебе такое? На олимпийских играх все медали твои, образумься. Отстань от бабы и дуй в счастливое будущее!
Не отстал.
Дунул, да не туда.
А ему многое обещали. Выезды интересные, большую квартиру в Москве в любом районе, из спорта соберется уходить – хорошую базу, перспективных учеников. Укрепляй родину, дурак! Завоевывай славу родине! А он не захотел. Он как бы выбрал какую-то свою правду. А в итоге попал в печь крематория. Виктор Сергеевич, наверное, постарался…
Николай Петрович вздохнул.
Спросил, отвлекаясь от мыслей:
– Ну что, Коляка? Доволен поездкой?
Коляка зарделся от внимания шефа:
– Еще бы, Николай Петрович! Конечно, доволен, Николай Петрович. Я ведь человек простой, рабочий. Мне бы теперь домой побыстрее.
– Скоро будем и дома.
Усмехнулся:
– Вернемся домой, каждого отмечу.
– Это правильно! – обрадовался и осмелел Коляка. – Отмечать надо. Мы ж к вам всей душой!
И совсем осмелел, задергался, отчаянно ища тему понятную и близкую Николаю Петровичу:
– Вот, Николай Петрович, я чё спросить-то хотел? Перед отъездом Игорек в гараж забегал. Он чё? Расшибся, что ли? Разбил машину? Злой под глазом фонарь. Чё это с ним?…
Сердце Николае Петровича болезненно колыхнулось и стало вдруг останавливаться.
Он резко схватился за подлокотник.
Ага, вот оно откуда, это неясное чувство тревоги. Не ведь не дал перед отъездом контрольного звонка!
– Игорек? – как бы равнодушно переспросил он. – Игорек? Забегал перед отъездом?… О чем это ты?…
– Да об Игорьке… – обрадовался Коляка. – Я, значит, мыл в гараже машину, а Игорек заявляется, фонарь под глазом. Разбился? – спрашиваю. А Игорек щерится, ну, вы знаете, как он щерится… Разбился, наверное, думаю. Или злится, что вы не взяли его с собой…
– Да погоди ты, погоди, Коляка… Чего ты так тараторишь?… – Николай Петрович, наконец, взял себя в руки, даже несколько умирил внезапное сердцебиение. – Когда, говоришь, забегал к тебе Игорек?…
– Да под самый вечер. Я уже в порт собирался.
– Да погоди, погоди, Коляка, не тараторь… Когда это под самый вечер?… Неужто в день отъезда?…
– Ну да. Я и говорю вам. Морда разбита. И щерится.
Так вот откуда эта откуда тревога. Забылся. На час, на другой, но забылся. Утерял контроль над ситуацией. «Верочка, меня ни для кого нет…» Забылся, не дал перед выездом контрольного звонка…
Да как так! Чепуха какая-то! Не мог забежать Игорек в гараж к Коляке, да еще под самый вечер… К вечеру от Игорька и пепла не должно было уже остаться… Из рук Виктора Сергеевича никто никогда не уходил… Что-то путает, что-то врет Коляка…
– Как это Игорек мог забежать под вечер? Игорек же при деле. Я его оставил при одном очень важном деле.
– Ну, Игорек быстрый, – засмеялся Коляка. – За ним не заржавеет. Игорек все успеет.
– Перед самым, говоришь, отъездом, Коляка?
– Перед самым, Николай Петрович.
– Точно забегал?
– Вот крест.
– Один?
Коляка замялся.
Задергался весь, заюлил, не оборачиваясь к Николаю Петровичу, как бы всматриваясь в несущееся навстречу шоссе:
– Один, конечно.
– А я где был?
– Ну, Верунчик сказала: вы уехали. Она всем так говорила. Не будет сегодня Николая Петровича, так всем говорила.
– Ну и ладно, – согласился Николай Петрович. – Ну забегал, Игорек. Черт с ним. Все вы такие. Вернусь, хвост накручу Игорьку.
А сам подумал: рехнулся, наверное, Коляка. Нельзя ему больше верить. Он покойников наяву видит!
Но сосало, сосало нехорошо под сердцем.
К вечеру в день отъезда прах Игорька должен был уже лежать в урне. Или в печи. Это уж на усмотрение Виктора Сергеевича. Не мог Игорек никак столковаться с Виктором Сергеевичем. От Виктора Сергеевича никто еще никогда не уходил. С Виктором Сергеевичем нельзя столковаться. К вечеру в день отъезда и бык, и Игорек должны были стать просто кучкой пепла.
Всех сменю!
– Точно! – озабоченно вспоминал, поглядывая на шефа, насторожившийся Коляка. – Под самый вечер забегал, перед самым отъездом. Вы, значит, где-то по делам, может, уже уехали на паром, тут Игорек и появился. Злой, как с похмела. И фонарь под глазом.
– Чего хотел-то? – рассеянно спросил Николай Петрович. – Что-нибудь заказал Игорек? Ты скажи. Я ведь своих людей ценю. Если ты не успел выполнить заказ, вместе сделаем.
– Да ну! – отмахнулся Коляка. – Игорьку ничего не надо. Все, что ему надо, у него уже есть.
– Ну и лады, – окончательно замял разговор Николай Петрович. – Ты вот что, Коляка. Ты незаметно глянь в зеркальце заднего вида. Только не высовывайся наружу. Видишь? Ага… Красный БМВ… Что-то он на глаза стал попадаться… По-моему, он уже сегодня бегал за нами.
– Да ну! Красных БМВ здесь, как карасей в пруду!
– Но идет-то за нами.
– Ну, идет и идет, – Коляка пожал плечами. – Куда он денется? Дорога одна. Хорошая дорога.
– А ты, Коляка, все-таки прибавь скорость, – сурово приказал Николай Петрович. – Прибавь, прибавь. Мало ли что? На паром бы не опоздать.
– А теперь? – спросил Хунгер. – За кем теперь?
– Давай за «семеркой» Ёха, – Валентин виновато развел руками. – Посмотрим, куда она, а потом в порт. Там меня и высадишь. Ты прости, что я отнял у тебя много времени.
Хунгер улыбнулся:
– Нам по пути, Валя.
И посвистел задумчиво под нос:
– Почему – Валя?
– Ты это о чем?
– Почему – Валя? Валя это девушка. Валя это женское имя. А ты чемпион.
– А-а-а… Ты про имя… Ну как почему?… Валентин и Валентина, Александр и Александра, Федор и Федора… У вас разве не так?
Хунгер понял:
– Так, так… Гертруд и Гертруда… Маргарит и Маргарита… Йоахим и Йоахима… Похоже?
– Не очень.
– Гляди! – тормознул Хунгер.
«Семерка» впереди резко сбросила скорость, сползла на обочину и, перевалив неглубокий кювет, легко вползла в густые заросли орешника.
Хунгер озадаченно взглянул на Валентина:
– У нас так не ездят.
– Подожди меня.
Выскочив из машины, Валентин бесшумно нырнул в кусты.
Бежал он торопливо, но осторожно. Черт знает, может, их заметили? Может, сбивают с толку? Может, решили прямо через поле выскочить на другое шоссе? Пока он тут бегает, они скроются из виду.
Но, отведя рукой низкую густую ветку, Валентин сразу увидел знакомую «семерку».
Машина стояла на укромной полянке под невысоким, но крепким дубом. Обе дверцы распахнуты. Человек в кожаных перчатках, привстав на цыпочках, ладил на толстый сук веревочную петлю. Хмурый Гена курил, искоса поглядывая на смуглого мальчишку, испуганно присевшего в траву.
Вроде турчонок, отметил про себя Валентин. Скорее всего, турчонок. Их, говорят, много сейчас в Германии. Чем достал мальчишка придурков?
– Кончай возиться, – выругался Гена.
Человек в кожаных перчатках попробовал рукой петлю, хрюкнул удовлетворенно:
– Хоть сам вешайся.
Валентин замер.
Броситься на них? Расстреляют. Стволы, наверное, есть при каждом.
Придумать он ничего не успел.
Где-то за его спиной прозвучала команда:
– Ахтунг! Ахтунг! Полиция!
– Это ты, Ёха, хорошо придумал, – Валентин озабоченно смахнул со лба пот и зачарованно уставился на грандиозный, празднично расцвеченный цветными огнями корпус «Анны Карениной». – Это ты хорошо придумал. Они как только услышали про полицию, все враз бросили и рванули с места, даже дверцы не закрыв. Теперь, небось, с испугу и машину где-нибудь бросят.
Хунгер покачал головой:
– Ты, правда, Валя, думаешь, что тебе не надо позвонить в полицию?
– Не надо.
– Но… – Хунгер обернулся и успокаивающе кивнул затравленному индусенку. – Может, все-таки…
– Если ты сейчас притащишь мальчишку в полицию, Ёха, – негромко сказал Валентин, – в лучшем случае мальчишку вышлют из страны. А я не уверен, что для него это лучший случай. После этого мальчишка сам залезет в петлю.
– Но, Валя…
– Делай, как знаешь, – кивнул Валентин. – Только как ты все объяснишь в полиции?
Хунгер пожал плечами:
– Все как было, Валя. Не думай об этом.
– Ладно…
Валентин сунул руку в карман:
– Держи.
– Что это? – немец восхищенно уставился на тускло блеснувший на его ладони массивный золотой перстень.
– Подарок. От меня и от моего брата.
– Это дорогая вещь, – обеспокоился Хунгер. – Я не могу даже от тебя принять такой дорогой подарок.
– От меня можешь, – твердо ответил Валентин. – Потому и дарю тебе перстень, Ёха, что он дорогой.
