и живу, а то бы таблеток наглоталась, да не четыре, а всю упаковку съела бы…» Ну что тут сделаешь, если человек на своей беде так зациклился?…
— Да уж… — ввернула я, только чтобы что-то сказать.
— Время идет, я снова к сестре уехала на две недели, а как вернулась — снова Дашу встречаю. И вижу, что лучше ей стало, отчаяния такого в глазах нету, волосы она причесала, одежда не висит мешком. Я уж не спрашиваю ничего, боюсь сглазить, а только как-то звонит она вечером ко мне.
«Тетя Валя, — говорит, — дайте полбатона, а то есть хочу — умираю, а до магазина дежурного далеко идти».
Ну, я, конечно, ее накормила, как раз сестра дала картошки своей, да огурчиков банку, к чаю печенье у меня было. Ну, она и рассказала, что нашла такого… как сказала, вроде учитель…
— Коуч?
— Ага, точно. И что этот коуч очень ей помогает, у него свой метод. И что ей лучше гораздо стало, да я и сама вижу. Ну, думаю, дай бог, чтобы все наладилось. А третьего дня… — Валентина вздохнула и села, опустив руки. — В общем, рано утром, часов в семь, а я рано встаю, слышу на лестнице шум. Стучат в Дашину квартиру, звонят, кричат: «Откройте, полиция!»
Я смотрю в глазок — и правда, за дверью менты, и с ними наш техник из ЖЭКа. Я тут дверь открыла и говорю, что Даши дома нету, на работе она, в ночной аптеке дежурит. И что раньше девяти утра, пока сотрудники не придут, ее не выпустят, там лекарства хранятся сильные, за ними строго следят.
А один там, такой наглый, мне и говорит, что у вас, мамаша, устарелые сведения, что Дарья Безрогова нынче ночью на работе не была, потому как там, в аптеке, электричество отключилось и она закрыта была. Главное — мамашей меня назвал! Оборони Бог, думаю, от такого сыночка, но вслух, конечно, ничего не сказала.
Стучали, стучали, хотели уже дверь ломать, техник слесарю звонила, а тут Даша спрашивает из-за двери: «Кто там?» Ну, они, конечно, орут, чтобы немедленно открывала, тогда я ей и говорю, что правда это полиция, мы с техником документы видели.
Как увидела я Дашу на пороге — сразу поняла, что беда. Взгляд у нее такой был… так глаза-то у нее голубые, а тогда казалось, что черные, от зрачков увеличенных.
Ну, менты в квартиру проперли, мы с техником за ними, тот наглый, что у них за главного был, и спрашивает: «Вы — Дарья Викторовна Безрогова? Предъявите паспорт!»
Она ему паспорт показывает и спрашивает: «Что случилось-то?»
«А то, — он отвечает, — что вы арестованы по подозрению в убийстве Сарафановой Ольги Олеговны».
«Как? — Даша закричала, да так страшно. — Вы, говорит, шутите?»
«Какие шутки, — тот говорит, — нам не до шуток. Вот вы, спрашивает, где были сегодня с часу до трех ночи?»
«Тут и была, — она им отвечает, — мне позвонили вечером из аптеки, что не нужно на дежурство идти, я дома спала».
«Ага, — мент говорит, — а кто вас видел, что вы дома были?» И на меня смотрит, а мне и сказать нечего, потому как не видела я Дашу со вчерашнего дня. Думала, что она на работе, так что какой из меня свидетель? А эти на нее напирают, нас с техником оттеснили, я и спрашиваю тихонько техника нашего Зою Павловну, может, она что знает. Да мало что, она шепчет, вроде все в больнице случилось, в Варваринской.
А тут Даша и говорит, что не была она в той больнице Варваринской, давно уже не была.
«Ага, — мент прямо обрадовался, — стало быть, вам известно, что убийство в больнице произошло? А мы про Варваринскую больницу ничего не говорили».
«Это не я», — Даша твердит, но как-то неуверенно, даже я ей не поверила.
«Ага, — мент снова говорит, — это не вы, значит, ночью вошли в палату к Сарафановой и не вы вкололи в капельницу вещество, от которого у нее наступил анафилактический шок, от которого она тут же и умерла, не успели ее спасти».
«Как, — Даша спрашивает, — в капельницу?» И сама бледная стала просто до синевы. И чуть не упала, о стенку оперлась.
А мент обрадовался: «Так вы признаетесь?» — спрашивает.
«Нет, — она отвечает, — это не я, я дома была. А что, разве меня там кто-то видел?»
«Видели, — отвечает, — видели медсестру, которая в палату входила и выходила. Лица не разглядели, но зато вот…»
И протягивает ей на ладони сережку.
«Вот, — говорит, — вы там в палате ее потеряли. И сережка эта точно ваша, потому как муж бывший ее сразу опознал: это, говорит, моей жене бывшей, убийце моей жены нынешней, бабушка подарила на шестнадцать лет».
А я тут и вспомнила, что были у Даши такие сережки старинные — бирюзовая капелька и золотая оправа. Да только Даша давно их не носила, жалела бабушкину память.
«Да я, — говорит Даша, — и не ношу эти сережки, там замок сломан».
Ну, они слушать не стали, по квартире шастают, а потом один орет: «Нашел!» И протягивает Даше вторую сережку. «Все, — говорит, — доказано, считай, что дело раскрыто, так что вы, гражданка, задержаны, а какое обвинение вам предъявят, то прокурор решит».
Тут Даша по стенке и сползла на пол, а пока я ее в чувство приводила, она мне и сказала, что не виновата. Да ведь все так говорят, так что я ее не осуждаю…
Валентина надолго замолчала.
— Бедная Даша, и как же она на такое решилась? — спросила я сочувственно.
— Ага, а я говорила, что у меня племянница в Варваринской больнице работает? — оживилась Валентина. — Так вот, стала я ей звонить, а у них там уже вся больница в курсе. И главное, в том самом отделении у нее подружка работает. И рассказывает, что эта Ольга… как ее, Сарафанова, ложилась к ним каждый год. У нее аллергия на какой-то цветок. И вот как летом он расцветает — так ей плохо.
Ну, лекарство дорогое прокапают, ей сразу легче. А без лекарства никак. Ну и в этот раз легла она на капельницы эти, да все торопилась, так что просила, чтобы и ночью капали.
Ну, за деньги все можно. И главное-то, ты представляешь? — Валентина зло кусала губы. — Оказалось, что эта Ольга и не беременная вовсе. Доктор ее специально спросил, когда капельницы назначал, потому как вредно это лекарство для беременной. «Да нет, — она говорит, — это так все, недоразумение».
— Обманула мужика? — ахнула я. — Нарочно
