– Погляди вон туда, Константин Романович, – Кузьмин кивнул головой в сторону Лялькина.
– Ну, мужик какой-то любитель креветок.
– Это Лялькин, профессор парапсихологии! – Тартов недоуменно посмотрел на Виктора. – Он сегодня читал у нас, в университете лекцию.
Пришлось Кузьмину рассказать кое-что из того, что мы уже знаем.
– Мы с Самойловым пытались найти его, поговорить по душам, что называется, а он вот оказывается где был.
– Это мы мигом. – Невесть чему обрадовался Тартов и направился к Лялькину.
Вначале он разговаривал с Геннадием Петровичем стоя, потом присел на свободный стул, а минут через пятнадцать, когда Кузьмин начал терять терпение, они вдвоем направились к нему.
– Вот, рекомендую, – сказал Тартов, представляя Лялькину Кузьмина.
– Физик, доцент, Кузьмин Виктор Васильевич.
– Профессор парапсихологии, экстрасенс… – и Лялькин запнулся на мгновение. Вы были на сегодняшней лекции?
– Да, – как провинившийся школьник ответил Кузьмин.
– Жаль: гвалт поднялся… – Сказал Лялькин.
– А как вы, это… стакан…? – спросил Виктор Васильевич.
– Стакан-то? Стакан я так… – Лялькин протянул руку.
Ни Кузьмин, ни Тартов не уловили момента, когда стакан с вином оказался на его ладони.
– Ловко! – восторженно прокомментировал Константин Романович. – Хорош фокус! А еще, что можете?
– Это не фокус, уважаемый, а овладение геометрией пространства-времени. – Лялькин откинулся на спинку сидения и закурил.
– Ну, да… – недоверчиво произнес Тартов и выразительно посмотрел на Кузьмина: «Мол, дурит нас мужик».
Однако уже через час, Лялькин очаровал обоих собеседников, показав им еще несколько фокусов с изменением «кривизны пространства-времени».
– Жаль, уходить нужно, – огорчился Тартов, вставая из-за стола. – Вот моя визитка, – он бросил на стол карточку и несколько крупных купюр и ушел.
То ли под воздействием спиртного, то ли еще по какой причине, но Кузьмин рассказал Лялькину о Ефимке. Ему в этот вечер хотелось рассказывать и рассказывать о себе, настолько Геннадий Петрович расположил его. Рассказ о Ефимке заинтересовал Лялькина и он предложил Кузьмину встретиться завтра, «в удобное для него время».
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
ПРЕДИСЛОВИЕ К ПОСЛЕДНЕЙ ГЛАВЕ.I
В феврале 2000-го года, меня вызвал к себе редактор Михаил Валерьевич, что он делал нечасто. Вызвал по телефону, и по тону его голоса я понял, что ничего хорошего мне этот «вызов на ковер» не сулил. Должен сказать, что чувствовал я себя в последнее время плохо. Мучила бессонница, а когда засыпал, то снились мне кошмары. Я попытался «лечиться» известным русским способом, принимать на ночь граммов сто пятьдесят водки, но очень быстро перескочил эту норму и в последнее время выпивал почти бутылку, оставляя на утро, на похмелку стопку – другую.
Так что причины для дурного предчувствия у меня были: скрыть вечерние попойки и, самое главное, последствия их – как-то: помятый вид, отекшее лицо и прочие прелести такого образа жизни, было невозможно. Однако речь Михаил Валерьевич завел не об этом. Обычно резкий в суждениях, он на этот раз мялся, справлялся о моем здоровье, но ничего не сказал о моих увлечениях водочкой.
– Черт его знает, – наконец выдавил он из себя, – чем ты не угодил Гарану «Великолепному»? Задолбил он меня, как дятел трухлявое дерево.
Так своеобразно Михаил Валерьевич отреагировал на мой недоуменный взгляд.
Я молчал, да и что я мог сказать? Я догадывался о причинах: сам совершил крупнейшую ошибку, попутал меня бес тщеславия, показал-таки некоторые главки из этой вот повести одному человеку. Еще раз подтвердилось давнее изречение: «что знают двое – знают все».
– Говорят, что ты что-то там накалякал, мемуары какие-то или расследование, не понял, – он вопросительно посмотрел на меня.
– Чепуха все это, Михаил Валерьевич. Ну, какие я могу написать мемуары, а уж тем более расследование? – попытался спустить этот вопрос на «тормозах».
– Не сомневаюсь, что чепуха, – откликнулся шеф, – но чепуха чепухой, а финансирование газеты мне перекрыли. Так что у меня выбор не велик: или ты, или семьсот тысяч в год.
Видимо, у меня было такое выражение лица, с каким в гроб кладут, да и, по сути дела, это означало мою финансовую погибель. Трудно себе представить, где в городе, найдет себе место опальный журналист. Вряд ли кто примет на работу даже в качестве ночного сторожа!
– Что же, мне сейчас прямо здесь, писать заявление об увольнении? – спросил я, преодолевая сухость во рту.
– Пойми ты, я ничего против тебя лично не имею!
– Ну да, обстоятельства – против…
– Вот именно. Я тебе, как положено, три месяца буду платить зарплату, но ты должен войти в мое положение.
И тут я не удержался и спросил, перейдя на ты::
– У тебя выпить есть что?
Михаил Валерьевич поглядел на меня удивленно, но ничего не сказал, встал и пошел к большому, встроенному в стену холодильнику. Вытащил оттуда пирожное, кажется, «Рафаэло», бутылку «Губернаторской водки» и стакан.
– Только не у меня в кабинете, – сказал он.
Так я в первый раз за пятнадцать лет работы пил водку на своем рабочем месте, запершись от сочувственных взглядов сослуживцев. Там же я написал заявление «по собственному желанию».
Мои злоключения на этом не кончились. На автобусной остановке в «Тупике» (поразительное и в каком-то смысле, символическое название) попал под милицейскую облаву на алкашей и был скручен, помят и доставлен в районный медвытрезвитель. Правда, начальник медвытрезвителя узнал меня и «досрочно» освободил, но сам факт испытанного мною унижения так потряс, что я на следующий день попал в больницу с диагнозом: «острая сердечная недостаточность».
Две недели кололи мое бедное тело, но душа моя страдала куда сильнее, чем, я извиняюсь, задница, превратившаяся в решето для отцеживания чая. Весной, а точнее – к средине марта, меня выписали из больницы, и мне пришлось открыть супруге неприятную новость: отныне я безработный без надежды найти работу в этом городе.
Еще пару недель у меня не было никакого желания заглядывать в папку, ставшую источником моих неприятностей, а потом все-таки решился. Трудно сказать, почему. Наверное, потому, что написано было уже столько, что оставалось довершить кое-какие штрихи к похождению Геннадия Петровича Лялькина. Но не тут-то было. Набросав наспех план заключительных глав, я снова угодил в больницу с острым приступом мочекаменной болезни и был экстренно прооперирован. К осени, с трудом, вчерне, я закончил свое повествование, теперь уже безраздельно находясь на иждивении своей супруги.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
