Как ни молод и ни сведущ он был, а понял, что бабка занимается колдовством.
Утром, бабка, была, как бы не в себе, суетилась, хихикала не понять по какому поводу. Виктору показалось, что она помолодела лет на десять-пятнадцать. Когда бабка собрала ему утренний завтрак и уселась напротив Кузьмина, все так же, смотря в сторону, он вдруг выпалил:
– Ты этой ночью колдовала?
Сказал и испугался этому, спонтанно вырвавшемуся вопросу не меньше, чем ночью на печи. Еще больше испугалась бабка. Она брякнулась перед ним на колени и завопила:
– Не губи, родной!
Какая уж сила выбросила Кузьмина из-за стола, трудно сказать, тут все было перемешено и собственный страх перед бабкой, и стыд, что она упала перед ним на колени, и что-то еще, чему нет названия. Он выскочил во двор и опомнился, только возле будки бабкиного кобеля, совершенно не способный ни встать, ни бежать куда-то дальше. Бабка стояла на пороге избы и рукой подзывала к себе Виктора.
Говорит он не мог, лишь отрицательно мотал головой, давая понять что «ни в жизнь не переступит порога её избенки.
Бабка минуту другую постояла на крыльце и направилась к Кузьмину, шла она молчком, скосив голову по обыкновению в бок, не глядя в лицо Виктора. Он сделал усилие встать, но ноги были ватными, не держали.
Бабка села рядом на обрубок бревна и говорит:
– Ты со мной поговорить хотел, давай поговорим.
Он что-то, наконец, выдавил из себя, что-то мявкнул, но бабка, как бы вовсе не к нему обращалась, сказала с надрывом в голосе:
– Не могу милый, не могу без этого, болею вся, косточки все мои, все суставчики выворачивает, ежли ентим делом не занимаюсь. Проклятие на мне такое лежит, стало быть. Зарок себе дам – не заниматься, а не могу. Другой раз надумаю к Богу обратится за помощь, да где там! Едва подумаю, так тут же и скрутит в дугу…
Вот эти слова, да ночной «кошачий» взгляд бабки Кулдыгиной запомнились ему на всю жизнь, а все остальное, в том числе лица и имена товарищей по «лесоповалу», время истерло в прах.
Вспомнил он и Ефимку, но тот не был страшен, как эта бабка. Скорее загадочен, особенно когда рассказывал об эльфах, духах рек и озер, о том, что травы и цветы все понимают, но не так, как люди словами, а по другому.
На лекцию профессора его гнало любопытство и скрытая, беспричинная тревога, глубоко засевшая в нем с тех давних времен.
Оказалось, что устроителем лекции Лялькина в институте был профсоюз студентов и проходить лекция должна была в аудитории факультета философии.
Виктор Васильевич преподавал физику и был специалистом по радионуклидам и к философии, как к любой спекулятивной науки относился с подозрением, потому не часто бывал в этом краснокирпичном здании, хотя отделял от него только сквер, ныне занесенный снегом. Он шел мимо пламенеющих рябин, разлапистых, отливающих голубизной ёлок, когда его окликнул профессор Самойлов.
– Вижу, коллега, и Вас заинтересовал этот очередной медиум. Не жалко будет денег?
– Денег не жалко, хуже, если буду разочарован, – откликнулся Кузьмин.
– Неужели вы надеетесь не разочароваться?
– А Вы?
Так, перекидываясь ничего не значащими словами, они пришли в фойе факультета.
– У меня есть одна идея, – сказал Самойлов, и тут их разом разделила толпа студентов и преподавателей, так что Кузьмин и не узнал, в чем заключается «идея» Самойлова.
Зал наполнился до отказа, в проходах стояли стулья, и те, кто припозднился, сгрудились у настежь открытых дверей. Казалось бы, после мистического бума Чумака и Кашпировского, разделивших многомиллионное атеистическое государство на два лагеря, людям пора бы отрезветь. Ничуть не бывало! Тяга к таинственному, запредельному была настолько сильной, что умудренные позитивистской наукой мужи не избежали соблазна. Впрочем, атеизм такая же вера, а коли так, то и ему присущи суеверия.
Лялькин быстрым, летящим шагом поднялся на кафедру и окинул аудиторию взглядом. Его вид мужика-старообрядца в хромовых сапогах, с напущенными на голенища брюками, в рубахе с напуском, опоясанной шелковым шнуром с кисточками, вызвал у аудитории легкий смешок.
– Я понимаю, – начал Лялькин. – Вы привыкли видеть на этом месте человека в галстуке, в костюме «тройка». Понимаю, что отношение ко мне у вас более чем критическое. Люди вы все начитанные, эрудированные, и потому я не стану демонстрировать свои паранормальные способности, иначе вся наша беседа превратится в цирк, а меня посчитаете за ловкого иллюзиониста. Я попробую поговорить с вами на вашем же языке, на языке науки.
Он обвел зал своими черными глазами, особым, насквозь «прокалывающим», взглядом. Он чувствовал аудиторию так, как чувствует артист зрительный зал, и мог бы, пустив в ход свои сатанинские силы, полностью овладеть им, как это делал Кашпировский, вводя всех в истерическое, состояние, но в том не было нужды. Задача была иная – пробиться к чистому, незамутненному сознанию, к центрам «здравого смысла».
(Мне представляется важным привести некоторые фрагменты из лекции Лялькина, прочитанной в Томском госуниверситете, чтобы глубже понять его, а также дать представление о «методах улавливания душ», которые практикуются в этой среде.
Обрабатывая пленки с записями лекций Лялькина, которые делали разные люди, поражаешься, с какой необыкновенной легкостью он переходил с одной темы на другую, приноравливаясь к аудитории. Было что-то завораживающее и даже убедительное в его словах.)
– Вряд ли кто станет отрицать тот факт, – продолжал Лялькин после «зондирования» зала, – что позитивная наука с её доктриной «единства метода» была похоронена квантовой физикой. Напомню, что особенность познания в квантовой физике, в отличие от традиционной, заключается в том, что экспериментатор является активным участником физических событий…
И тут, (он это чувствовал: нарастала эмоциональная волна неприятия той картины мира, которую он решил изложить. И он знал этот источник, пребывающий в человеке с того момента, как он стал человеком – скептицизм. В сущности, все лекции Лялькина преследовали отнюдь не просветительскую цель, а дерзкий вызов самосознанию, скрытому в субстанции, под расхожим названием – душа.) – он сделал паузу и поглядел в зал. В первых рядах сидел профессорско-преподавательский состав факультета, и ироническая улыбка блуждала на устах многих. Дальше сидела «зеленая молодежь», и там Геннадия Петровича слушали внимательно.
– Образно говоря, – продолжал Лялькин, – раньше экспериментатор являлся пассивным зрителем в театре, наблюдал и описывал то, что происходит на сцене. Квантовая физика опустила занавес, и для того, чтобы увидеть, что происходит на сцене, нужно встать из зрительного зала, взойти на сцену и принять активное участие в той пьесе, которая разыгрывается там природой. Видимый и ощущаемый нашими органами чувств мир – это «твердая» оболочка мира невидимого.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
