Мгновенный переполох, и все женщины, кто в чем был, заняли, как положено, места перед своими койками.
Хамид сделал шаг назад и пропустил вперед военачальницу. Ее зоркие темные глаза мгновенно обозрели все помещение, затем она прошла в середину его. Разумеется, не все женщины были одеты, но это нисколько не смущало.
Она собралась с мыслями и заговорила. Голос был четкий и лишен эмоций:
— Сегодня настал ваш последний день. Ваше обучение завершено. Мы свое дело сделали. Лагерь закрывается, и все вы получите назначения на дальнейшую службу.
Она сделала небольшую паузу. Новость женщин не взволновала, и они продолжали смотреть на своего командира.
— Я горжусь вами, — продолжала она. — Всеми. Кое-кто смотрел на нас с недоверием и скептически. Они говорили, что из женщин, в особенности из арабских женщин, хорошие солдаты не получатся, что они годны лишь для того, чтобы готовить пищу, наводить в доме порядок и ухаживать за детьми. Мы доказали, что эти люди ошибались. Вы члены «Аль-Ихва». Вы равноправны со всеми мужчинами в нашей армии. Вы прошли то же обучение, что и они, и все умеете делать не хуже любого из них.
Женщины по-прежнему слушали молча. Она высокопарно продолжала:
— У вас будет ровно один час упаковать личные вещи и приготовиться к отъезду. С каждой из вас я поговорю лично и вручу назначение. Это назначение, повторю еще раз, не может вами обсуждаться между собой. Оно только ваше и является в высшей степени секретным. Всякое обсуждение вашего индивидуального назначения будет считаться изменой и караться смертью — потому что малейшая ошибка в оценке человека, которому вы доверились, может стоить жизни многим вашим товарищам.
Она направилась к двери, затем снова повернулась к ним лицом:
— Ан-наср! Я приветствую вас. Да хранит вас Аллах! — ее рука вздернулась в приветствии.
— Ан-наср! — прокричали они в ответ, и ответили таким же салютом. — Идбах ал-аду!
Сразу в казарме стало шумно, как только дверь закрылась за ней.
— Это неспроста. Должно случиться что-то важное.
— На целый месяц раньше срока, про который говорили.
— Что-то случилось.
Лейла не принимала участия в пересудах. Она открыла свой шкафчик и выложила из него одежду, в которой приехала в лагерь. Молча сложила свою форму и прочие вещи в стопку на койке. Даже лифчики, трусики, туфли, ботинки и чулки — все было аккуратно сложено.
Она открыла небольшой чемодан, что привезла с собой. Достала из него синие джинсы, купленные во Франции как раз перед отъездом сюда, и надела их. Вот когда она поняла, как изменилось ее тело. Джинсы, бывшие в обтяжку, теперь болтались на ней. Даже рубашка была просторна, и она закатала рукава — они вроде бы даже стали длинней. Завязала рубашку узлом на поясе и надела мягкие сандалии. Уложила расческу, щетку и косметику, затем тщательно проверила шкафчик. Он оказался пуст, и Лейла осторожно захлопнула его.
Села на койку и закурила. Другие женщины рассуждали, что взять с собой, что оставить. Соад посмотрела на нее:
— Ты надела свою одежду?
Лейла кивнула.
— Начальница сказала — личные вещи. Это все, что у меня есть личного.
— А как же форма? — спросил кто-то еще.
— Если они хотят, чтобы мы ее забрали, им надо было так и сказать.
— Я думаю, Лейла права, — сказала Соад. Она повернулась к своему шкафчику. — Я, пожалуй, с удовольствием надену свое ради перемены. — Через минуту она заахала: — Ничего же не годится! Все велико!
Лейла рассмеялась.
— Это не так уж плохо. — Она загасила сигарету. — Представь, зато какое удовольствие ты получишь от новых вещей, когда обзаведешься ими.
Когда она выходила из казармы, солнце как раз вставало из-за гор. Утренний воздух был чист и прозрачен. Она несколько раз глубоко вздохнула.
— Готова? — раздался позади нее голос Хамида.
Она обернулась. Он стоял прислонясь к стене, с неизменной сигаретой во рту.
— Готова, как была всегда готова, — ответила она.
Он пристально посмотрел на нее.
— Ты не такая, как другие, ты это знаешь.
На это она ничего не сказала.
— Тебе не надо было этим заниматься. Ты богатая. Ты могла иметь все, что тебе захочется. — В глазах сирийца было уважение.
— Ты так думаешь? Откуда тебе знать, что я хочу?
— Ты же не веришь всей этой пустопорожней болтовне? — усмехнулся он. — Я прошел три войны. Всякий раз бывало одно и то же. Лозунги, стрельба, угрозы, обещания отомстить. А когда начинали свистеть пули, все на этом кончалось. Они поворачивались и разбегались. Только политики без устали идут в наступление.
— Быть может, когда-нибудь будет по-другому, — сказала Лейла.
Он выудил еще одну сигарету из кармана и прикурил ее от предыдущей.
— Как по-твоему, что будет, если мы отвоюем обратно Палестину?
— Народ получит свободу, — сказала она.
— Будет свободен от чего? Свободен подыхать с голоду, как все мы? При всех деньгах, которые текут в арабские страны, народ по-прежнему голодает.
— И это тоже должно быть изменено.
— Ты думаешь, Гуссейн, нефтяной шейх, да тот же твой отец с его принцем — захотят добровольно поделиться с народом тем, что имеют? По крайней мере сейчас они должны что-то предпринять. А если мы победим и давление на них прекратится, что тогда? Кто заставит их делиться? Да никто! Они только будут богатеть все больше и больше.
— Это будет зависеть от народа, как их заставить перемениться.
Хамид горестно засмеялся:
— К сожалению, вижу, что на этом моя работа закончена. Здесь было не плохо. Теперь надо найти другую.
— Что ты хочешь этим сказать? — спросила она. — Они тебе не дали другое назначение?
— Назначение? — он рассмеялся. — Я профессионал. Мне заплатили. Тысячу ливанских фунтов за эту работенку. Другого места я не знаю, где мог бы зашибить такую деньгу. За полтора фунта в месяц надо горбатиться до полного усеру… Я предпочитаю «Братство». Оно платит лучше. Похоже, у них всегда водятся денежки, чтобы сорить ими.
— Ты не веришь в наше Дело? — спросила она.
— Конечно, верю, — сказал он. — Я только не верю нашим предводителям. Слишком уж их много, и каждый занят набиванием собственного кармана, стараясь выбиться наверх в этой собачьей грызне.
— Не могут они все быть такими.
Он улыбнулся, глядя на нее.
— Ты еще молода. Потом узнаешь.
— Скажи, что произошло? Почему вдруг все планы переменились?
Он пожал плечами.
— Не знаю. Приказ пришел ночью, и командир была удивлена не меньше нас с тобой. Она всю ночь не спала, готовила материалы.
— Она исключительная женщина, верно?
Хамид кивнул.
— Может, будь она мужчиной, у меня бы осталось больше веры в наших вождей. — Он взглянул на нее заговорщицки. — А ты знаешь, за тобой должок?
— За мной — тебе? — удивилась она. — Какой же?
Он жестом показал на казарму за его спиной.
— В этом взводе четырнадцать девочек. Ты единственная, кого я не трахнул.
Она засмеялась.
— Ты уж извини.
— Вот именно, — сказал он полусерьезно. — Тринадцать — несчастливое число. Может случиться что-то очень плохое.
— Я не думаю… — Она улыбнулась. — Отнесись к этому иначе: надо же иметь что-то в перспективе.
Он ухмыльнулся.
— Давай пари. Если мы когда-нибудь встретимся снова — не важно где, — мы это сделаем.
Она протянула руку.
— Договорились.
Пожали друг другу руки. Он заглянул ей в глаза.
— Знаешь, а для девчонки ты не плохой солдат.
— Спасибо.
Он посмотрел на часы.
— Как по-твоему, они готовы?
— Должно быть, — сказала она. — Им особенно долго собирать нечего.
Он бросил сигарету и открыл дверь в казарму.
— Порядок, девочки! — рявкнул он зычным командирским голосом. — Выходи строиться!
Только через два часа без малого их вызвали в штаб. Пока они ожидали, лагерь демонтировался у них на глазах. Все имущество — от кроватей до вооружения и амуниции — выносили из помещений и грузили на машины. Лагерь приобретал вид города-призрака. Через раскрытые двери и окна ветер приносил песчаные вихри из пустыни, норовившие освоить эту территорию.
Женщины стояли у штаба, наблюдая, как нагруженные машины одна за другой покидали лагерь. Здание штаба было последним, подлежавшим демонтажу. Когда их вызвали, оттуда как раз выносили мебель.
По алфавиту Лейлу вызвали первой. Она закрыла за собой дверь, подошла к столу начальницы и лихо отдала честь.
— Докладывает Аль Фей! — Хотя в джинсах это выглядело не совсем так, как если бы она была в форме.
Военачальница устало ответила на ее приветствие.
— Вольно… Ан-наср… — сказала она. Взглянула на листок, лежавший перед ней. — Аль Фей, это ваше имя?
