губами. Дурею. С ума схожу от блаженства. От ее грудного глубокого выдоха бомбануло. Крутанул в руках и ринулся к губам. Только уткнулся в щеку, потому что она повернула голову в бок.
— Не смей, — рычит, а в глазах молнии шарахают.
Только мне нужно сломить это сопротивление. Позволить сначала хоть телу принять меня, а потом будет проще договориться с разумом. Знаю, что поцелуй расплавит барьер между нами. Она всегда вспыхивала от них. Остервенело ищу губы. Но она сопротивляется, вертит головой и бьет ладонями в грудь. А потом снаряд в сердце.
— Я невеста твоего брата. Не уважаешь меня, тогда хоть прояви уважение к Дёме.
Предохранители горят. Последними усилиями держусь, чтобы не вытряхнуть из нее это дешевое упрямство. Отхожу, чтобы не дать волю рукам.
— Не неси бред. Ты не выйдешь за Дему. Ты больше даже на порог его не пустишь. Только я. Слышишь, Богданова, только я буду с тобой.
— Я сделала свой выбор. И это не ты, Ветров.
— Не ерепенься. Ты будешь со мной. Хочешь мучать меня — мучай. Только не за счёт Дёмы. Я готов смирно ждать столько, сколько тебе нужно, чтобы простить меня. Но поверь, я не буду, сложа руки, смотреть, как ты выходишь замуж за другого. Ты же делаешь это только из упрямства и гордыни.
— Я делаю это, потому что хочу. Хочу быть с Демой. Хочу ответить на его чувства взаимностью.
— Не выйдет. У тебя не выйдет разлюбить меня. У нас не выйдет. Мы не выживем друг без друга. Потому что мы часть друг друга. «Часть меня» — это ты написала на браслете. — я поднял руку, показывая ей браслет. — Ты не сможешь избавиться от части себя.
— Смогу, Ром.
До жути уверенно. До оскомы на зубах раздражительно. До смерти больно.
— Богданова, не смей играть нашими чувствами. Ты проиграешь. Я не откажусь от тебя. Я буду там, где ты. Я катком по всем проедусь, кто вздумает на тебя глаз положить. Я собственник, Бельчонок. Поэтому даже не пытайся надеяться, что кто-то другой будет рядом. Я буду любить только тебя, а ты — только меня.
— Ты не попрешь против Демы…
— Тебе лучше не проверять, — дымлюсь, осознавая, что она не отступится. Будет по-живому сдирать с себя меня. Переломает всё, но не подойдет, ко мне. Забьет гвоздь в сердце, но не откроет его для меня. — Я не знаю, до какой степени я дойду, борясь за тебя. Но знай одно: я не сдамся, пока ты не будешь принадлежать только мне.
— Уверена, что ты проиграешь. Потому что я не приближусь к тебе, Ветров, никогда. Мы уже наигрались с тобой в любовь. Мне до конца жизни тебя хватит. Наелась досыта тобой и твоей убийственной любовью. Уходи, Ром.
На взводе от тупиковости ситуации. Должен переубедить. Должен как-то подступиться к ней. Но не могу. Задыхаюсь. Давление стискает виски.
Мы признались в любви друг другу. Только это не дало нам свободу. Мы не приближаемся. Мы на бешеной скорости летим в пропасть.
— Ухожу. Но я буду ждать, когда ты достанешь меня из черного списка и позвонишь сказать, что соскучилась по мне. Я жду, Бельчонок.
Глава 36
Рома
Меня хватило на три дня. Три дня я не выпускал из рук ненавистный телефон, писк которого равнялся выбросу дозы адреналина в мою кровь. Взгляд на экран. И по венам уже бежит серная кислота, которая разъедает меня изнутри, потому что это снова не она.
На четвертый день я разфигачил телефон об стену.
Заблокирован. В черном списке. Аккаунт удален.
Готов был сдохнуть. Реальность резала по-живому, превращая меня в зомби.
Через пять минут я был в салоне. Покупал новый телефон и вторую сим-карту.
Бам! Бам! Бам! Это вместо гудков для меня играет похоронный марш.
Все, тушите свет!
Потому что это безумие. Безумие любить и быть любимым, но при этом умирать в одиночестве.
Разрывало на части от безысходности.
Но я собирался смело идти до конца.
Я для этой упрямой козы луну с неба достану и бандеролью в Америку отправлю. Только ж не примет зараза гордая. Мой ник уже все службы доставки в этом сраном Нью-Йорке знали и готовы были в бан отправить. Цветы, мягкие игрушки, украшения, блюда русской кухни, блюда восточной кухни, молочный коктейль и бургер в конце концов. Все это я заказывал любимой девушке на завтрак, обед и ужин. Только она это не ела, а грозилась запустить в ни в чем не повинных курьеров, которые убегали от Богдановой с такой же скоростью, с которой дохли мои нервные клетки.
— Может, хватит уже? Поверь мне, эта груша уже давно отдала Богу душу, — еще больше нервировал меня Стас.
— Бл*дь, еще несколько дней и это я отдам Богу душу, — рычу я, продолжая хреначить боксерский снаряд. — Или того хуже, просто полечу к ней и возьму свое. И на хрен все эти условности.
— А ты думал, с Катюхой просто будет?
— Не думал. Знал, что до последнего будет держаться. Только вот в себе был больше уверен. Думал, дольше выдержу, — обреченно шлепнулся на мат. — В жопе я, дружище. И боюсь, не выбраться мне оттуда. Не прорваться мне к ней. Она окапалась в своей Америке, а мне приказала катиться в ад.
— Что ты в аду, по физиономии видно. Бес, ты себя в зеркало видел? Щетина, круги под глазами. Ты спал нормально, когда в последний раз?
— Не помню. У меня вечный день сурка какой-то. Стас, я, сука, скоро окончательно слечу с катушек. — выдавил я и прикрыл глаза.
— Не хочу тебя добивать, но Демьян к Кате уехал.
— Зашибись, — заржал я в голос. Да, это была нервная истерика во всей ее красе. — Может спарринг, Стасик?
— Нет, Бес. Я не самоубийца, чтобы тебе под кулак сейчас подставляться.
— Ну и ладно. Умирать, так с песней.
Через двенадцать часов я сидел на борту самолета и строил планы, как никого не убить и проломить броню Бельчонка. Еще по дороге к ней посадил на цепь свою ревность, а злость вместе с кулаками запихал в карманы поглубже.
Только недолго я был пай-мальчиком. До дверей ее квартиры, которые она не намеревалась открывать. Минут десять я трезвонил и стучал в эту дверь. А когда уже созрел ее вынести к чертям собачьим, Бельчонок неожиданно открыла.
— Привет.
— Ты одна? — просунул голову в дверной проем, ожидая увидеть там брата.
— Дема улетел сегодня утром. — не жестит, улыбается. — Проходи,
