Без сомнений, предложение более чем щедрое! Мало того что избавили от рабского ярма, так еще и позаботились о будущем. Однако во всей этой бочке меда имелась ложка дегтя: если раб не хотел покидать бывших хозяев, его все равно забирали в этот самый пункт распределения, выспрашивали всю возможную информацию и настаивали на переселении на новое место жительства где-то в живописном месте Фаргоции.
— …Там вас ждут долгие и суровые зимы, но человек быстро ко всему привыкает, к тому же там очень сердечные и добрые люди, которые всегда готовы прийти на помощь соседу. Там вы, наконец, сможете стать действительно свободными людьми без тени рабского ярма на шее. А Фаргоция поможет добраться до этих благословенных мест и даже даст вам на первое время подъемные… — примерно так вещал каждому сидящий там тощий дяденька средних лет.
Я так понимала, что таким образом Фаргоция решала какие-то свои демографические проблемы малозаселенных районов севера, а параллельно прививала обществу правильные ценности. Я ничего против не имела, даже поддерживала, но каждый волен сам выбирать свой путь. Здесь же мы столкнулись с тем, что за красивыми речами о выборе крылась стальная рука приказа перевезти всех бывших рабов в Фаргоцию.
За все то время, что мы с мамой протолкались у этого самого пункта в тщетной надежде забрать наших, их не отпустили, несмотря на то что об этом просили очень многие. И даже яростное желание самих бывших рабов вернуться обратно никто не принимал во внимание. Именно тут мы и узнали главное правило местного распределительного пункта: те, кто сюда попал, должны отправиться туда, куда нужно Фаргоции и ее королю.
Не знаю, чем бы все это закончилось, но в то время, как мы с мамой в растерянности стояли у того самого пункта, к нам подошел высокий сухощавый мужчина и, пробежав по нам взглядом ничего не выражающих рыбьих глаз, внезапно спросил:
— Рабыни?
Мама даже опешила от такого вопроса, но быстро пришла в себя:
— Нет, господин офицер, мы обычные горожанки.
— И что делают обычные горожанки в месте, где распределяют бывших рабов? — так же бесстрастно продолжил он задавать вопросы.
— Мы… — мама растерялась, — …хотим забрать наших слуг.
— Слуг? Сюда не приводят слуг, уважаемая ханан.
— Но их привели! — уже уверенно проговорила мама, исподлобья глядя на офицера. — Мы еще вчера сами дали им свободу, и они решили остаться с нами в качестве помощников.
Военный как-то криво хмыкнул и осмотрел нас еще внимательнее:
— В наше время редкость, когда рабы так верны своим хозяевам.
Тут я не выдержала и все-таки вставила свои пять копеек:
— Мы никогда не относились к ним, как к рабам!
— Как похвально! — все с той же кривой улыбочкой проговорил он. — И почему же вы не освободили их раньше, раз всегда считали их равными себе?
Я смотрела на него и понимала, что он в чем-то прав, но и не прав одновременно. Местное мировоззрение таково, что бывший раб все равно не смог бы быть полноправным членом общества, скорее, бесправным, ведь у него не будет защиты хозяина, а клеймо раба, хоть и бывшего, развяжет руки всяким неуравновешенным личностям, права которых местный закон будет блюсти в первую очередь, даже несмотря на его нарушение по отношению к бывшему рабу. К сожалению, для освобожденных существовал один выход: уехать прочь из Шалема так далеко, как это возможно.
В нашем же случае ни Кирим, ни проф, ни даже Ромич, которого я уже давно уговаривала уехать, как раз уезжать и не хотели. Кирим в силу того, что всю жизнь прослужил роду моего отца и никакой иной судьбы для себя не желал, проф — потому что сам решил пока жить с нами, ведь его рабство изначально было чисто номинальным, рабство само по себе было для него защитой: ему угрожала какая-то опасность — это я поняла из обрывков его разговора с отцом. Ну и, наконец, Ромич. Его понять тоже несложно. За эти годы мы стали для него семьей. И я думала, что он все равно рано или поздно уехал бы, но пока к этому не был готов или чего-то ждал.
В любом случае терять этих людей вот так я не собиралась. Поэтому собралась и все-таки ответила этому вояке.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
— Не знаю, насколько точно вы осведомлены о традициях Шалема, но таким образом мы обеспечивали их безопасность.
— И что же поменялось теперь, люди ведь остались теми же? — сверля взглядом, спросил он.
— Люди, может, и те же, а власть иная. И она, я надеюсь, будет следить за соблюдением закона, вне зависимости от того, кого обижают: обычного горожанина или бывшего раба.
Он немного помолчал, изучая нас мамой внимательным взглядом:
— Что ж, в твоих рассуждениях есть смысл. А сколько тебе лет, девочка?
Я немного стушевалась, поняв, что разговаривала с незнакомым мужчиной слишком вольно и прямо для этого мира.
— Девять, господин офицер, — вмешалась мама, переводя огонь на себя и обнимая меня за плечи в защитном жесте. — Лейла умная девочка и сказала вам чистую правду. Для нас эти люди никогда не были рабами, скорее д-друзьями… — запнулась она, наконец, действительно понимая, что так оно и было. — И мы очень не хотим их потерять, тем более что и они сами очень хотят остаться.
— Хотят, значит… — совсем тихо протянул он.
— Господин офицер, — с надеждой залепетала мама, глядя на него уже вполне открыто и с мольбой, — мы давно предлагали им свободу, но они сами не захотели, ведь так для них в городе было лучше.
Еще немного помолчав и задумчиво посверлив маму взглядом, он пришел к какому-то решению и, чуть сузив глаза, отрывисто приказал тощему:
— Отпусти их бывших рабов и зайди ко мне.
Не веря своему счастью, мы с мамой начали наперебой его благодарить. Не слушая, он просто развернулся и пошел прочь. Но это уже мало волновало, потому что нам удалось-таки отбить своих!
Позже радость победы омрачили практически каждодневные визиты этого самого офицера, которого, как мы позже узнали, звали Боргич Кальтимийский, звание его, если адаптировать к реалиям моего старого мира, ближе всего к полковнику, да и сам он был не последним человеком в армии Фаргоции. Но из-за ранения в плечо не последовал за наступающей армией, а остался в городе на правах коменданта и отвечающего за распределение прибывающих войск и мирного населения. Так как число солдат, прибывающих в Шалем, а затем спешно отбывающих на передовую, не уменьшалось, к тому же из захваченных городов и деревень уже полился постоянный ручеек бывших рабов и простых граждан, прельщенных обещаниями лучшей доли, которые тоже останавливались в Шалеме, а затем переправлялись за горный хребет в Фаргоцию.
Так вот, повадился к нам ходить этот Боргич и расспрашивать маму о житье-бытье и наших новых слугах: профе, Ромиче и Кириме. Поначалу мы его даже привечали в благодарность, угощали кофе и чаем со сладостями, даже один раз обедом накормили. Но быстро поняли, что ходил он к нам не просто так — этот фаргоцианин польстился на маму. Догадаться об этом было несложно — очень уж часто он говорил комплименты ее глазам и так на нее поглядывал, что ошибиться было невозможно. Мама начала от него прятаться, а тем, кому не повезло встретить его первым и сказать, что Малики нету, и она куда-то там пошла, приходилось подолгу выслушивать самые разные отповеди, которые со временем становились все язвительнее и неприятней. Конечно, мама пробовала объяснить господину офицеру, что замужем, любит своего мужа и ее больше никто не интересует, но упрямый Боргич усиленно делал вид, что не понимает ни намеков, ни прямых высказываний. Поэтому, как только на горизонте появлялась его фигура, мы все прятались в любые возможные щели. Но кому-то каждый раз все равно не везло. Сегодня не повезло Ромичу: он его все-таки встретил и, видимо, сказал много всего разного. Поэтому мне оставалось только пожалеть бедолагу, ведь ни послать по матушке, ни как-то иначе выказать своего недовольства мы себе позволить не могли — начальство посетило, как никак.
— Ромич, ты же все прекрасно понимаешь. Так чего злишься?
