Когда вновь их открыла, заморгала, пытаясь понять: это видение или прямо через дорогу напротив меня и правда стоит Сольгер. Невольная улыбка растянула мои губы. Как же я была рада увидеть этого беловолосого парня, которого, кажется, сто лет назад спасала с таким упорством. В ответ его немного настороженное лицо тоже осветилось улыбкой. Он уже хотел что-то сказать и даже сделал ко мне шаг, когда за поворотом улицы послышался усиливающийся с каждой секундой шум. Невольно мы оба посмотрели в ту сторону и увидели, как оттуда выходит военный конвой.
Вели военнопленных. Одеты они были кое-как: у кого отсутствовала рубаха, кто-то еще сохранил разорванный кафтан, один офицер даже сохранил свой китель, правда, совсем в неподобающем виде. Раненые были перевязаны как придется. И всех их объединяла безнадежность во взглядах. И глядя на них, я вспомнила своих друзей, которые приходили ко мне в кофейню. Вспомнила их веселые глаза и смеющиеся лица. Вспомнила, как они приводили ко мне очередного новобранца, пряча улыбки и заинтересованно сверкая глазами. Вспомнила, что большинства из них уже нет в живых, а о тех, что еще на этом свете, я ничего не знала. Вспомнила, что Сольгер имеет ко всему этому безобразию самое прямое отношение. Вспомнила… и стало больно… А осознания того, что случилось с теми, кто был мне дорог, и что я не смогу Сольгеру этого простить, а простить очень хотелось, потому что… потому что хотелось, делало эту боль особенно сильной. Но я знала, что именно сейчас я этого сделать просто не смогу. Не знаю, как и что будет потом, но сейчас — нет.
Перед глазами зарябило, я заморгала и почувствовала, как по щекам покатились слезинки. Все это время я смотрела на Сольгера. Смотрела, когда конвой еще до нас не дошел, и когда солдаты, даже не глядя по сторонам, проходили мимо, и когда они скрылись за очередным поворотом. А когда он все же отмер и попытался что-то сказать, я сама скрылась за калиткой.
Слезы хлынули нескончаемым потоком. Я с силой надавила ладонями на глаза в тщетной попытке их остановить. Но это не помогало: плакали ведь не глаза, плакало и рвалось на части мое глупое сердце. Я не хотела, чтобы меня кто-то увидел, а потому побежала в сенник, плюхнулась на ароматное сено и сжалась в комочек в надежде, что здесь смогу переждать ту душевную бурю, что так внезапно на меня обрушилась.
Глава 9
Следующие несколько дней прошли в домашних хлопотах. Для меня они — эти дни — ознаменовались тем, что я узнала о себе много нового — тошно было даже думать об этом. Все просто: я решила поподробнее узнать, что за слухи распускает обо мне Мира — если осведомлён, значит вооружён. Узнала на свою голову, ту самую голову, на которую каждый день выливалось столько помоев, сдобренных досужими домыслами, явной клеветой и просто дикими выдумками, что не будь я той, о ком слагались все эти легенды, пожалуй, поверила бы в часть выдуманного. Из маленькой меня Мира с успехом лепила такое подлое, хитрое и злое чудовище, что становилось по-настоящему страшно. Но самое интересное, что при всём при этом остальные, кто хоть как-то меня поддерживал, даже моя собственная семья, представлялись ею не как пособники Темного Бога, коей она меня и рисовала, а как жертвы моего влияния, помыслы которых прояснятся, как только исчезнет источник зла в моем лице. Вот так все просто: нужно сжечь подлую ведьму — то есть меня, и все сразу станет хорошо, а те, кто сейчас против этого священного для каждого богобоязненного человека действа, после акта сожжения ещё и спасибо скажут, так как, наконец, смогут мыслить без влияния поганой ведьмы.
Тушите свечи….
Обстановка дома тоже накалялась. Вейла уволилась и ушла жить к своей двоюродной сестре. Эльмира, судя по всему, была к этому близка и до сих пор не ушла лишь потому, что не имела родственников в Шалеме. А вчера наш молочник отказался продать маме сливки для так полюбившейся всем панна-котты. Мама решила так намекнуть мне, что пора открывать «Лейму», ведь соседи уже торгуют, несмотря на все невзгоды, что свалились на плечи шалемцев. Да заодно и нас с домашними немного подбодрить и порадовать. Намекнула… Порадовала…
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Конечно, мне она ничего не рассказала, но я услышала, как она в возмущении жаловалась Кириму. А я подумала, что если так пойдёт дальше, то скоро всем нам придется жить чуть ли не на осадном положении. Не жизнь будет, а сказка. Страшненькая правда, но как есть…
Вот с такими тяжелыми думами я и пришла с ужином к Саргайлу.
— Привет, красавица! Чего нос повесила? — бодро и даже весело спросил парень.
— А ты чего такой веселый? — с подозрением поинтересовалась я. А удивляться было чему — молодой вояка с каждым днём взаперти становился все более раздражительным и подавленным, а тут такая перемена.
Он смутился, а потом пригладил волосы и решительно сказал:
— Сегодня ночью я уйду.
— В смысле? — опешила я от такого заявления. — Куда это ты собрался? У нас, если хочешь знать, полный город солдат и комендантский час! — искренне возмутилась.
— Я знаю, Лейла.
— И? Что за странные заявления? Да ты и ходить-то более-менее начал только вчера! О каком «уйду» вообще может идти речь?
На несколько минут повисло напряженное молчание, во время которого мы буравили друг друга взглядами.
— Лейла, — наконец, заговорил он. — Неужели ты считаешь меня настолько безрассудным и даже глупым, что думаешь, что я все не взвесил и не продумал?
Я смутилась и опустила глаза. А ведь действительно, почему я отказываю Саргайлу в благоразумии? Потому что боюсь за него… и за себя. Как это ни странно, но именно сейчас он был для меня якорем, предметом неусыпной заботы, который не давал окончательно впасть в уныние. Конечно, вокруг меня были мои родные, которые поддерживали и слова дурного не сказали, но отдушиной стал этот, по сути, чужой человек. Возможно, потому что воспринимался мной, как некто более объективный, чем мои близкие, как тот, кто до сих пор верит мне и в меня.
Возможно, я слишком сильно сгущала краски, но за те годы, что находилась в этом мире, привыкла, что вокруг спокойная, даже счастливая обстановка, что люди относятся положительно и уважительно, да элементарно привыкла, что на меня смотрят доброжелательно! А сейчас все так резко изменилось, что не сказаться на моем мироощущении и самооценке это просто не могло. Я кожей чувствовала, что мир вокруг рушится, оставляя меня под перекрестием недоверчивых и ненавидящих взглядов. Все изменилось слишком резко, чтобы я успела морально подготовиться и нарастить внутреннюю броню.
И вот сейчас Саргайл, человек, ставший для меня кусочком прежнего мира, собрался уйти и оставить меня одну. Понимание этого пронзило меня от макушки до пяток. Желание остановить парня и никуда не пускать было таким сильным, что с большим трудом удалось взять себя в руки и элементарно не повиснуть на нем, сжимая руками и ногами. А ещё я поняла, что не вправе его удерживать, как бы сильно мне этого ни хотелось. У каждого своя дорога, и он уже встал на свою.
— Да, ты прав, прости, — опустив голову, тихо ответила. — Я… Просто я волнуюсь. Я не хотела… — уже почти шептала
Опять навернулись слезы. Наверное, и правда мне пора уже лечить нервы.
— Лейла, — тут же смягчился Саргайл и прижал меня к здоровому боку. — Все будет хорошо. У нас с Киримом есть отличный план, как покинуть город. Старик знает одну бухточку и капитана с небольшой шхуной, который поможет мне добраться до ближайшего эльмирантийского порта.
— Кирим знаком с контрабандистами? — удивилась я.
Потому что никем иным подобный капитан, что ходит на юркой шхуне и прячет ее в неизвестной бухте, быть просто не мог. Это я, живя в портовом городке Эльмирантии не один год, уже хорошо понимала. Может, где-нибудь в Турании и считается вполне нормальным иметь незарегистрированный кораблик, но у нас нет. Хотя все прекрасно знают, что есть у нас и контрабандисты, и такие вот бухточки. Но не знают где и кто.
