Шрифт:
Интервал:
Закладка:
«Есть в саду одна дорожка…»
Есть в саду одна дорожка,там, где ивы за прудом,где на солнце пляшут мошки,там, где ежик строит дом.Про нее никто не знает,я хожу туда одна,видеть, как листву сбираетежик и его жена.Там нашла я пень огромный,под которым вырос гриб.Там паук, пузатый, сонный,поселился между лип.А еще в конце тропинкираз я видела в траве,как, неся свои соринки,заблудился муравей.
Я ношу для птичек крошеки кормлю их за трудом.К осени прилежный ежиквыстроит уютный дом.
Михаил СКАЧКОВ*
ОТЪЕЗД
Елене Королевой
Вхожуи как с ума трогаюсь плавно.Прощаюсь.Прощайте несущего жутьзрака.И ты, о моя одичавшая мать,срывавшая с поезда взглядом утопленниц.И ты,о залив нетерпений,в рассоле сжигавший разбои мои.И лодка —небесный китаку,взывающий песнью к дракону.Из океанских капель взгляды моиприми и прощай.НА МИРЫ МОРЕЙ ДУЕТ ВЕТЕРИ УМИРАЕТ.НА ГУБЫ МОИ ДУЕТ ЖИЗНЬИ УГАСАЕТ…
Владивосток, август 1922 «Музыка моторов»[87]ОБЛАЧНЫЕ КОРАБЛИ
Пенанг, где погибали крейсера;Пенанг, где серебряные облаканаводят мост на остров,поросший крестами пальм.
Лазорь там моет в море облака;там так тончайше синеютв небе мыльные пузыри?ТамИз недр океанавздымаются душипогибших кораблейи облаками, дымящимися трубами,плывут над континентомбудить тоску тех,кто в жизни изменялзеркальным морям!
«Музыка моторов»«Я смотрю на вас, как умирающий…»
Я смотрю на вас, как умирающий,я заклинаю вас: взбираясь на горы, поросшие легендами, несите признание невинных озер. Поверьте, им тяжко от ветров, от слоев из воздуха. Поймите, там даже крик орла бьется гривной, разбивается о дальний купорос. Там смертный крик оленя срывает камни верхушек, там в невиданной дружбе звездное шоссе и цепь месяцев. Иначе! О, путешественник! Войдя в постройку сияний или скал, вы не поймете, ПОЧЕМУ ВАС ТЯНЕТ ГОЛОСОМ ДОСТИГНУТЬ ТОГО, К ЧЕМУ ТАК НАПРАСНО ВЗЫВАЮТ РУКИ!
«Музыка моторов»«Так мы встречаемся с улыбкой…»
Так мы встречаемся с улыбкой,так долго носим любимых,так долго не называем то,что не носит имени.Провожаем до вороти долго, прощаясь сочным взглядом,несем и расплескиваемтело.А затем тоскуем и радуемсяслову «любовь»,что, с другой стороны,слишком темнои читается, по крайней мере,как слово ГИБЕЛЬ.
«Музыка моторов»Воды будто нет,на дне можно видетьпередвижение рас:монахи, сельдь и крабы.И там солнце способносоздавать души из теней,но стоит толькопролететь по небужелезному ангелу,как МЫСЛИ моряпрячутся.
«Музыка моторов»«Напрасно! Придите ко мне все…»
Напрасно! Придите ко мне все, я вдохну в вас жажду жизни, я обниму вас и дам есть: САМОУБИЙЦЫ ВСЕХ СТРАН, СОЕДИНЯЙТЕСЬ!
«Музыка моторов»СЛИВЫ
Не у львицвисят сосцы слив…Неслась лазорь сквозь листья,где ветр плутал шелками.Но те,но сливы,гнеТЯ ТЯжесть,соками гнули мир.От сока — три дня в пустыне —от взора язык слипи высох.Гортань от рта, как замша.Мать! ЗЕМЛЯ!ЖАЖДАЮ! мякоть питьСЛИВЬИ СОСЦЫ ДЕВ!
1923, Морава «Музыка моторов»Дмитрий КОБЯКОВ*
НА СТРАГОВЕ[88]
Зачертит насмешливый и оголтелыйкоричневых листьев тяжелый взлет,над дымом аллеи — осенний — провеетпрозрачнейший ветер — летя вперед.
Коричневы листья. И вот пелеринкой,и вот, как осеннее золото кос,прольется из сердца — разбитая крынка —чадящим укором в дыму папирос.
Подумав — не вспомнить — зачем и едва липоможет продолжить и вспомнить когда.Как будто так медленно не нарасталина горечь разлуки слоями года.
Июнь 24 г.«Мне любовей прискучили смеси…»
Мне любовей прискучили смеси,равноценность обычных начал;я на гвоздь свою душу повесили баюкал ее по ночам.
Но из мяса кровавого свечи,черным дымом сердящий свист,мне не страшны чугунные встречи,и во мраке я буду чист.
Надоевший ли солнечный разум,опоясанный крыльями птиц, —взлет на небо — но только не сразу —постепенно, как вывих ключиц.
Кто откроет мне жизни двери?без души — загорится ль свеча?Я любил, потому что не верил,и молчаньем своим отвечал.
КЕРАМИКА[89]
I. ПОСВЯЩЕНИЕНет, ни одной строки — доколемоя упорная душасо звездой карты не отколети в ночь не опрокинет шар.
Нет, никогда — доколе профильне выжжется в моем мозгуи, отразившись в черном кофе,качнется — сгинув в какаду.
И только в прутьях клетки старойхохол блеснет и острый клюв —над чашкой — золотистым паромкогтисто лапу протянув.
IIВ почтовой конторе и сегодня так синиглаза продавщицы, но марок кайма,но белый конверт, как за окнами иней,и сторож, стуча деревяшкой, хромал.
По стенам — пестры — расписанья о лете,о разных курортах, о ваннах, и тамкрученых, пеньковых и шелковых петельбездумье опутает по городам.
И так, не сегодня ли, завтра, но все жезачем и когда и придет ли ответ,когда такой терпкой гримасою прожилвсю жизнь — ненужных и скомканных смет.
Но вот перед тем, как захлопнуть окошко,— Пора, уходите, прием до шести, —мелькнет продавщица и простенькой брошкойкак будто насмешливо бросит — прости.
Как сторож, сметая обрывки в корзину,стучит деревяшкой, и иней в окне.Не вспомню, зачем и куда я закинулписьмо заказное и, кажется, мне…
IIIВ таверне, в трюмо, на столах и эстраде —где в облаке дыма краснеет стекло,в стекле отражаясь, я медленно гладилзалитую скатерть и призрачный стол.
И дергаясь в такт под ударами бубна,рвался через дым, через звуки туда,где медленно плыло норвежское судно —на плоских обоях — в пятнистую даль.
Но крепкие руки у пьяных матросов.И в щепы, и с криком летит табурет.— Смотри, я на мертвое судно забросилбочонок с водою и ящик галет.
Увидишь — не хватит; не хватит, не хватит…Я с ужасом пьяным схватился за стул.— Поверь мне — и, скрипнув зубами, с проклятьемс разбегу на стену и в трюм сиганул.
И все разорвалось. И в треске, и в искрахлетят обгоревшие струны, смычки.Но голос кричит сквозь соленые брызги:— Крепчает, держись и канат закрепи!
IVКогда-нибудь кто-нибудь это расскажет.Железным гвоздем на стененачертаны знаки в известке и саже —но смысл непонятен и нем.
И след на печи, на гвозде — где качалисьподтяжки — и где он висел,и где, захлебнувшись, скрипели ночамиизвестка, и сажа, и мел, —
И где шеламутил — щемящий и серый —и юркий такой домовой, —смеялся, кусаясь, и пальцами мерил,покуда он дергал ногой.
На печке отдушины желтая кнопка —и длинная тень на стене —и тень домового — скользящая робко —подальше от замерших тел.
VМне слово нежное, как бабочкины пыльца,как трепет солнечный загнувшихся ресниц,как будто слышится — когда не спишь и снитсядалекий профиль позабытых лиц.
Глаза озерами — солеными глоткамипью мертвым выдохом, — окаменев во сне,когда огромный бирюзовый каменьв глуби озер накапливает гнев.
Чужой любви — и непохожий сколок,глаза — как проруби, болотного окнаопаснее. И мысли частоколомне оградишь и не поймешь — прогнав.
И слово нежное, как лживая ограда,как лживый пузырек, — поднявшись из глубин —болотным насыхом — как этим сердцем прядал —глаза озерами, — их камень полюбив.
VIМне сегодня с грозой не тревожится,с мокрым грохотом летнего дня.На земле запупырилась кожицапод дождем, как копытом коня.
И на листьях — оранжевым конусом, —расширяя ненужную боль,гнулись радугой желтые полосысолнца — в каплях прозрачных неволь.
Тогда полдня струящийся занавеся менял на янтарный закат,и насмешливо тополи кланялись,окружавшие брызжущий сад.
Не пьянящим ли воздухом травитсяслед в душе и широкой груди —когда вечером летней красавицевместе с звездами дымно кадил.
VIIФонарных решеток узоры на стенах,пестрят закоптелые своды таверн,и красны блестящие камни ступенек,ведущие к устью канала Марен.
Упругие ряби живого агатаподатливо брызжут под черным веслом.«В таверну, в таверну! Сегодня богатыми щедрым, signori[90], я буду послом!».
Спешащая тень остроносой гондолымелькает на зелени мокнущих стен,и капает гулко сочащийся холод —замерзшая кровь обессилевших вен.
На черной воде окровавленный кокон —краснеет, как сгусток крови, полоса,и светят гондоле из огненных оконтаверны раскрытой ночные глаза.
VIIIМне ль для тебя — сказать, так будет жутко.Очнувшись в четкости запнувшихся минут, —твой мутный сон — в прорытых промежуткахзасыпать строфами — горою черных руд.
Иди, иди! Проснешься ли от боли,от диких выкриков алтайских колдунов —в парижских улицах, и в этом я не волен,скалистый кряж, покрытый лесом снов.
И пусть покажется средь острошпицых кровель,в покрытых лунной чешуей стенах —твой дым костра, во дни алтайских ловель —в парижских улицах — разметывает прах.
IXМостков деревянных скользящая сырость,кабинок коричневых черные рты.Волна набежала на пляж и зарыласьв песок солнценосной и желтой икры.
Янтарные смолы прозрачны на досках,и душно в бутылочной зелени вод.У самого берега хлюпает плоскозалитый медузами тонущий плот.
Внизу серебрятся в корзинах макрели,блестящие солью своей чешуи,и медленно плещется светлая зелень —пронзенная солнцем — далекая ширь.
XСны — буревестники грядущих дней,в них сила темная, в них черный пламеньсверкает заревом иных огней —то встреч с забытыми, то именами.
И явь прозрачная чужих оскомин,и терпкий привкус в ней — чужой любви,чей рот пьянящий — нет — чей взгляд нескроменво сне и в яви мне — о чем просил?
Мы полусонные, мы только дети —во сне мы любим всех, но наявуодну из тысячи — и не отметим —и не откликнется, и не зову.
Но только в комнате на третьем часе,когда навалится кошмар на грудь, —мы виноватые, мы перекрасимв душе разлуки все — на слово — путь.
XIНа сцену, на сцену — момент — но и только!Познав раздвоенности белых ночейтак бешено мчаться за призрачной ролькой,для этих — любимейших — всех и ничей.
И круг замыкая сверкающей рампой,под занавес спущенный хлещет партер,сыграть, и в последний, как будто в эстампезастыв, — изумить простотою манер.
А дальше не надо, а дальше любимей,нежнее, спокойнее и горячейдля тех, кто зачертит из огненных линиймой образ единственный — всех и ничей.
XIIВот — выжатый деньстелет мокрый покров.Крот роет тень —мост через ночи ров.
Гам заскоруз и стих,рыхлой осел стеной,там через звездный вихрьспину согнул другой.
Врет, кто из жизни снаделает день забот, —сот омертвелых днатрогать не должен тот.
Мне через сон — в садок —рыбой ленивой жить.Гнев — это плеснь богов,радость — как волчья сыть.
XIIIОт изумленья тихо ахнул —так выросла, ужель…И садом в комнате запахлоот кончиков ножей.
Но фрукты на столе лиловей,краснее и ещеянтарных виноградин бровишепнули — не прощен.
Но только памяти пробел,как в окнах клочья сада,мне шалью душною надел,как поцелуй — в награду.
Не виски ль с содой? Иль ножейпроржавленных нам пару?Дуэль?! На сколько этажейпроклятие попало!
Удар повиснул на стене,застряв между кирпичин.Ах! станет ли душа синей,когда все безразлично…
И так испуганно ушла,а сад весь искалечен.В наследство мне остался шрами память губ и плеч ее.
Прага. Скит Поэтов. 1924 годМария МЫСЛИНСКАЯ*
- Орфей: Стихотворения - Ирина Бем - Поэзия
- Стихотворения - Семен Надсон - Поэзия
- Эмигранты. Поэзия русского зарубежья - Георгий Адамович - Поэзия
- Сочинения русского периода. Стихотворения и поэмы. Том I - Лев Гомолицкий - Поэзия
- Капля в море - Аглаида Шиманская - Поэзия
- Капля в море - Аглаида Шиманская - Поэзия
- Сборник Строфы.Стихи, не вошедшие в сборники - Эмилия Чегринцева - Поэзия
- Меч в терновом венце - Николай Туроверов - Поэзия
- Переводы - Бенедикт Лившиц - Поэзия
- Советские поэты, павшие на Великой Отечественной войне - Александр Артёмов - Поэзия