как кажется, умер тут в эти дни в госпитале, и что Теодор – её сын.
Тола вскочила с канапе.
– У тебя эти документы!
– У меня, у меня в руке… они изменили бы положение этого несчастного и могли бы его спасти.
Две подруги от радости обнялись, но вскоре грусть покрыла лицо Толи.
– Могло бы его это спасти, – сказала она, – если бы жил…
– Живёт! Будь уверена! Профессору дал слово, что не лишит себя жизни – но что тут теперь делать с бумагами?
– Я признаюсь тебе, что я так мало практична, что вовсе не знаю что делать. Чувствую только, что чаша весов начинает перевешивать в противоположную сторону. Нужно посоветоваться, приятелей, юристов я никого не знаю, но нужно что-то делать, разгласить и добраться до беглеца. Делай это! Делай, моя наидражайшая, – воскликнула Тола, обнимая её, зарумяненная. – Бог тебе дал миссию – другим счастье готовить, хотя сама не много его вкусила.
После короткого совещания послали сразу отсюда ещё за профессором Куделкой с срочным вызовом. Докторова бумаги имела при себе.
Старик, насторожившись немного такого внезапного приказа немедленно прийти, весь дрожащий прибежал в отель.
Ещё не приветствуя, он поглядел на лица, что они должны были ему сказать, и успокоился, видя их улыбающимися.
Докторова, не объявляя ему ни о чём, посадила его на стул, велела взять очки, достала бумаги и первую из них положила перед ним.
Куделка посмотрел и крикнул от удивления.
– Каким образом? Откуда? Это метрика свадьбы Мурминского!
– Так точно… – отозвалась докторова, – а это, а это…
– Это метрика рождения Теодора! Значит, Теодора! Значит, Теодор является сыном президентши…
– А вот остальные бумаги, касающиеся старого Мурминского.
– Где он?
– Кажется, что в эти дни умер в госпитале…
Тогда началось оживлённое совещание, что делать… Дамы уже слышали историю о ксендзе Сальвиани, будучи прямым свидетелем которой, Куделка повторил её как дивно подтверждающуюся как раз этими бумагами.
– Бумаги нужно подать к актам, – отозвался Куделка, – но не нужно делать бесполезного скандала и наперёд следовало бы посоветоваться о том с самим президентом… Прикажите, пани, просить его к себе… взгляд на фамилию велит показать ему это первому…
Докторова согласилась на это и после более долгих ещё совещаний профессор ушёл, а дамы остались, и Толи так полегчало, что весь вечер она провела у подруги. Сообща составили пригласительное письмо к президенту, в очень вежливых и общих выражениях, для совещания в срочном и важном деле. Письмо было выслано того же вечера, а служащий принёс от него ответ, что прибудет…
На следующий день, в двенадцать часов, помолившись в духе на успех неприятного дела, которое на неё упало, докторова с бьющимся сердцем ждала прибытия президента. Сама потом поведала, что никогда у неё такое честное сердце даже на прибытие покойного мужа не билось.
В двенадцать часов, точно, на лестнице послышалась шаги; конечно, президент, что идёт помогать в делах кузины жены, с важной и спокойной миной, размеренным шагом вошёл в покой. Хозяйка приняла его, не как обычно – весело и шутливо, но как-то сурово и грустно…
Президент всю жизнь был жёстким, а в случаях, когда чувствовал, что в нём нуждаются, становился невыносимо холодным и бюрократично надменным.
Попросив его сесть, докторова сама начала:
– Сперва я попрошу у вас прощение, господин президент, я вынуждена сделать вам неприятность, но – долг прежде всего. Дело неприятное, деликатное и для моей слабой головы слишком тяжёлое.
– Соизволь, пани, без вступления приступить к делу, – отозвался урядник, – времени мало…
– Вы должны посвятить мне его минутку, в собственном интересе.
– Как это – в собственном? – спросил недоумевающий президент.
– Так в действительности, – говорила хозяйка. – Случай дал мне в руки официальные доказательства метрики брака Мурминского с президентшей и рождения Теодора. Что мне с ними делать?
Испуганный президент вскочил с канапе, но вскоре остыл – его лицо покрылось смертельной бледностью.
– Этого не может быть! – воскликнул он.
– Так есть! – холодно говорила докторова. – Прежде чем бумаги сюда дошли до меня, были в других руках, они признаны важными. Что мне с ними делать? Повторяю.
– Что делать? – крикнул президент, разгневанный. – Сжечь эти фальшивые документы. Это работа интриганов, врагов, завидующих мне людей. Это целая сеть, раскинутая вокруг меня, чтобы свалить честного человека, чтобы запятнать семью, вырвать имущества! Это очернение! Бумаги! – прибавил он. – Почему же они только сейчас и откуда появляются? Какой дорогой дошли к вам?
– Мне сдаётся, что старый Мурминский умер тут в госпитале…
Президент незначительно вздрогнул.
– Старый Мурминский! Имаджинация! Интрига! Всё интрига! Подделки… Известно, как в Италии легко подделать, что нравится. Приводили аж оттуда ко мне и ксендза Сальвиани, добродушного старца, который потерял память и, как вижу, бумаги… Бумаги, – повторил он с возмущением, – делай с ними, пани, что хочешь! Прошу! Велите их положить на рынке, огласите при трубах – мне это всё одно, я честь дома и память матери буду защищать до конца.
Докторова побледнела.
– А если бумаги подлинные? – спросила она.
– Подлинными быть не могут! Это подлая работа аферистов!
– Значит, предпочитаете, чтобы на памяти матери тяготело подозрение в отношениях безбрачных, чем брак и жизнь с честным человеком.
– С честным? С негодяем! С интриганом! – воскликнул президент, воспламеняясь. – Откуда у вас эти бумаги? Покажите мне эти фальшивки…
– Когда немного остынете, пане президент, очень охотно вам их покажу, – отвечала докторова, – в эти минуты опасалась бы пылкости. Вы не в себе.
– Я не в себе!
Президент остановился и пытался собрать мысли и управлять собой. Более свободным голосом он начал заново:
– Более терпеливого человека подобное поведение может довести до временного забвения. Пани! Наша кровная, принадлежащая к фамилии, которую мы уважали, дала втянуть себя в демагогичные подземные работы. Разве не видишь, что у них за цель? Унизить шляхту, честную и уважаемую семью очернить. И вы приложили к этому руку?
Докторова зарумянилась.
– Дорогой президент, – сказала она, – я не принадлежу ни к аристократии, ни к демагогам, хоть с первой кровь меня объединяет, а со вторыми часто разделяю чувства… Я христианка, вижу люд Божий во всех без разницы, да, без разницы происхождения, веры и национальности. Не имею ни ненависти к демократии, ни антипатии к высшим, вижу порядок мира и общее право, которое более образованным классам даёт некоторое преимущество, чтобы его на хорошее использовали, – я отталкиваю твои подозрения, отрицаю твои домыслы, в этом нет интриги, но есть справедливый перст Божий.
– И вы можете это говорить?
– Спокойней всего на свете, потому что так убеждена… Вас всё-таки вводит в заблуждение вспыльчивость…
– Я защищаю, что имею самого дорого!
– Не славу, но совесть защищайте…
– Оставь, пани, старание о ней при мне, – сказал обиженный президент. – Не с сегодняшнего дня я знаю эти тайные интриги против нас… Те люди на всё способны.
– Но какую бы цель они имели!
– Обобрать нас и обесславить!
– Повторяю вам, этого быть не может! Смиритесь, помогите и не обрекайте
