ксендза Сальвиани, пытаясь изучить якобы умственный упадок, но прелат имел несравненную память и энергичность, которой бы молодые могли позавидовать. Когда кто-то донёс Кудельке, что по городу носят то, что якобы старый ксендз забылся и бредил, воспламенился профессор таким гневом, что над ним аж насмеялись.
Между тем назавтра прелат был вызван к наивысшей своей власти – и заметили, что из дворца выехал зарумяненный и как никогда взволнованный.
Через три или четыре дня новость начала забываться и на вид осталась без последствий.
* * *
Докторова известна была в городе благочинием – охотно помогала бедным не только деньгами, но добрым советом.
Имея много свободного времени, она исполняла как раз ту редчайшую и наименее привлекательную миссию, что бедным людям, выслушав их жалобы и сетования, приходила в помощь опытом, умом и связями. Редко кто откажет в гроше убогому, но мало есть особ, которые бы времени своего и сердечного участия не жалели.
Докторова имела то редкое, ангельское терпение, позволяющее ей целые часы проводить на самых скучных на свете разговорах с простыми людьми, которых горе, огорчение, горечи жизни учинили многословными и мономанами своих сердечных страданий. Её приёмная в некоторые часы была полна всякой приходящей черни в самых разнообразных делах. Одни нуждались в протекции, посредничестве, другие в совете, иные даже в прочтении неразборчивого письма или отписания под диктовку. Бедные женщины приходили просить лак либо печать и т. д.
Именно в удовлетворении этих мелких, навязчивых запросов, докторова на самом деле была добродетельной. Отрывалась от самого милого занятия, чтобы пойти часто советоваться с какой-нибудь женщиной о выкроении платья для ребёнка из изношенных лохмотьев. Этими малыми услугами она приобрела себе любовь у людей… и одни других посылали к ней как к общей во всех сердечных советах лекарше. Смеялось всё высшее общество над пани докторовой, называя её св. Елизаветой au petit pied[11], но она пожимала плечами и выполняла, что Господь Бог велел.
Как раз в эти дни, во время, когда обычно приёмная была полна, докторова увидела бледную женщину, довольно нарядно одетую, которая сначала скрывалась в уголке, дожидаясь, пока все выйдут, – а когда уже никого не было, почти испуганная, тихим голосом начала просить, чтобы её пани могла выслушать с глазу на глаз, потому что должна ей поведать что-то важное.
Бледное и измождённое лицо женщины не дало её сначала узнать докторовой, только по голосу догадалась о ней. Она живо приблизилась, восклицая:
– А, это ты, моя Элзуси!
– А! Это я, дорогая пани.
– Что же ты так похудела?
Женщина вздохнула.
– Что же, пани, дети, хозяйство, а уж и так здоровья не имела!
Была это бывшая гардеробщица докторовой, которую она очень любила. Упёрлась выйти за мужчину, который ей очень нравился, а после замужества, так как докторова ему противилась, уже не виделись.
Поглядев на похудевшую, бедную женщину, грустную, до неузнаваемости изменившуюся, прежняя её пани бросилась ей на шею и проводила за собой в спальню.
Там посадила её на стульчик… женщина была сверх слов страдающая и бедная.
– Видишь, – сказала докторова, – ты выглядела как розочка, была весёлой и счастливой… брак этот тебе не послужил.
Элзуси махнула в молчании рукой.
– Что с тобой? – спросила пани.
– Не могу сказать, что бы нужду терпела, дети у меня также неплохо содержаться, а всё-таки…
– Говори мне искренне!
– Муж изменяет?
– А! Это нет, – отпарировала Элзуси. Умолкла.
– Всё-таки, моя дорогая, если хочешь, чтобы я тебе помогла…
– А! Да, моя пани, – вдруг разразилась плачем Элзуся, закрывая глаза, – нужно вам во всём признаться. У меня муж нехороший. Для меня и для ребёнка он как-то так – но человек не по Божьему закону и приказу. Да, прошу, пани, – говорила она дальше, – испортило его искушение. Получил хорошее место при госпитале, но боюсь, как бы душу не погубил… Деньги очень текут, только Бог знает, из какого источника. Я кусочек хлеба проглотить не могу, потому что мне кажется, что он вырван у больных.
Бедная заломила руки.
– Но что же тут предпринять, когда сказать нельзя. Говорю, что могу, дабы кривды людской не допустить.
– А ты говорила с ним об этом? – спросила докторова.
– О, пани, не проходит дня, чтобы мы с ним из-за этого не ссорились. Что из того? Скрывается от меня, а зло делает…
И плакала Элзусия. Докторова обняла её, успокаивая.
– Делай свою обязанность, делай, что только в твоей силе, сверх силы Бог не требует.
– А! Лишь бы он детей и меня не наказывал за него…
– Бог справедлив! – вздохнула докторова. – Успокойся…
Элзусия не могла удержать слёз…
– Он это, может, делает от большой привязанности к детям, – отозвалась она спустя мгновение, – но всегда, что грех, то грех… Не выдавай мою тайну, прошу и умоляю, – начала она через минуту, медленно развязывая под платком принесённую пачку, обёрнутую в тряпьё. – У нас в госпитале разные люди пребывают и умирают. Есть там надзор, но это трудно уследить. Я заметила, что мой муж у одного больного забрал бумаги – я очень испугалась и должна была их украсть, чтобы это часом во зло не обратилось, и вот я вам принесла, посмотрите.
Говоря это, она достала связку засаленных бумаг и положила их перед хозяйкой.
Докторова встала, немного смешанная, но не могла отказать.
Поэтому взяла бумаги, сначала равнодушно поглядывая на них, но через мгновение аж крикнула от радости.
– А! Это тебя Господь Бог вдохновил, женщина, – воскликнула она, – что их сюда ко мне принесла.
У Элзуси аж глаза заблестели.
– Спасёшь, может, жизнь и честь достойным людям… но при ком же эти бумаги могли найтись?
– Этого я не знаю, – задумчиво ответила женщина, – мне кажется, что при каком-то старом бедняке, которого из гостиницы больного в госпиталь принесли.
– Жив он? – живо воскликнула докторова.
– А! Нет, дорогая пани, умер.
Чем дальше докторова просматривала бумаги, тем её радость и изумление возрастали.
– Бумаги, – сказала она, – в лучшие руки не могли бы попасть, пусть тебе Бог воздаст, ты выполнила каким-то предчувствием хороший поступок… но, Элзуся моя, об этом всём молчать нужно.
Поговорив ещё дольше с бывшей служанкой, докторва завернула принесённые бумаги в чистый лист и тут же выбежала из дома. Поначалу великая радость не позволила ей сообразить, куда идти, только, пройдя по улице несколько десятков шагов, опомнилась и повернула к жилищу Толи, которая до сих пор домой выехать не могла, потому что чувствовала себя слабой, и, не принимая никого, осталась одна с Терезой.
Для подруги, однако, двери отворились. Она застала Толу, лежащую на канапе, неодетую и похудевшую. Обрадованное лицо докторовой сперва произвело на неё неприятное впечатление.
– Моя дорогая Тола, я инстинктивно поспешила к тебе с дивной новостью, которая тебе нейтральной быть не может. Чудо, явное чудо дало мне в руки официальные доказательства, что президентша вышла замуж за старого Мурминского, который,
