что вышедший в Одессе вторым изданием «Каталог систематического чтения». Всех поразил искусный подбор книг, проникнутых революционным духом или явно возбуждающих его. Но многим ли известно, что к этому каталогу, теперь запрещенному, в той или другой мере приближаются каталоги многих публичных библиотек? Не окажется разве лишь такой исключительности, какая заметна в одесском каталоге, но отдел, например, религиозного чтения сведен как по объему, так и по содержанию до жалкого минимума.
В других же отделах, в особенности политических наук, истории, естествоведения и беллетристики, с удивительною полнотой собраны все сочинения отрицательного направления. Сочинения эти издаются с какою-то спешностью, даже при самом малом расчете на сбыт их в публике, и издаются они иногда на субсидии от разных капиталистов, не имеющих ничего общего с литературой.
Но это не все: содержатели библиотек не довольствуются предоставлением своим читателям богатого выбора книг отрицательного направления: они вырывают и переплетают в виде отдельных книг статьи старых журналов, как, например, «Современника», «Русского Слова» и т. п., или же просто ставят в каталоге заглавия такого рода статей.
Подобные библиотеки служат явно орудием нежелательной пропаганды, особенно в провинциальных городах, где иногда имеется только по одной или по две библиотеки и где читающая публика, в особенности молодежь, вынуждена читать только то, что дает ей литературный пристанодержатель.
Не остается это без влияния и на книгопродавцев и издателей. И те, и другие стали думать, что книги положительного направления не могут иметь спроса и потому перестали издавать их. Уже сама читающая публика, набившая оскомину отрицательным направлением, начала своими требованиями в последнее время направлять в другую сторону книгопродавцев и содержателей библиотек; но те по рутине, во вред своему карману все еще конфузятся предлагать лучший товар.
В опубликованном Высочайшем повелении сказано, что министру внутренних дел предоставляется указывать местным начальствам те произведения печати, кои не должны быть допускаемы к обращению в публичных библиотеках и общественных читальнях.
Уже одно изъятие произведений отрицательного направления из библиотек произведет значительную перемену и в настроении большинства читающей публики, и в направлении книгопродавцев и издателей.
Шутовские партии и лже-консерваторы
(из статьи «К какой принадлежим мы партии?»)
У нас есть политические партии всех оттенков: консерваторы, умеренные либералы, прогрессисты, конституционалисты (даже не выговоришь этого ужасного термина!), и демократы, и демагоги, и социалисты, и коммунисты; но у нас нет ничего похожего на политическую жизнь. У нас есть слова и нет дела, и все наши исты – существа воображаемые, призраки, слова и слова, которым ничто в действительности не соответствует, а если что и соответствует, то совсем другое, ни мало не похожее на смысл этих рассыпаемых нами терминов. Наши кружки, наши партии, их борьба и их сделки, их статьи и их журналы, – все это явления воздушные, которые, конечно, имеют свои причины и принадлежат к области действительного, но действительный смысл их совсем не то, чем они кажутся или чем хотят казаться. И степное марево происходит от действительных причин; но эти колокольни, эти города, эти пейзажи, эти озера, которые кажет оно путнику, все это чистейший обман, призрак, пустота.
Нельзя без смеха слышать, как распределяют себя по различным политическим партиям наши общественные деятели. Всего почетнее было прослыть прогрессистом; всего позорнее было попасть в разряд консерваторов. Было время (оно еще не миновало), когда слово консерватор употреблялось вместо брани, и несчастный, в которого бросалось это карательное прозвище, трепетал и бледнел и готов был пройтись колесом по городским улицам, чтобы искупить свой грех и перечислиться в ряды прогрессистов.
Консерватор – это обскурант, ненавистник человеческого рода, враг меньших братии, подлец и собачий сын. Прогрессист – это друг человечества, готовый на великие подвиги, на всяческие жертвы в интересе просвещения, свободы, благоденствия всех и каждого. То – скаредное сердце, а это – широкая, прекрасная, благородная душа, исполненная гражданской скорби, как же было тут колебаться в выборе? Можно ли было дозволить себя назвать консерватором? – и вот все изо всей мочи пускались предъявлять свои права на почетное звание прогрессиста. Так как прозвище прогрессиста означало все самое лучшее и самое приятное на свете, то, стало быть, чем более прогрессист казался прогрессистом, тем было лучше.
Все по широкому пути спешили вперед, обличая, отрицая, плюясь, ругаясь и кувыркаясь на все манеры; естественно, разжигалось желание обогнать друг друга, опередить всех и прослыть прогрессистом из прогрессистов. Так как дело происходило на воздухе, то разрушать и созидать было дело самое легкое. Неделями переживались целые эпохи, и что третьего дня казалось отважнейшей мыслью, дающей почетнейшее место в рядах прогрессистов, становилось пошлостью, отсталостью, ограниченностью, достойной смеха. Судоустройство, администрация, политические учреждения, свобода во всех ее видах, наука, все одно за другим выбрасывалось за борт в этой воздушной гонке. Прогрессисту было уже совестно заниматься всем этим вздором, и всякий, еще занимавшийся им, отбрасывался с громким воплем в мрачные ряды консерваторов, становился человеком узколобым, «тупоумным дураком».
И в самом деле, можно ли было толковать о таких мизерных вещах, как, например, административные или судебные преобразования, экономическая свобода или формы государственного устройства, когда можно было заняться разрушением целого мира с тем, чтобы воссоздать из ничего? Наши прогрессисты размахались до того, что все исчезло перед ними, и им осталось только придти в себя и догадаться, что они до одурения кружились на одном месте.
Теперь нашим прогрессистам более не предстоит ничего делать; все их эволюции окончены; им остается только, отдохнув и протерев глаза, догонять отсталых из консерваторов, которые понемножку подобрали себе то, что побросали эти дервиши. Прозвище консерваторов мало помалу утратило бранное значение, оно начинает входить в честь, и очень немудрено, что в одно прекрасное утро все проснутся отъявленными консерваторами, и звание прогрессиста, некогда так славное, станет, в свою очередь, бранным словом, обидным и позорным. Нет основания отчаиваться, чтобы скоро потом не совершился новый оборот, чтобы не наступила новая очередь, чтобы снова не вошли в честь прогрессисты и чтобы снова не подверглись поруганию консерваторы, и чтобы в сущности все это не было одно и то же. Эти победы и поражения, эта слава и позор, эти великие партии, эти консерваторы и прогрессисты, эти знамена и значки, – все это одна фантасмагория, которая совсем не то значит, что ею представляется.
Не только к этим шутовским партиям, но и к партиям серьезным, если б они когда-нибудь образовались у нас, мы не могли бы примкнуть. Мы понимаем всю важность политических партий, там где они являются делом серьезным; мы готовы отдать
