в известном обвинительном акте по делу «о ста девяносто трех», в котором сведены в одно целое данные, добытые обширным и тщательным Жихаревским исследованием революционной пропаганды, которая велась в России в 1873–1875 годах. Обращаясь к лицам, принадлежащим к «интеллигенции», под каковым термином революционные деятели разумели народных учителей, студентов, семинаристов и гимназистов, «пропагандист большею частию старался доказать, ссылаясь на разные революционные авторитеты, что экономическое положение народа отчаянное, что на обязанности всякого порядочного человека лежит помочь народу выйти из такого положения, что представляется возможным только путем революции, и что задача последней должна состоять в уничтожении Верховной Власти, всякого правительства и государства». Кроме устной пропаганды в этом смысле агитаторы вели пропаганду литературную, распространяя книги, живописующие «безвыходность современного социального положения».
В эпоху «хождения в народ» эти приемы пропаганды употреблялись потаенными, или, как они выражаются, нелегальными, агентами крамолы. С тех пор обстоятельства изменились к лучшему. Обязанность первоначальной революционной подготовки незрелой «интеллигенции», лежавшая прежде на нелегальных, была возложена на легальных агентов той же крамолы.
Направление, данной подпольной печати, было усвоено печатью законною. Из года в год, изо дня в день газеты кричали о народных бедствиях и указывали на безвыходность современного положения. Самые мрачные картины народных бедствий сменяли одна другую. То живописуется голод, то чума, то опустошения, причиняемые жучками, то бедствия от дифтерита, то ужасные последствия неслыханной дороговизны хлеба. Всегда бывали и везде бывают и жучки, и неурожаи, и повальные болезни, – но где и когда били в набат с таким удивительным рвением, как у нас в последние пять лет?
Всем памятна чумная агитация, раздувшая значение Ветлянской болезни, придавшая ей характер всеобщего бедствия, черной смерти, грозящей обойти вселенную. Помните, какие способы употребляла эта агитация: фальшивые телеграммы о появлении чумы то в одной, то в другой местности, вымышленные корреспонденции о процессии гробов по городским улицам и т. д.
То же усердие, с каким прославлялась чума, прилагалось потом к неурожаям и т. д. Шумные толки о голоде завершились наконец провозглашением учения, что голод есть хроническое явление в России, что русский народ никогда не ест досыта. В подтверждение этого были выдвинуты статистические труды ученых, точно так же, как для подкрепления чумной агитации не оказалось недостатка в подмоге медицинских авторитетов.
А к какой тревоге подала повод недавняя дороговизна хлеба? Чего не говорилось по этому поводу, каких ужасов не предвещалось? Публика не имела времени отдохнуть от впечатления этих мнимых ужасов; на смену одних немедленно являлись другие.
В эпоху «хождения в народ» проповедь о недостатке земли у крестьян и о невыносимой тяжести податей и налогов лежала на нелегальных; тогда в запрещенных революционных писаниях провозглашалось, что «волю крестьянам дали не настоящую». В последние четыре года создалась целая обширная отрасль легальной литературы, имеющей девизом положение, что крестьянская реформа дала народу «камень вместо хлеба», литературы, в которую делают вклады профессора, состоящие на коронной службе. За пять лет пред сим только нелегальные революционеры заявляли, что следует «Царя лишить власти»; почти на другой день после злодеяния 1 марта уже легально издаваемые газеты провозгласили, что необходимо облегчить бремя власти, лежащее на русских монархах…
Разве это не прогресс? А все говорят, что у нас была какая-то реакция!
* * *
Прятавшаяся прежде по подпольям и закоулкам революционная пропаганда вышла теперь открыто на улицу, не только не опасаясь правительственного преследования, а напротив, требуя, чтобы правительство шло об руку с нею и делало ее дело. Одною из задач революционной программы полагается, например, организация кружков из учащейся молодежи. Требуется, чтобы правительство своими руками создало в университетах эту нужную для революционных целей организацию студенческих кружков, и власти исполняют это требование…
Между «нелегальными» и «легальными» служителями крамолы разница только во внешней форме, а не в существе дела.
Возмутительна была наглость Желябова, когда он на суде осмелился провозгласить людей своей партии деятелями на пользу русского народа, а самого себя «русским человеком». Но не менее возмутительна и наглость некоторой части легальной печати, провозглашающей себя органом русского общественного мнения, в то самое время когда она исполняет именно то, чего желает и добивается крамола.
Перемена фронта крамолы
(из одноименной статьи)
В антирусской партии совершается теперь перемена фронта, чтобы занять новую и на первый взгляд более прочную позицию, ввиду того что прежний операционный базис этой партии оказался совсем негодным.
Всякий, кто следил за нашей печатью в последние два года, конечно, помнит, что пресловутые «новые веяния» вызвали лихорадочную деятельность всех щелкоперов антинациональной печати. Она наполнилась чудовищными творениями полуобразованных писак, из которых каждый выставлял себя по меньшей мере русским Камиль Демуленом, призванным обновить своим словом «обветшалую форму» государства Российского.
Каких только фантастических проектов не приходилось иногда читать изумленному читателю, который к ужасу своему узнавал, что он до сих пор жил не в «правовом порядке», что он был беспомощною жертвой слепого административного произвола и что если он до сих пор еще не гниет в рудниках Сибири, то это только потому, что до него не дошла очередь.
Предлагались всевозможные безотлагательные и самонужнейшие реформы, без которых Россия, по-видимому, не могла просуществовать и года и которые на самом деле привели бы ее в полгода к полному крушению. Эти реформы иногда друг другу противоречили, что, однако, не мешало нашим реформаторам восхвалять их на все лады и клясться, что «новое здание» во всяком случае будет не в пример лучше старого, скорее бы только это ненавистное старое здание сдать на слом и расчистить место для свободной творческой мысли нового зодчего.
Как ни разнообразны были эти пылкие требования, в сущности, они все сводились к одному непременному условию, которое носило разные аллегорические названия, а иногда и называлось настоящим именем, – к устройству всероссийской говорильни.
Весь этот зловредный сумбур не мог, конечно, остаться без возражений, которые обнаружили его натуру, не только чуждую, но прямо противную народу. Тогда вибрионы нашей печати, ободряя друг друга все к большей наглости, начали мириться со своею очевидною отторженностью от народа, а затем и цинически хвалиться ею. «Мы ничего не имеем общего с народом! – выкрикивали они. – Народ дурак, татарин, а мы интеллигентная и культурная сила России. Мы осчастливим народ помимо и даже вопреки его желаниям, и если он нас теперь ненавидит, то это именно и доказывает его глупость, так как он не может еще теперь по достоинству оценить нас, а впоследствии, когда оценит, сам же будет воздвигать нам памятники. От народа воняет дегтем и деревянным маслом,
