«Сомнения излишни — передо мной жук-носорог, сильнейшее насекомое в мире. Он способен перенести груз, в восемьсот пятьдесят раз превышающий собственный вес. В пересчете на человеческие мерки шестьдесят пять тонн. Шнобель вроде рога и физическая мощь — облик Крейша заслуживает такого сравнения».
Жук-носорог положил тюк, утер лоб и двинулся к той, кого принял за клиентку.
— Здравствуйте, мадам, добро пожаловать в мир радости и шуток. Чего изволите? Костюм? Забавный сюрприз — повеселить друзей? У меня точно найдется то, что вы ищете.
Комиссар охладила его пыл, показав удостоверение.
— Комиссар Арсан. Ваш адрес дала мадам Марсо.
— Да-да… Знаю, она звонила…
По словам светлячка Крейш страдал нервным расстройством. Действительность превосходила ожидания: жук-носорог выглядел настоящим фанатиком.
— Так вы пришли по поводу клуба «421», обители дьявола?
— Да, и хотела бы…
Объяснить, чего хотела бы, Антония не успела.
— Черт побери, комиссар! Я испил чашу страдания до дна! Но в газетах пишут, что кара настигла наконец виновных. Аллилуйя! Предсказал пророк Исайя грешникам: «В тот день поразит Господь мечом Своим тяжелым, и большим и крепким, левиафана и убьет чудовище морское».
Беседа пошла не тем путем, Антония попыталась вернуть ее в нужное русло:
— Речь идет об убийствах, мсье Крейш, я должна…
— Нет, комиссар, это не убийства — всего лишь справедливое возмездие. Сказано во Второзаконии: «Кто убьет животное, тот должен возместить ущерб, а того, кто убьет человека, следует предать смерти».
Удар кулаком по подушке-пердушке подтвердил речь хозяина лавки.
— Никакого прощения, велит нам Всевышний: «Если кто поранил ближнего своего, должно той же мерой отплатить! Око за око, зуб за зуб, руку за руку, ногу за ногу».
Не зная, как образумить проповедника, Антония сыграла ва-банк:
— Мсье Крейш, данные указывают, что всех этих людей убил некий раввин, их ужасный конец…
— Раввины — праведники, жрецы, ибо говорится в Левите: «Сожжет ее священник: это всесожжение, жертва, благоухание, приятное Господу». Если один из них отомстил за Мириам, благословен будь он и прославлено имя его!
Комиссар признала свое поражение.
Аарон Крейш не чудаковатый тип…
— Яхве! Защити раба Твоего, исполняющего волю Твою!
…а безумец, запевший, качаясь, как на молитве.
Ни остановить его, ни воззвать к разуму.
Если кто и мог помочь, то маленькая раскрасневшаяся женщина в фартуке, прибежавшая в магазин на крики. Она бросилась к носорогу, схватила за плечи, встряхнула — как бармен шейкер.
— Аарон! Аарон! Успокойся, прошу тебя! Это я, Руфь!
— Руфь?
— Да, твоя жена.
— Руфь… Руфь… Конечно, красавица моя.
— Присядь, отдохни.
Крейш подчинился, плохо соображая.
— Вот так, хорошо… Не разговаривай, дыши, сейчас придешь в себя.
— Со мной все в порядке, не волнуйся.
— Может, выпьешь чаю?
— Не хочу пить… Мне гораздо лучше.
Руфь промокнула лоб мужа: пот стекал по лицу.
— Что стряслось, отчего ты в таком состоянии? Весь мокрый, будто из душа.
Крейш указал на Антонию трясущимся пальцем.
— Эта дама… Комиссар… Она говорила о пожаре…
— Только не это!
Не считая себя виноватой в припадке, Антония все же сочла нужным извиниться:
— Простите, не знала, что ваш муж так болезненно реагирует.
— Когда заводят речь о той драме — всегда.
— Искренне сожалею.
— Верю, мадам… как ваша фамилия, позвольте узнать?
— Комиссар Арсан. Я навожу справки о трагедии. Чистая формальность.
— Что ж, комиссар Арсан, какова бы ни была цель вашего визита, прошу никогда больше не приходить с расспросами о клубе «421». Нам слишком больно говорить о нем, особенно моему мужу. Я могу надеяться?
Антония дала слово и попрощалась.
Но, толкая входную дверь, она заметила одеяние раввина. Полный комплект: шляпа, пояс, плащ — не упущена ни одна деталь.
«Клобук не делает монаха», — усмехнулась Арсан.
А припадки не делают человека сумасшедшим…
Глава 35. Жук-голиаф
Гутван возвращался домой, довольный прошедшим днем. Бернар, главный редактор, поздравил с успехом: после опубликования статьи продажи издания выросли вдвое… и вчетверо — угрозы. Телефон чуть не взорвался от звонков возмущенных читателей. Журналист осмелился подвергать критике депутатов, пусть и вскользь — настоящий позор! Коррупции в регионе нет, члены муниципалитета неподкупны! Возвысила голос и еврейская община — из-за раввина. Чего хотел добиться автор? Разжечь антисемитизм? В городе, где отрицание геноцида еврейского народа преподавалось в университете, достаточно малейшей искры, чтобы на представителей этой нации вновь началась охота.
Гутвану следовало вести себя осмотрительно со всеми недовольными: лишнее слово — и запахнет судом.
А Бернар наседал. Никаких поблажек церковникам, власть имущим, душителям народа! Гутван держал в руках ниточку — надо раскручивать дело до конца.
Вот что примечательно: ни Рефик, ни Вайнштейн не дали о себе знать. Молчание предвещало дьявольскую атаку. Камиль же не полный простофиля: господа готовили оружие. В ближайшие дни их адвокаты возьмутся за издание всерьез. И Бернар ожидал начала действий. Готовый дать отпор.
Сегодня Гутван работал допоздна. Не терпелось увидеть жену и детей. Малыши уже в постелях, но не заснут, пока папа не поцелует на ночь. И он летел по городу сломя голову, чтобы чмокнуть их в щечку.
Семья жила возле церкви Святого Георгия, в старом городе. Передвигаться на скутере журналиста вынудили средневековые улочки. Припарковаться здесь было не трудно — невозможно. Лишь изредка — в закутке, с большой вероятностью оказаться наглухо заблокированным.
Все, приехал. Гутван заглушил мотор «Веспы».
Окна дома журналиста выходили на крошечный садик. Пятикомнатную квартиру, унаследованную от родителей, от улицы отделял газон. Камиль распахнул калитку, завел внутрь мотороллер, и внезапно его осенила мысль, которую сам он счел гениальной. Откуда и каким путем идеи появлялись, он понятия не имел. Но эта заслуживала наивысшей оценки. Двадцать один по двадцатибалльной шкале.
«Я насолю Арсан как никогда — взовьется будто ошпаренная: в следующей статье проведу параллели с энтомологией. Обернуть против нее самой манию видеть в нас насекомых — вот это урок. Полицейские у меня предстанут шершнями, она — пауком или чем-то подобным. Только вот сперва надо самому просветиться: я здесь полный ноль. Приплету муравьев, тараканов, тучу другой мелкой гадости, это уж обязательно… Бернару должно понравиться».
Увы, пока его скудные знания вопроса не распространялись на значительное насекомое — африканского голиафа. Тоже скарабей, но самый крупный и тяжелый в своем семействе. Живет в одиночку, владеет искусством маскировки, выбирается наружу лишь для того, чтобы удалить экскременты.
Увы, тот, кто прятался в тени, считал Гутвана навозом.
Увы, находился он там, чтобы стереть журналиста в порошок.
Увы, жертва не успела защитить себя: голиаф сшиб с ног.
Скутер повалился набок, только громыхнул сминаемый металл.
Лишь этот звук и услышали соседи.
Гутван успел простонать один раз: каблуки чужих сапог размолотили горло. Удары ногами сыпались с неистовой скоростью. И, прежде чем закрылись глаза, он увидел сапоги — байкерские, красно-черные, тяжелые, как свинец, со стальными набойками. А еще силуэт нападавшего — здоровый, крепкий — наподобие бретонского шкафа[39]. Вот только лица не разглядел.
Голиаф продолжал избивать изо всех сил.
Так быстро, что самому было больно.
Наказывая.
Казня.
Глава 36. Слепни
— Я не хотел такого конца… Не хотел.
Романеф повторял, как заведенный, раздавленный тяжестью вины.
— Гутван не должен был умирать, Антония, это мой грех: ловушка оказалась для него роковой.
— Предвидеть такое невозможно, Роже, и ответственность не только ваша. В этой истории моего вклада — половина.
— Нет, вас привлек я.
Антония не стала возражать. В план коллеги она вписалась без раздумий. Но не отказываться же от преимущества перед судьей!
Утреннее солнце ласково согревало кабинет. Отец французской нации лучезарно сиял, защищенный стеклом портрета, глаза Жоржа светились с одной фотографии в рамке, Жак радостно улыбался с другой.
«Скажем «Прощай» Гутвану, он нашел, что искал. Я тоже не желала ему смерти — хотела лишь, чтобы убрался с глаз долой. Да и к тому ж — если бы я и призывала погибель на его голову, то мгновенную и безболезненную. Бедняга же мучился. Раскроенный череп, отбитая печень, оторвавшаяся селезенка. Будто прилавок первосортного ливера. Убийца не оставил ему ни малейшего шанса. Печальный итог. У Гутвана осталось двое маленьких детей. Беззаботный засранец! Он должен был подумать о них, а не строить из себя борца за справедливость».
