Напряжение чуть отпустило Милоша: не сдулся, держался в разговоре стойко. Теперь он молился лишь, чтобы Антония согласилась: сдавать ее совсем не улыбалось.
И потому он облегченно выдохнул, когда комиссар принялась что-то писать: капитуляция, история благополучно заканчивается!
— Это ваш рапорт с просьбой об отставке?
— Tcc… Подожди секундочку, останешься доволен.
Она черкнула несколько значков, потратив так мало времени, что Милош не поверил. Точнее, заподозрил обратное.
— Дарю, Милош, сохрани сию бумажку.
Он взял протянутый листок с нацарапанными каракулями.
— Что это за номер?
— Сотовый генерального контролера. Сможешь позвонить, когда захочешь. Для тебя он доступен семь дней в неделю, днем и ночью.
— Что?
Антония только взялась за дело. Открыла конверт, выудила несколько фотографий, бросила их на стол.
— Я же передам генеральному эти снимки. Вчера вечером нащелкала штук двадцать. Узнаешь себя? Надеюсь, да — я постаралась, чтобы ты хорошо получился.
Милош побледнел. На него обрушилось то, чего он больше всего опасался.
— Вы… Вы не имеете права… Это моя жизнь, личная…
— Да, подтверждаю, ты вправе быть членом секты.
— Это не секта, а религиозное движение!
— Из разряда «Нью-Эйдж»[40].
— Вы понятия не имеете, о чем говорите.
— Имею, Милош, и очень хорошее: каждый адепт должен подключиться к абсолютной «сознательной энергии». Вы верите в космического Христа, пророчества Малахии и проповедуете планетарный разум.
— Какое вам дело, если я в это и верю? Я нашел душевное равновесие в этих откровениях.
— А твой гуру ловит на них простофиль. Гляди, толстяк, которого ты обнимаешь. Не знаю, сколько ты ему отстегиваешь, но придет день, когда его делишки всплывут.
Блефует — Милош не сомневался. Она всегда лжет.
— Чушь какая-то! Что вы имеете против Мартена?
— Мартена? Ты его так называешь?
— Да.
— Хм, выходец с Сардинии, подозреваемый в причастности к тамошней мафии «Анонима Секвестри», приятель Мартен носит имя Луиджи.
— Луиджи?
— Veritiero, dalla sua nascita…[41] Его «церковь» нужна для спекуляций по-крупному, по крайней мере, он так полагает. Мы держим его под наблюдением несколько месяцев.
— Чудовищно, если так…
— Ты сам это сказал… Когда информатор донес, что ты посещаешь Луиджи, я велела ему помалкивать: мне на это плевать. Но теперь, вполне возможно, буду разговорчивей…
Обоюдное молчание, тикание часов…
— Лишиться места из-за принадлежности к секте — вот была бы нелепица, признай. С такой причиной увольнения тебя потом не приняли бы и в канализационную службу. — Арсан собрала фотографии, бросила их в ящик стола. — Ладно, довольно шуток. Подведем итог: жду тебя в десять в воскресенье. И к тому времени накопай на раввина серьезные улики.
Глава 37. Саранча
Вторая половина дня, прекрасная погода, солнце нагревало камни лионской мостовой.
Тепло Рефику по вкусу. Само собой, с Анатолией не сравнить, но что значит небольшая нехватка градусов! Зато здесь он живет как принц, с размахом, которого никогда бы не достиг в Анталии.
Он только что вышел из мечети — никогда не пропускал пятничной молитвы.
Очистившись от всех грехов, совершенных за неделю, Рефик чувствовал себя легко.
Готов проглотить целого ягненка.
Готов любить Мини всю ночь напролет.
И это тоже было бы недоступно, живи он в Турции. Мини — атеистка, не верящая ни во что. По ее мнению, бог нужен тем, кто его выдумал — для обогащения. «Жизнь предназначена для сильных, — говорила она. — Естественный отбор — слабые должны подчиниться или погибнуть».
Дьяволица. У него на родине ее забили бы камнями.
Рефик оглядел улицу. Над крышами домов на фоне синеющего горизонта стержнем вверх целился «Карандаш». Прозванный так за форму небоскреб возвышался над городом всеми своими ста шестьюдесятью пятью этажами. Турку нравилась его архитектура. Дела шли неплохо, он подумывал снять в нем офис.
Затем перевел взгляд на противоположный тротуар.
Мини ждала его там, смоля окурок. Рефик давно бросил мысль отвадить ее от этого греха. Вокруг крутились и пялили глаза десятки парней. Посмотреть было на что: Мини отличалась вызывающей красотой. Топ-модель, совершенное тело, которое она облачала исключительно в кожу. Никаких украшений — только серебряный трилистник, что-то вроде талисмана поверх куртки Perfecto. При виде амулета Турок всегда недоумевал: как могла верить в приметы она, отвергающая существование бога?
Рефик собрался переходить улицу. И застыл. Телохранитель Сулейман кивнул ему на джип, припаркованный на углу. Двигатель урчал, машина готова была сорваться с места.
За тонированными стеклами Сулейман разглядел троих мужчин. Решительно, автомобиль не вызывал доверия. Профессиональные убийцы похожи на саранчу. Не успел и глазом моргнуть, а она уже пожрала все. Не оставляя ничего живого на своем пути. Приглядишься получше — киллеры та же крылатая смерть.
Осторожность прежде всего. По мгновенному приказу охранника Мини и Рефик укрылись за машинами. Сулейману парочка доверяла полностью: силач, в прошлом герой национальной турецкой «масляной борьбы»[42]. Стальные нервы, верное чутье.
Он тоже спрятался, расстегнул кобуру, взялся за ствол. Рефик последовал его примеру, готовый дать отпор.
Джип медленно тронулся с места, покатил вниз по улице.
Рефик и Сулейман привыкли сражаться бок о бок. В словах нужды не было — лишь кивнули друг другу. Действовали слаженно: при первом же выстреле открыли бы огонь на поражение. Цель одного — шофер, другого — пассажиры.
Джип неспешно приближался.
Открылось заднее левое окно.
Сулейман вынул пистолет.
Из окна появилась рука.
Рефик выхватил оружие из кармана пиджака.
На мостовую упал грязный носовой платок.
И автомобиль скрылся, резко газанув.
Ложная тревога, «киллеры» оказались просто засранцами.
Турки распрямились, переводя дыхание. Рефик поднял большой палец, благодаря Сулеймана. Уж лучше паранойя, чем беспечность. Да и сам он тоже поверил, что последует нападение.
Теперь можно и перейти дорогу — облегченно, не тревожась о защите шкуры.
По привычке Сулейман снова оглядел улицу. Сверху катила еще какая-то тачка, вернее, ржавое корыто, такое убитое, что и марки не различишь. Никого, кроме водителя — старика, посасывающего маленькую сигару. Повода для беспокойства нет, охранник приблизился к Рефику и Мини, целовавшимся на краю тротуара.
Драндулет поравнялся с ними.
Резкое торможение, все окна открыты.
По приказу шофера распрямились два типа, сидевшие до того времени на полу согнувшись. Троица оказалась под прицелом автоматов. Сулейман узнал оружие — «Узи», скорость шестьсот выстрелов в минуту. А Рефику бросилось в глаза отрезанное правое ухо одного из нападавших. Заметить что-то другое он не успел. Как и попытаться спастись. Треск автоматных очередей слился с криками прохожих.
Облачко порохового дыма, падающие тела, вопли.
Десять секунд на все про все — и колымага испарилась.
Отовсюду сбежались свидетели. В ужасе воззрились они на три трупа в луже крови.
Одна из погибших — молодая женщина, зажавшая в руке серебряный трилистник. С ремня ее свисал боевой нож.
Глава 38. Жук-писатель
Ненавижу музыку ночи — это всего лишь зловещий шум.
Но он мне необходим — осуществить замысленное. Подстерегаю, вслушиваюсь, стараюсь понять. Потрескивание говорит о чьем-то приближении. Лай собаки — о том, что она меня учуяла, и через несколько минут я это использую. А пока шлифую детали моей западни.
Прежде чем пробьет полночь, я убью Жерара Мо. Он владеет виноградниками близ Макона. Не знаю, хорошо ли его вино — да и плевать мне с высокой колокольни. Знаю одно — он должен заплатить за свое преступление.
Владения его обширны, даже слишком — для одного человека. Живет он здесь затворником. Жена ушла, говорят, он ее поколачивал. Правильно сделала, не смотреть же на пьяное рыло, уж я его жалеть не буду! Отвратительная свинья, соседи обходят его стороной, никто и слова с ним сказать не хочет. На его похоронах в четверг не будет ни души — разве только черви.
23.14. Мне известно об объекте все. Сейчас он, надо думать, опрокидывает двадцатый по счету стакан. Каждый вечер одна и та же песня: накачивается алкоголем, чтобы уснуть, и отупело заваливается в постель, не раздеваясь.
Хроническое похмелье. Пьяница, кое-как обрабатывающий лозу — его и виноградарем не назовешь. Мо разоряет виноградники похлеще мучнистой росы, они заброшены, возделаны спустя рукава. Собратья точат на него зуб: вино в этих местах — не меньшая ценность, чем жизнь человека. Позор и несчастье тому, кто ею пренебрегает.
