Добровольческая армия, вместо стремления на восток, навстречу Колчаку, ринулась на запад, в Приднепровскую Украину.
Временный успех сопутствовал ей и здесь. 18 августа, через два с половиной месяца после падения Харькова, добровольцы заняли мать городов русских.
«Чудный Днепр снова увидел Добровольческие войска и своих детей кубанцев», — добавляли «Донские Ведомости» красочный мазок к серой официальной телеграмме о занятии Киева.
Но еще ранее этого события прозвучал велеречивый приказ ген. Деникина:
«Я приказал войскам ген. Шкуро двигаться на Москву».
«Народный герой», убаюканный славою, в это время с большей охотою пропадал в тылу, преимущественно в Кисловодске, где он приобрел себе недурную дачу. Частенько он разъезжал и по другим городам, упиваясь восторгами толпы, фимиамом лести и всякими спиртуозами. Он имел свой поезд и ездил всюду, сопровождаемый собственным хором песенников и балалаечников.
Буржуазия с усердием чествовала верного цербера своих капиталов, он же услаждал ее слух своими ура-патриотическими выкриками и игрой своего хохлацкого хора. Бешеная лезгинка завершала каждое торжество. Лезгинка была настоящим национальным гимном «волков» и их сумбурного вождя, превращавшего свою жизнь и свое дело в сплошную шутовскую оргию. Казалось, что этот деникинский генерал из всего богатого архива монархии, которую силилась восстановить Доброволия, признавал лишь один «всешутейший и всепьянейший собор» Петра Великого и знать не хотел никакого другого порядка.
Проезжая из тыла на завоевание Москвы, «герой», по обыкновению, остановился в веселом Ростове, чтобы набраться мужества в театре-кабаке, именуемом «Гротеск». Толпа спекулянтов и героев тыла приветствовала его аплодисментами; дамы «нашего круга» забросали цветами; ловкий конферансье произнес приветственную речь.
— Даю вам слово, — ответил почетный гость кабака, — что на возвратном пути из Москвы на родную Кубань я буду в Ростове и в первую очередь загляну в «Гротеск».
В этом и так никто не сомневался.
Шкуро отправился завоевывать Москву, а Ростов, спокойный за свое благополучие, предался веселью.
«Обстановка на фронте изменилась, и сразу произошла, так сказать, демобилизация обывательских чувств, бывших в напряжении, — констатировали «Донские Ведомости» 22 июля.1 — Рассеялся страх, притупилось сознание необходимости всем жертвовать для победы над врагом, и даже простое чувство самосохранения уступило место типичной русской беспечности. Общественные зрелища широко открыли свои гостеприимные двери. Рекламные столбы пестрят афишами, на первой странице газет крупными буквами объявляется публике о различных «Буффах», кабарэ, «гвоздях сезона», чемпионах мира, а из городской хроники мы узнаем об открытии и процветании многообразных клубов… Есть только публика и ее лакеи. Вторые исполняют то, что продиктуют им капризы первой. -
«Донские Ведомости», № 156, от 22 июля, статья М. Рудина: «Работающие на оборону».
«Я устала, хочу веселья», — говорит публика. — «К вашим услугам!» — заявляют служители сцены и думают: — Лишь бы платили деньги». И преподносят «Тайны гарема», «Адскую любовь». А весною кричали о святости искусства, о воспитательном значении театра.[77] Было даже намерение у части сценических деятелей, — которое звучало как угроза, — уехать в Совдепию».
Теперь уже не только не боялись большевиков, а думали о Москве.
Москва… Все бредило ею.
На восток, на Колчака, более не оборачивались.
Глухо прозвучало в июле известие о том, что части Кавказской армии, перебравшиеся на левый берег Волги, в районе Эльтонского озера, вступили в связь с уральскими казаками, левым флангом колчаковско-го воинства.[78]
До Урала ли было теперь!
— Нам уже близка Москва! — провозгласил в Ростове ген. Богаевский, вторично побывавший на «фронте». Этот «фронт» — где-то возле Миллерова, переименованного в Калединовск, в расположении вечно формировавшегося и никогда не сформировавшегося Клястицкого гусарского полка. Атаман, разумеется, прибыл на полковой праздник и наглядно проявил свои государственные способности, с наслаждением скушав обед и согласившись на зачисление себя в списки достославного полка.[79]
Деникин в это время тоже был почтен, только не гусарами, а профессорами: Киевский университет избрал его своим почетным членом. Триумфальное шествие в Москву что-то затянулось. Нетерпение общества возрастало. Газетам приходилось успокаивать горячие головы. «Донские Ведомости» в конце июля гремели.[80] «Волевая дряблость, неустойчивость настроения, обывательская мягкотелость, присущие нашему обществу, особенно характерно выявляются тогда, когда общество находится в состоянии ожидания. Та часть нашего общества, которая остается в тылу, не умеет даже ожидать. Ее ожидание пассивно, между тем как в истинно гражданском обществе активно и самое ожидание. Эта активность проявляется в неуклонной нравственной поддержке, в непоколебимости настроения, в доверии и спокойствии. В наши дни, после того, как ген. Деникин объявил поход на Москву, общество ожидает известий о вступлении освободительных войск в первопрестольную… Ожидает с нетерпением. Нетерпение понятно и похвально, как свидетельство всеобщего желания поскорее покончить с большевиками. Но слишком часто это нетерпение переходит в недовольство, в брюзжание, в скептицизм. Мы ожидаем приятного известия о падении советской Москвы, как средство, которое окончательно успокоило бы наши усталые нервы, и только».
В глубокий тыл, в Ростов и Новочеркасск, изредка начали доходить слухи о том, что на фронте далеко не все обстоит благополучно.
Официальные сводки без конца жужжали о цветах. Так, в связи с занятием Харькова сообщалось:
«Войска доблестной Добровольческой армии были встречены населением Харькова с цветами и криками ура. В манифестации в честь Добровольческой армии принимали участие рабочие; только в отдельных домах засели коммунисты и чины чрезвычайки и обстреливали войска. Нами взяты 2500 пленных, три бронепоезда, один танк, отнятый большевиками у французов под Одессой».[81]
«При вступлении в Обоянь 2-го Корниловского ударного полка жители осыпали цветами офицеров и ударников», — сообщал «собственный корреспондент» харьковского «Вечернего Времени».[82]
— Чем дальше продвигались мы на север, — рассказывал однажды в Новочеркасске, в моем присутствии, поручик Корниловского полка П. И. Микулин, — тем все больше и больше чувствовали отчужденность населения от нас. Особенно это сказывалось на севере Воронежской и в Орловской губернии. Тамошнее население, увы, уже свыклось с Советской властью. Наши порядки им уже непонятны. Дичатся нас, смотрят как на выходцев с того света, боятся даже разговаривать с нами.
Сами войска и их начальство вели себя так, что население освобожденных мест могло только желать скорейшего их ухода.
Официальные приказы, а также тогдашняя белая пресса, при всей своей понятной сдержанности, дают не мало материала для того, чтобы судить о поведении войск и об отношении к ним населения.
«На полях Донецкого округа, — гласил приказ всевеликому войску Донскому от 3 июня, № 870, -тыловыми частями войск производятся массовые потравы хлебов и трав без крайней к тому нужды. Если так будет продолжаться дальше, население может остаться без хлеба и сена, и тем лишиться необходимого корма. Командирам и местным административным властям приказываю немедленно прекратить произвольную потраву, не останавливаясь перед самыми крайними мерами наказания виновных и предания последних военно-полевому суду. При необходимости производства войсковыми частями покосов на общественных нолях, таковые должны быть указываемы местными властями и только на отведенных ими местах разрешаю пасти лошадей и скот, принадлежащий тыловым воинским частям. Представителей высшей военной и административной власти, замеченных в неисполнении настоящего приказа, я буду привлекать к строжайшей ответственности».[83]
«До сведения моего дошли слухи, — писал кубанский атаман в приказе от 7 августа № 925, - что кубанскими частями и одиночными казаками чинятся насилия над жителями местностей, занятых кубанцами. Поступают также и заявления официальных лиц с просьбой принять меры против этих насилий. С глубокой грустью узнал я, что некоторые казаки не только не понимают величия совершающихся событий, но и не сознают высокого долга воина. Я не могу допустить мысли, что кубанцы забыли своих славных предков-запорожцев и их завет — защищать слабых и беззащитных от насилий и насильников, а веру православную от поругания».
«До меня дошли сведения, — писал ген. Деникин в приказе от 22 августа, — что при прохождении войск по населенным местностям Малороссии отдельные малодисциплинированные части производят бесплатную реквизицию имущества; отдельные воинские чины насильственно отбирают имущество у мирных жителей, позволяют себе поступки, не совместимые с высоким воинским званием. Случаи эти остаются нерасследован-ными, виновные не наказываются и пострадавшие мирные жители не вознаграждаются за убытки».[84]
