«До меня дошли сведения, — писал ген. Деникин в приказе от 22 августа, — что при прохождении войск по населенным местностям Малороссии отдельные малодисциплинированные части производят бесплатную реквизицию имущества; отдельные воинские чины насильственно отбирают имущество у мирных жителей, позволяют себе поступки, не совместимые с высоким воинским званием. Случаи эти остаются нерасследован-ными, виновные не наказываются и пострадавшие мирные жители не вознаграждаются за убытки».[84]
Приказ оканчивается угрозой насильникам и предписанием составлять акты о грабежах и представлять их губернаторам.
В Харькове, в день вступления в него добровольцев, произошел весьма характерный инцидент, описанный в суворинском «Вечернем Времени», которое шло следом за армией и открывало филиалы в разных городах, внедряя в толщи добровольцев истинно-русскую погромную идеологию.
Среди харьковцев, чествовавших добровольцев, появилась и артистка Валер, величайшая преступница, так как она играла в театре и при большевиках. Некоторые патриоты из местных, желая показать свою политическую непорочность перед белыми, потребовали удаления скомпрометированной артистки из залы.
Есаул Н. П. Синельников не воздержался и крикнул:
— Какая мерзость! Гнать эту сволочь!
Но его осадил брат артистки. Произошла драка. На другой день оба дрались уже не на кулаках, а огнестрельным оружием, при чем пылкий есаул погиб бесславной смертью дуэлянта.
Пьянство стало неизлечимой болезнью как тыловиков, так и фронтовиков. В этом отношении побил рекорд сам командующий Добровольческой армией ген. Май-Маевский. Милюков, проживая в Париже, довольно метко охарактеризовал этот поход чьим-то четверостишием в своих «Последних Новостях»:
Уже водили до ОрлаВожди хмельные батальоны;Им снились дивные делаИ восстановленные троны.
Про не в меру тучного «Май-Мая» рассказывали, что он не мог заняться никаким делом с утра, не проглотив предварительно бутылки водки. Харьковцы не раз наблюдали его кутежи в обществе низкопробных артисток. «Дрозды»[85] однажды поднесли ему мундир своего полка, т. е. погоны и шапку с малиновым верхом. В депутации участвовал старый «дрозд», военный следователь, поручик 3., который рассказывал мне, что в штабе Май-Маевского по этому важному случаю трое суток шло беспробудное пьянство.
Стоит ли после этого удивляться тому, что осенью, когда Деникин прибыл в Харьков на совещание, в штабе Добровольческой армии долго не могли отыскать карты театра военных действий. Этот факт зафиксирован, видимо, со слов ген. Сидорина, Григорием Николаевичем Раковским в его книге «В стане белых».[86]
«Мною замечено, — писал командир «цветного» корпуса ген. Кутепов в приказе от 30 сентября 1919 г. № 277, - что некоторые офицеры в последнее время кутят на устраиваемых с благотворительной целью вечерах, производят скандалы, появляются в нетрезвом виде на улицах и в других общественных местах, ведут себя несоответственно званию офицера. Предупреждаю, что замеченных в этом буду предавать суду».[87]
Но что было взять с младших, когда сами старшие подавали соблазнительный пример.
С Украины доходили вести о погромах. Дома, в Ростове их кое-как удалось предотвратить, к великому неудовольствию черносотенцев.
«Вечернее Время», самая близкая к фронту газета, по обыкновению, защищала погромщиков:
«В этих эксцессах виноваты сами евреи плохим отношением к Добровольческой армии. Почему они до сих пор не заявили ни одного протеста по поводу того всероссийского погрома, который учинен, главным образом, Бронштейном?»[88]
Вождь всего воинства, ген. Деникин, в беседе с депутацией от евреев высказался примерно в том же духе: — Повлияйте на еврейскую молодежь, образумьте ее. Пусть она отрешится от своих симпатий к большевикам.[89]
Вождь духовный, смиренный киевский митрополит Антоний, так ответил этой же делегации, просившей его выступить против погромов:
— Евреи предварительно должны отозвать из советских учреждений своих соплеменников.[90]
Погромы продолжались. Войска бесчинствовали. А «Вечернее Время» приходило в ужас от того равнодушия, которое проявляло неблагодарное освобожденное население к делу Добровольческой армии.
В Курске для марковской конной части потребовалось 2000 подков. Военные власти решили использовать общественную благотворительность. Осчастливленный город пожертвовал… десять подков. Всего-на-все!
«Кузнецы и владельцы лошадей! Вас просят устыдиться!» — допекали нерачительных жертвователей суво-ринские молодцы, помещая в своей газете ироническое обращение «благодарного населения» к добровольцам:
Вы красные сняли оковы, — Ваш подвиг не будет забыт: Я жертвую вам две подковы На тысячу конских копыт.[91]
«Боже мой, — патетически восклицал в «Вечернем Времени» некий Руслан, автор обличительной статьи «Гражданская повинность». — Да когда же это произойдет этот геологический переворот, чтобы и камни устыдились. Для армии надо не просить, а требовать, как это делали большевики».[92]
Не лучше дело обстояло с пожертвованием теплой одежды, которою запасались осенью в виду наступающих холодов.
«Мы уже два дня обращаем внимание курского общества на то ужасное положение, в котором находятся солдаты доблестной 1-й дивизии», — вопило курское «Вечернее Время».[93]
Куряне расшевелились и пожертвовали… одну шубу. «Курск — город классической спячки и обывательского эгоизма, — распинались суворинцы. — Шуба из курского сочувствия, — вот и все, что покамест имеют здесь добровольцы. Однако в этой шубе много не навоюешь».[94]
Куряне и знать не хотели, что добровольцы сражаются за их благополучие.
«То, что происходит сейчас в Курске, — продолжало вопить «Вечернее Время», — эта жуткая картина приходящих санитарных поездов, переполненных ранеными, которых никто из населения не встречает, от которых в панике разбегаются шкурники-извозчики, не желающие их перевозить, эти грустные вести из лазаретов, перевязочных и эвакуационных пунктов, где почти отсутствует общественная помощь и где, как рыба об лед, бьется безо всякой поддержки военное общество, — все это не может быть терпимо далее ни одного часу».[95]
Газета недоумевала, почему же тогда «измученный и ограбленный большевиками город с таким нетерпением ждал добровольцев».
«Где слыхано или видано, — писал в газету некий поручик Таранов, перевернувший свою фамилию сзади наперед, так что получился псевдоним «Вонарат», — чтобы на территории, занятой добровольцами, десятки раненых измученных воинов были без пищи четыре дня? Это именно было в Курске. Как-то странно: никаких обязанностей, но мильон претензий. — «Почему отдали Орел? Почему медлят с Москвой? Ах, почему?» Да потому, милые куряне, что с вами вообще далеко не уедешь, потому что ваш тыл все время держит за хвост наш фронт, что расстройство и пустота тыла тормозят все, что ваше равнодушие способно охладить самые горячие порывы».[96]
«Раненые герои дали нам хлеб. Неужели мы их оставим без хлеба?» — такой ударный лозунг появился в «Вечернем Времени».[97]
Ни просьбы, ни требования, ни угрозы, ни насмешки не могли разбудить курян.
Не лучше дело обстояло в Харькове. Здесь деникинская власть просуществовала сравнительно долго. Но население, даже верхние слои, ничуть не сроднилось с добровольцами и не восхищалось порядками белых.
В первые дни после занятия Харькова осважные[98] газеты писали:
«Молодежь, — студенты, учащиеся и рабочие, воспламененные порывом добровольцев, спешат записываться в их части. В первый же день записалось до 10000 человек».
Это сообщение оказалось ложью, рассчитанной на доверчивый глубокий тыл. В действительности, население избегало общения с добровольцами. На городские выборы едва явилась 1/7 часть избирателей. Рабочие поголовно бойкотировали выборы. Об этом писала ростовская газета «Приазовский Край».[99]
Тотчас же по приходе белых промышленные и торговые круги г. Харькова, в «патриотическом» порыве, поднесли Добровольческой армии бронепоезд, но только на словах. Обещание прозвучало, а в жизнь не претворилось.
«Они, как свиньи, своим бессердечием подтачивают великий дуб, жолудями которого кормятся», — клеймило харьковцев «Вечернее Время».[100]
Более правильной оценки буржуазия не могла найти. Оставалось только удивляться, почему после этого суворинцы не затрубили отбой и не стали ратовать за прекращение войны, начатой ради благополучия этих свиней. Низы определенно высказывались против Доброволии; верхи ничем не хотели поступиться для своего же блага. Для кого же и для чего дальнейшая борьба?
