смотрит мне в глаза. – Самой противно. Но все стало так сложно… Но ты знай: я никому не говорила правды.
Мне хочется ей верить, доверять. Воскресить старую дружбу, как назойливо твердят уэслианские почтовые рассылки. Но прошлое стоит между нами, как забор под напряжением, и если я попробую через него перелезть, мне придется рискнуть всем, что я имею.
Санузлы в Никсе отличаются от баттсовских – они просторнее, в них много душевых и туалетных кабинок. Я залезаю в душевую и пускаю горячую воду – струя ударяет по спине.
У Салли в прежние времена было развлечение – заглянуть под дверь кабинки, когда я принимаю душ, и крикнуть: «Сюрприз!» В первый раз я как могла прикрылась руками. А потом перестала заморачиваться. Она втискивалась в одну кабинку со мной, лезла со мной под струю воды, хватала мой гель для душа. Как будто не хотела расставаться со мной ни на минуту.
Помывшись, я вытираюсь и влезаю в пижаму, а волосы заматываю полотенцем. Направляюсь к раковинам – и тут мой взгляд цепляется за то, чего здесь точно не было, когда я входила.
Круглая щетка, забитая чужими волосами – невесомыми белокурыми прядями. Это волосы Флоры – прямые, истонченные. А рядом – розовая кружка с надписью. «Подруга» – гласят буквы в бело-фиолетовый горошек.
К горлу подступает тошнота, я резко опускаюсь на корточки. Щетка еще может быть совпадением. Волосы такого цвета – не редкость. Может, Флора тут и ни при чем.
Кружка – другое дело. Тут совпадения быть не может. Я распрямляюсь, медленно, осторожно, словно кружка может в любой миг взорваться. Кто знал об этом подарке Флоры и о том, что у нее самой была парная кружка – «Лучшая»? Знала Элла – она не раз бывала у нас в комнате. Другие девчонки из Баттс-С, то и дело забегавшие к Флоре, потому что им вечно что-нибудь было нужно. Шампунь. Жидкость для снятия макияжа. Совет. Чтобы кто-нибудь вычитал их эссе. Чтобы кто-нибудь уверил их, что они красивые. Все эти девчонки знали.
И Салли. Салли знала точно.
Я не касаюсь кружки. Я не хочу, чтобы на ней остались мои отпечатки. И держу это в голове, пока не заглядываю внутрь. Внутри кровь – набухшая струйка от кромки до донышка.
Я подскакиваю к кружке, хватаю ее и сую под кран. Кровь не смывается. Да и слишком уж она красная для крови… Цвета уэслианского герба. Да это же лак для ногтей! Засохшей змейкой он прилепился к розовой керамике. Я ставлю кружку на пол. Руки у меня трясутся.
Записка. Туалетная кабинка в Хьюитте. А теперь вот это – моя кружка с ее лаком. Я пробыла в кампусе уже целые сутки, и никто до сих пор не подошел ко мне со словами: «Нам надо поговорить».
И мне вдруг становится ясно: тот, кто написал: «Нам надо поговорить о том, что мы сделали той ночью», – возможно, вовсе и не собирался со мной разговаривать.
20. Тогда
Вебстер-авеню была застроена домами дартмутских братств, среди которых стоял и дом Альфа-Хи – разлапистое строение под зеленой черепицей. Девушкам наливают бесплатно, сказал нам парень на входе, но при этом у него так маслились глаза, словно подразумевалось, что мы расплатимся как-то иначе.
– Многообещающе, – сказала Салли, театрально закатывая глаза. – Пойду раздобуду нам чего-нибудь выпить. А ты пока разыщи Кевина. Встретимся здесь.
«Здесь» – это у большого газового камина, который, впрочем, не работал. На каминной полке стояли фотографии спортивных команд – золотые мальчишки в латунных рамках. Я торопливо поковыляла к лестнице на своих каблучищах. Наверно, Кевин наверху, в одной из спален, сидит читает – ведь вечеринки не по нему, ему нужно побыть в одиночестве, чтобы зарядиться энергией.
– Вы не видели Кевина Макартура? – спросила я у парня с копной светлых волос и в майке «Манчестер Юнайтед».
– Макаку Артура? Да где-то тут болтается. Или скоро явится. Да на что тебе этот гондон сдался? Айда к нам!
Проигнорировав его плотоядный взгляд и пренебрежительное «макака», я убралась подобру-поздорову. Кевина наверху не было, зато там ошивалась куча других парней – все в спортивных майках. Я остро ощущала взгляды, ощупывающие мои голые ноги – эту выставленную напоказ плоть. И старательно делала вид, что наслаждаюсь бухающей музыкой и кружкой дешевого пиваса, которую кто-то сунул мне в морду. Когда меня вдруг хлопнули по спине, я мигом крутанулась. «Кевин!» – пронеслось в голове. Но это оказалась Салли.
– Нигде не могу его найти! – в отчаянии выпалила я. – А вдруг его вообще здесь нет?
– Его нет, так другие найдутся, – Салли перелила содержимое своей кружки в мою. – Давай-ка здесь оглядимся. Местечко вполне себе клевенькое.
Я поплелась за Салли вниз. Через бетонный переход мы попали в другую часть здания – впоследствии я узнала, что ее тут кличут Хлевом.
Вдруг поднялся гвалт – размахивая кулаками, ввалилась компания молодчиков в майках, с сине-черными полосами под глазами. В каждом универе свои короли – парни, на которых все глазеют и равняются. И вдруг один из этой компашки обернулся Кевином.
Я решила, что это какой-то мираж: наверное, я слишком много выпила и мне мерещится его лицо, приделанное к торсу в майке. Кевин должен носить классические рубашки, как Пэйси из «Бухты Доусона» – сериала, который мы с Билли смотрели с замиранием сердца. И джинсы у него не должны спадать с задницы, как у этого оболтуса, и никаких цепочек до колен висеть не должно. Вся шайка-лейка развернулась и направилась прямиком к бочонку c пивом – гомонливые, расхлябанные, занимающие кучу места.
– Это он! Вон там!
Он меня еще не заметил.
– Который? – поинтересовалась Салли, подавляя зевок. – Я его не помню. Они все на одно лицо.
Стоя у стола для пиво-понга, Кевин раздавал всем пятюни. Наверное, я забыла, как он выглядит, и все это время замещала настоящие черты его лица теми, что мне подсовывало воображение. В реальности нос у него оказался больше, губы – тоньше, а волосы совсем недлинные – никаких кудряшек над ушами. Парень как парень – обычный смертный.
– Вон тот, – сказала я.
Она подтолкнула меня.
– Так что, ты весь вечер будешь стоять тут со мной или все-таки подойдешь к нему?
Я набрала в грудь воздуха:
– Подойду, конечно.
Шагнув к Кевину, я хлопнула его по плечу – и тут же об этом пожалела. В этом жесте нет ничего сексуального. Хлопнуть по плечу можно и хама, который торчит у тебя на дороге. Но когда
