— А чего ж вы не заявите?
— Будто не знаешь чего? Кто нас послушает? Никто мы для них.
— Ну, это вы напрасно.
— Да мне теперь все равно. Я так считаю — если дотяну до зимы, так и ладно. Зиму уж не осилить. Сейчас-то ноги стынут, хоть и в валенках. А там подавно околею.
— Так курить-то не надо.
— То не от курева. Так уж на роду написано. Да и хватит, потоптал землю, погрешил. Пора и отчет давать. — И такой усталой безнадежностью повеяло от его слов, что сам по себе разговор затих.
Откуда-то долетел ветерок, старые липы слабо зашелестели округлой, как детские ладошки, листвой. Стало прохладнее, и жена теснее прижалась ко мне.
— О чем ты думаешь? — спросила она.
— Ни о чем...
— Тихо.
Да, вечер все больше уходил в тишину и покой, становясь вечностью. И почему-то думалось, что вот так же давно-давно, сотни лет назад, смотрел какой-то человек на такое же угасающее небо и на безмолвие воды и, наверно, испытывал то же состояние своей незначимости, как и я теперь, перед этим громадным и таинственным миром. И виделся мне тот человек неподвижным, как окаменелость.
Медленно, опираясь на палку, согбенно прошел мимо нас сосед, старик лет восьмидесяти. Он поднялся на песчаный холм и стал смотреть в сторону заката. Несколько дней назад он похоронил жену. И вот так же, после похорон, взошел на холм и долго смотрел на Чудское, опираясь на палку. О чем он думал? Не знаю. Но я, глядя на него, подумал о деревенской жизни. О том, что в деревне все на виду, все на глазах. Рождаются, растут, женятся, обзаводятся детьми, стареют и умирают. Естественный круг. Но в деревне он обозначен неумолимее. Вот так же, как умерла старуха и лежала в гробу и к ней стекались все ее бывшие подруги, ставшие старухами, и старики, когда-то бывшие парнями, ее одногодки, так и все они по очереди завершат свой круг, и к каждому из них будут стекаться остальные, зная, что и их ожидает то же. В городе смерть незаметна, в деревне — на виду.
До выхода на пенсию мне некогда было задумываться о многом, не имевшем прямого отношения к работе. Но вот теперь стал думать. Задумался и о том, что такое разум — добрый подарок природы или наказание человеку? Ведь если бы не сознавать, что смерть неизбежна, что непременно умрешь, то какая была бы в неведении этого счастливейшая жизнь! Даже осознания старости не было бы. Жил бы и жил человек бездумно, как птица... Но вот знаешь, и становится не по себе от таких дум.
Грустные мысли навевает деревенский вечер с его безлюдьем и тишиной. Ощущение такое, что те, кто уехал на сенокос, никогда не вернутся в деревню...
Жена пошевелилась и еще теснее припала к моему плечу. Самое родное, самое близкое мне теперь. Все, что-было лучшего и прекрасного в любви, связано с нею. Встретил ее молодую, красивую и влюбился. И счастлив был, когда узнал, что и она любит меня. И вот прожита жизнь. Случалось, ссорились, сердились друг на друга, угрожали разводом, а теперь даже и не вспомнить из-за чего. Впереди осталось не так уж много, по крайней мере несравнимо меньше, чем прожито. Да и то, что ждет впереди, не сулит радостного будущего... Ах, если бы у нас были дети! Какое это было бы счастье! Но по молодости не хотелось обременять себя, связывать. Когда захотели, было уже поздно. А если бы дети были, какой бы это был большой дополнительный смысл и жить и действовать. Теперь же бесцельное доживание. Поэтому все куда-то тянет, в какие-то иные места, где, думается, что-то ожидает нас радостное, но нет, нигде и ничто нас не ждет. Мы будем везде одиноки и похожи, без детей, на эту опустевшую деревню.
Солнце тяжело опускается в мглистую тучу. Синеет земля. Озеро становится совсем тихим и темным.
— Поздно уже, — говорит жена.
— Да. Пора спать...
На августовском черном небе ярко разгораются звезды. С полей тянет прохладой. И почему-то невольно вспоминаются слова старика: «За все придется ответ держать...»
1977
ОТПУСК В КУЗЁЛЕВО
Повесть
1 июня. Сегодня приехал в Кузёлево. Не был здесь с прошлого года. Как всегда, первое, на что я устремляю свой взгляд, — это Чудское озеро. Даже мысленно с ним здороваюсь: «Здравствуй, неоглядное, — говорю ему, — вот мы и снова встретились. Я рад тебя видеть, и, надеюсь, ты не будешь ко мне очень суровым. Только поменьше бы ветра, а? Это бы нам обоим не помешало, верно? Ведь ветер и тебе ни к чему. Только ерошит твои воды, как мои волосы. Но и совсем спокойно — это тоже плохо. Немножко-то надо, но только не так, чтобы уж очень сильно...» Я говорю ему и невольно улыбаюсь своей такой сентиментальности. Ну что ж, немножко можно и такого. От этого никому вреда не станет.
За то время, пока меня не было, в деревне построили новое двухэтажное здание из белого кирпича. В нем правление колхоза. Слов нет, новое здание солиднее прежнего, одноэтажного. Хотя, если говорить о колхозе, то он не блещет своими успехами. Так что шапка явно не по Сеньке. Но я стараюсь не вникать в колхозные дела. Человек я здесь посторонний, и самое правильное для меня ни во что не вмешиваться. Впрочем, для сельсовета я не посторонний, а законный житель Кузёлева — имею собственный дом. Хотя дом — это уж слишком сказано, скорее изба, старая изба, которую я купил у семидесятилетней старухи. Она «по любви» (так и сказала при оформлении купчей) вышла замуж за такого же семидесятилетнего старика в соседнюю деревню. Изба досталась недорого, всего за пятьсот пятьдесят рублей. Это потому, что мала, с подгнившими нижними венцами, с покосившимися от старости рамами, с крышей, покрытой теперь уже изгнившей щепой, и все же вполне пригодной для жилья. Нам много с женой не надо. Она уже на пенсии, сюда забирается с весны, я приезжаю в отпуск и раза два-три за лето на выходные. Ей нравится огородничать, мне — рыбалить. Неподалеку от деревни лес, а это значит — грибы и ягоды. До пенсии мне осталось три года, и надо теперь уже подумывать о том, чем себя занять, когда буду «на заслуженном отдыхе».
Изба стоит неподалеку от дюн, на краю деревни. У хозяйки был огород по ту сторону шоссе — там земля хорошая. Здесь же песок. Старухин огород, естественно, отошел кому-то из колхозников, и мы решили завести свой, возле дома, на песке. Для этого привезли три самосвала полевой земли, пять телег навоза, — все, конечно, за деньги. Только после этого на нашем огороде стала расти разная зелень вроде петрушки, укропа, морковки и несколько кустиков земляники. Со стороны поглядеть — все это выглядит довольно убого — и дом, и огород, но мы довольны. Со временем я покрою шифером крышу, обошью вагонкой дом. Вдоль забора посажу деревья. Жена мечтает развести цветы.
На Чудском крупная волна. Ветер северо-западный. Гонит тяжелые тучи. Они несутся низко над водой, лохматые, рваные. Такое часто бывает в этих местах. И все равно хорошо! Настолько, что даже боюсь, как бы что не омрачило...
2 июня. Моя лодка лежит на берегу, опрокинутая вверх дном. Она подрассохлась. Надо будет ее прошпаклевать и покрасить. На это уйдет три дня, прежде чем спущу ее на воду. Главное, чтоб хорошо высохла краска. Для шпаклевки я приобрел замазку — она вроде пластилина. Ею удобно замазывать щели, и не надо ждать, пока высохнет, — сразу же можно красить. И я с удовольствием приступаю к работе.
К вечеру лодка прошпаклевана и покрашено дно. Я курю и гляжу на воду. Ветер затих, похоже, что завтра будет погода, и меня неудержимо тянет порыбалить. И я иду к старику Моркову. Думаю, не откажет — даст лодку либо сам поедет со мной.
Прошлой зимой у него сгорел дом, и теперь он живет в стандартном, который получил от колхоза. Предполагалось, что в этом доме будет столовая для механизаторов, но затея эта не пришлась им по вкусу — ездили на обед к себе, и два года дом простоял пустым. Постоял бы и больше, пока его не растащили бы по частям, — рамы уже вынули и порушили печь, но вот несчастный случай у Моркова, и дом уцелел.
— Заходи, заходи, Павлуша, — приглашает Морков, как только я переступаю порог. — Посмотри, как живу, как устроился.
Внутри современная планировка: сначала прихожая, из нее вход в комнату, в кухню — отдельно. В комнате светло — четыре больших витринных стекла. По стенам два дивана, на них спят хозяева. Сервант с вазочкой и цветами. Все современно. Только на полу по-старому — самодельные дорожки.
— Ну что ж, хорошо, — говорю я.
— Так ведь и совсем неплохо. Вполне достаточно нам с женой.
— Зимой не замерзали?
— Что ты! Топил так, что кирпич трещал. Дров занимать, что ли. Вона кака стена еще сохранилась. Пожар-то не тронул. — Он показал трясущейся рукой в окно на поленницу дров. — Хорошо жили.
Он очень жизнелюбивый, этот старик, хотя ему и подваливает к восьмидесяти. Это, пожалуй, оттого, что он за многие годы, пока руководил колхозом, привык к энергичным действиям, к активной жизни. Но те, кто знал его по прежним годам, отзываются о нем не очень-то лестно.
