– Я знаю, что делать! – деловито возвестила Полина. – Мы должны отправиться на базу клонов! Она, кстати, называется Вара-8. Это я из намеков в их газетах поняла.
– Что? Что ты сказала? – Эстерсон ушам своим не поверил.
– Мы должны сесть в лодку и переплыть залив Бабушкин Башмак!
– Ты что, на солнце перегрелась?
– Ничего я не перегрелась! Я все обдумала!
– Но это же опасно, Полина!
– Ничего опасного! Я сегодня днем как следует все осмотрела в бинокль, когда загорала. А загорала я, да будет тебе известно, на Плавнике.
– Где-е?!
Акульим Плавником или просто Плавником русские биологи назвали приметный риф в нескольких десятках метров от берега, расположенный примерно в пяти километрах от биостанции в направлении клонской базы. Если с «Лазурного берега» как такового клонская база не просматривалась, то с Плавника кое-что разглядеть можно было. Тем более в бинокль.
– Так вот чем ты занималась, пока я вкалывал, как раб на плантациях! Ты перед клонами в купальнике фигуряла! – вспылил Эстерсон. – Мы же договорились: днем на берег не выходить ни под каким видом! А ночью – только при крайней необходимости!
Вообще-то он ничего не имел против того, чтобы Полина отдыхала, пока он работает. Но! Когда он начинал думать о том, чем могла закончиться ее самодеятельная разведвылазка, ему становилось страшно, и страх этот порождал желание разорвать Полину Пушкину, которая совершенно не дорожит жизнью и безопасностью Полины Пушкиной, на тысячу мелких клочков!
– Я уже не девочка, чтобы спрашивать разрешение на небольшую прогулку!
– Ничего себе «небольшая прогулка»! Тебя же могли клоны подстрелить, с вертолета! Или тебе в газете хосровской написали, что все клоны – белые и пушистые, а ты взяла и поверила?
– Послушай, Роло, не нужно кипятиться! Вертолетов не видно и не слышно. А на базе не наблюдается никаких клонов! Зато там наверняка есть радиостанция! И станция Х-связи тоже. Мы сможем поговорить со своими, узнать все новости!
– Ну… Мало ли какие могут быть опасности для одинокой женщины… Я бы еще понял, если бы мы отправились на Плавник вдвоем…
– Ты просто собственник, вот ты кто! – взвилась Полина. – Тебе нужно, чтобы я постоянно была при тебе! Как какая-нибудь болонка! Чтобы я не отходила от тебя ни на шаг! Чтобы у меня не было никаких собственных планов! Чтобы за меня все решал ты! Решал с точки зрения так называемого «здравого смысла»! Это ты теперь говоришь, что за меня боялся и что нужно быть осторожнее. Но разве ты думал об осторожности, когда помогал чинить флуггер тому русскому пилоту, Николаю? Разве ты не понимал, что клоны потом будут искать именно нас, людей, которые помогли русскому пилоту? Разве это не из-за него мы целые недели прятались в земле, как червяки, боясь высунуть нос? Почему же тогда ты не думал об опасности? Отсиделись бы в кустах – и отлично!
– Ну ты же сама предложила помочь Николаю!
– Да! Я предложила! И совершенно не жалею об этом! Просто я считаю, что в жизни любого человека должно быть место опасности! Поступкам!
Глаза Полины горели, на щеках играл румянец. Эстерсон знал: так всегда бывает, когда в душе Полины бушует ураган. Однако этот ураган был каким-то особенным. Невиданным. И как все невиданное, завораживал.
– Мы должны что-то делать, Роло! Невозможно навечно отгородиться от всего мира! Это не по-русски – сидеть сложа руки, когда твоя родина проигрывает войну! Нужно выбираться из этой проклятой дыры, искать своих, понимаешь? «Век обнявшись, на печи не просидишь» – есть и такая русская пословица. Когда я узнала все эти жуткие вещи из газеты, наш дом стал мне противен! Вместе с нашим мещанским счастьем! Меня уже тошнит от этого океана! От этой солнечной идиллии!
«Меня уже тошнит от этого Эстерсона!» – мысленно продолжил риторический ряд инженер, хотя эти слова и не были произнесены. Ему вдруг стало грустно.
– Никогда бы не подумал, что тебя тошнит от «Лазурного берега»… – огорченно сказал Эстерсон. И затворил за собой двери гостиной.
Пока они с Полиной спорили и препирались, сумерки преобразились в ночь – душную, прохладную, серебристую. Он дошел до самого берега и сел на стылый песок. Закурил, но так неловко, что дым от толстенной клонской спички ударил в глаза и их заволокло слезами.
По ту сторону серых океанских валов чернела туша Лавового полуострова. Необжитого, неуютного, разве что цветы там красивые. На том берегу – дичь. На этом – биостанция «Лазурный берег». Комфортная, ухоженная. И вот надо же случиться такому парадоксу! Когда они с Полиной жили, фигурально выражаясь, «под кустом», они не ссорились. Легкие словесные пикировки – не в счет, это так, для поддержания психического тонуса. Но стоило им вновь вселиться в свой славный домик, как скандалы пошли косяком, ни минуты покоя. Даже поесть спокойно не выходит.
«Спрашивается, чего стоит так называемая цивилизация, если она делает из людей психов? – Эстерсон сделал глубокую затяжку. – Вот теперь окончательно стало ясно, откуда берется миф о Благородном Дикаре, который очаровывал когда-то старину Руссо, да и вообще пол-Европы…»
Однако додумать свою глубокую философскую мысль до конца Эстерсон не успел – сзади послышались чьи-то шаги.
Он обернулся. В темноте было трудно различить силуэт, однако он не сомневался: песок скрипит под армейскими ботинками Полины.
– Роло, ты здесь? – спросила Полина тоном, который Эстерсон окрестил для себя «ангельским». Полина всегда говорила так, когда чувствовала себя виноватой, а извиняться не хотела.
– Здесь.
– Куришь?
– Курю, да. Светомаскировку, кстати, нарушаю.
– Злишься?
– Пытаюсь.
– Я хочу, чтобы ты понял меня, Роло. Там, на Земле, осталось многое из того, что я люблю. Точнее, никогда раньше не понимала, насколько сильно я все это люблю, пока всему этому не начала угрожать опасность.
– К черту обобщения, Полина! Эти слова – «всё», «всему» – они большие и пустые, как мыльные пузыри. Скажи мне, о чем именно ты тоскуешь, когда тоскуешь о Родине?
Полина сосредоточенно засопела, подыскивая слова.
– Когда я жила в Архангельске, я еще тогда не была даже с Андреем толком знакома, я каждое лето снимала дачу. Такую красивую, в дачном поселке Брусничный. Там был отличный сад. С яблонями, вишнями, волосистым сладким крыжовником… Летом там было как в волшебной сказке! Мне так нравилось на этой даче, что однажды я взяла – да и выкупила ее у старушки-хозяйки. Благо, стоила она сущие копейки! Мне нравилось возиться с деревьями, стричь газоны, собирать смородину… Все еще удивлялись, как это я, закоренелая, потомственная горожанка, могу часами стоять кверху задом на салатной грядке. Но потом я как-то забросила все. Карьера в рост пошла, дел стало невпроворот, пришлось много ездить… Потом мы с Андрюшей сошлись. Словом, мне стало не до вишен. Бывало, я за год раз или два туда наведывалась, когда подбиралась компания на шашлыки… А потом эта экспедиция Валаамского. Так вот: я почему-то все время эту дачу в Брусничном вспоминаю. Особенно – последние три дня. Такое ощущение, что она меня зовет, как будто вишни эти и яблони шепчут: «Полинка, а как же мы?» Даже не знаю, как объяснить…
– Знаешь, зов яблонь – это очень поэтично. Даже, я бы сказал, религиозно. Мне очень не хочется выглядеть старым шведским циником… Но ради этого я бы все же не стал рисковать жизнью!
– А ради чего стал бы рисковать жизнью старый шведский циник?
– Вот если бы речь шла о людях…
– О людях? Пожалуйста! Вот хотя бы мой брат, Сашка. Он ведь сейчас, наверное, воюет. Может быть, даже ранен. Или, не приведи Господи, убит! А я даже и не знаю об этом! Представляешь, Роло? Я об этом не знаю! – В глазах Полины светился неподдельный ужас.
– Ну… Ты мало мне о нем рассказывала.
– Я мало рассказывала, потому что мне стыдно! Стыдно, что я с ним… ну… как бы это сказать… связь оборвала. С тех пор как погиб Андрей, я ни разу ему не написала! Сначала желания не было что-либо писать. А затем стало стыдно, что раньше не писала.
– А теперь?
– Теперь он мне все время снится! Почему-то снится школьником младших классов. Он такой забавный был, модели флуггеров клеил, мечтал о собаке. Я просто обязана его увидеть, я же ему теперь вроде как… вместо матери! Может быть, на Землю слетать.
– Сейчас там тебя только не хватало! Разве госпоже Полине Пушкиной не известна знаменитая формула адмирала Ауге «война = люксоген»?
– Известна. И какие из нее следствия?
– Следствие одно. Когда война, ни на что, кроме войны, люксогена не хватает. Именно потому поэты всех времен всегда воспевали мирный космос. Ведь космос как совокупность свободных по нему перемещений возможен только когда мир, когда есть лишний люксоген.
– Ты так говоришь потому, что не хочешь отправиться со мной! Потому что ты слишком привязался к «Лазурному берегу».
– Да, я действительно привязался. Не буду спорить! Но… я… – Эстерсон сделал паузу, чтобы его слова прозвучали как можно более веско. – В общем, я буду следовать за тобой туда, куда тебе будет угодно.
