– Знаете, Таня, у моего отца в кабинете, в его симферопольской квартире, висят две карты: отдельно Земля, отдельно Сфера Великорасы, – рассказывал в самое ухо Тане офицер. – В них он втыкает булавки с разноцветными головками.
– Колдует, что ли? – предположила Таня, голова которой была плотно забита магией архаических сообществ.
– Да нет. Отмечает свои успехи. Познакомился с кем-нибудь в Якутске – втыкает булавочку в черный глазок рядом с надписью «Якутск». Слюбился с кем-нибудь на Амальтее – в Амальтее дырка…
– Методист! – хихикнула Таня.
– Еще какой! Но я, когда смотрел на его карту, думал о другом. О том, что сколько ни втыкай, а всю карту никогда не заполнишь. И половину тоже. И даже одну сотую всех глазков не исколешь. Но главное не только то, что стараться это сделать – невероятно глупо, так же глупо, как, например, задаться целью выпить кофе во всех кофейнях Вселенной. Это еще и невероятно грязно. И мелко. Что ты себе при этом ни приговаривай про «крылатых Эротов» и «внутреннюю свободу любить». Впрочем, зачем я вам это говорю, Таня? Пусть его, с его булавками…
– Тогда скажите, как вас зовут.
– Саша. Александр Пушкин.
Они стояли перед тамбуром пожарного выхода Дома офицеров в сизом мареве сигаретного дыма и говорили – о войне, о людях, о своем времени.
Правда, о войне русоволосый лейтенант говорил неохотно. Предпочитал, чтобы рассказывала Таня. Зато слушал внимательно, поощрял расспросами. Таня сама не ожидала, однако факт оставался фактом: за какой-то час она поведала своему новому знакомому трагическую историю экспедиции на Вешнюю, описала невесомый месяц на затерянном в космосе «Счастливом», не забыла даже о своем карантине.
Говорили они и на отвлеченные темы, по преимуществу возвышенные: о литературе и науке, о будущем и чувствах, о философии и кулинарии. И с каждым новым витком беседы темы становились все серьезнее, а доверие собеседников друг к другу – сильнее.
– Вот в чем, по-вашему, суть войны? – доискивалась Таня. – Почему-то я все время об этом думаю!
– В Северной Военно-Космической Академии у нас был курс «Этика военнослужащего», – отвечал Александр, глубоко, с наслаждением затягиваясь. – Если отжать всю воду, то получалось, что задача офицера – убивать плохих и защищать хороших. То есть суть войны в том, чтобы нас, хороших, становилось все больше, а их, плохих, – все меньше.
– Значит, суть войны в убийстве врагов? Как-то это тривиально… – вздыхала Таня.
– Конечно, тривиально! И, между прочим, я с этим не согласен!
– Тогда в чем суть войны по-вашему?
– По-моему, суть войны в том, чтобы перевернуть мир. Научить нас всех дорожить отпущенными нам секундами. Чтобы сделать нас – тех, кто войну переживет – чище и сильнее, научить отличать главное от второстепенного.
– Вы говорите точь-в-точь как один мой одногруппник, Володя Орлов… После первого семестра он бросил нашу ксеноархеологию, хотя был отличником. И пошел в духовную семинарию. Наверное, его уже рукоположили…
– Уважаю! – кивнул лейтенант. – Если б я мог выбрать себе еще одну профессию, я, возможно, тоже выбрал бы духовный сан. Но это раньше. Теперь в Александре Пушкине, которого вы, Таня, видите перед собой, слишком много огня. А с недавнего времени – и ненависти. Моя душа – слишком… если можно так выразиться… болтливая, шумная. А ведь там должна быть тишина. Совершенная. Космическая.
– Самокритично.
– Да чего уж – чистая правда… Это я себя еще приукрашаю. Но давайте не будем обо мне. Лучше скажите, в чем суть войны – по-вашему. Зачем это все? Зачем смерти?
– Знаете, Александр… У чоругов есть такая метафора: природа – это котенок-самочка. Представьте себе, у них тоже есть кошки! Вот ты бросаешь котенку яркий мячик – он несется за ним, задрав хвост, такой трогательный, азартный, усатый-полосатый, гонит его лапкой по комнате, переваливается с ним через спинку, урчит, прижимает ушки… Котенку все равно, в каком направлении катится мяч. Главное, чтобы он все время двигался. От этого-то движения котенок и получает удовольствие. Такой игрой котенка-природы чоруги и представляют себе круговорот жизней и смертей. Они для чоругов неразделимы, в древности даже существовала одна общая пиктограмма, для обозначения того и другого… Так вот, котенку-природе, согласно представлениям чоругов, все равно, люди живы или умерли. Он, глупыш, радуется самому движению мяча – от жизни к смерти, от смерти – к новой жизни. Котенок обожает свою игрушку в любой точке пространства. И радуется вне зависимости от того, в какую сторону мячик мчится. Иными словами, природе все равно – убивать нас, исцелять нас или вдыхать в нас новую жизнь. Она играет и в этой игре выражает свою любовь к нам, козявкам. Играя в игру «жизнь-и-смерть», она становится счастливой. Таким образом, война в координатах чоругов означает, что котенок немного заигрался… Когда я услышала об этой метафоре впервые, она показалась мне издевательской. Почти дикой. Но теперь, после «Счастливого», все изменилось.
– Глубоко копаете, Таня… – задумчиво сказал лейтенант. – Мне даже как-то не по себе стало… Буду обдумывать на досуге. Может, до чего-нибудь додумаюсь утешительного?
– Я не хотела вас расстраивать, честное слово!
– Да вы меня и не расстроили, Таня.
– Тогда почему ваши глаза стали такими… холодными?
– Просто подумал о тех мячиках, которые котенок загнал за диван слишком рано.
– Лучше бы вы задали мне какой-нибудь другой вопрос. Не про войну, – нахмурилась Таня. Она поймала себя на странном, новом умении – чувствовать кожей душевную боль своего собеседника. Это получилось как с мафлингами…
Боли у офицера Пушкина было много. Тане стало не по себе.
– Другой вопрос? Что ж, задаю! – Лейтенант волевым усилием стряхнул с себя грусть и улыбнулся. – Скажите мне, Татьяна, в чем суть научной работы?
В Таниных глазах заиграли смешинки.
– Еще великий физиолог Иван Павлов отмечал, что суть научной работы – в борьбе с нежеланием работать!
Они расхохотались так громко и заразительно, что слонявшаяся поодаль компания – офицеры в обществе хорошеньких женщин – как по команде обернулась в их сторону. В некоторых взглядах читалось неодобрение – мол, это еще что за невоспитанная парочка? В других – «везет же людям!»
Не раз и не два Таня и Александр возвращались к Ричарду Пушкину. Таню не радовали эти возвращения. Впрочем, и не удивляли. Ведь как ни крути, а Великий Ричард был их с Александром Пушкиным единственным общим знакомым.
Имелось и еще кое-что, о чем Таня старалась не думать, но что она отчетливо осязала своей чувствительной душой. Русоволосый лейтенант, догадывалась Таня, не случайный гость в ее жизни. А раз так – лучше сразу объяснить все. Без недомолвок.
– Так все-таки ухаживает за вами мой папа или нет? – спросил лейтенант Пушкин шепотом, наклонившись к самому Таниному лицу. Сигарету он держал на отлете, чтобы не дымила в глаза.
– Отчасти, – сказала Таня.
– Что это значит? Да или нет?
– В культуре рефлексивных цепочек это значит «да».
– В моем гуманитарном образовании имеется масса досадных пробелов. Например, я не знаю, что такое «культура рефлексивных цепочек»… – признался лейтенант. – Вот если бы здесь был мой друг Коля, он бы… А, впрочем, не важно… Лучше объясните.
– Ему кажется, что он за мной ухаживает. И, значит, отчасти это является правдой. Ведь реальность мысли тоже является реальностью в нашей культуре. Вы меня понимаете?
– Понимаю. Тогда поставим вопрос по-другому: кажется ли вам, Таня, что вы отвечаете на его ухаживания?
– Нет. Мне так не кажется, – твердо сказала Таня.
– А как же рефлексивные цепочки? – спросил лейтенант, как показалось ей, с подковыркой.
– Никак!
– Вы не вводите меня в заблуждение? – переспросил лейтенант. Он больше не улыбался. – Только поймите меня правильно. Я испытываю некоторую неловкость, когда думаю о том, что… ну… в общем, вы меня, наверное, уже поняли.
– Ага. Сейчас я попытаюсь объяснить. Только не обижайтесь, если мое объяснение вас шокирует. Моя лучшая подруга Тамила любит повторять, что мужчины – они как туалетные кабинки азиатского вокзала: либо уже заняты, либо в них вообще не хочется заходить.
– Остроумная девушка эта ваша Тамила!
– Еще какая! Но дело не в том… Только вы не обижайтесь, Александр, но ваш папа он… как бы это выразиться… совмещает в себе оба этих качества! Он и занят, и… Но вы – вот вы, например, совсем не такой!
Но не успел лейтенант ответить на странную Танину любезность, как на лестнице, ведущей в стеклянную коробку, освещенную лишь одной желтой лампой с надписью «выход», появился… сам Ричард Пушкин! Таня испуганно прикрыла губы рукой. Лейтенант страдальчески скривился.
– Легок на помине, – шепотом прокомментировал он.
Не сговариваясь, Таня и Александр развернулись к лестнице спинами и вжались носами в стекло, словно бы зачарованные неким невиданным зрелищем на улице. А вдруг не заметит? А вдруг пройдет мимо?
