Девушка была явно в эйфории от своей практичной предусмотрительности, а также от грядущих к концу года цифр.
– И когда это случилось?
– В прошлом августе.
Кирилл уехал из Тулы тоже в августе…
– Можете дать мне его имя?
– Имя? Так я его не знаю!
– Как это? Вы даже не поинтересовались, кому сдали квартиру?
– А зачем? Уж не думаете ли вы, что я такая дура, чтобы подписать с ним договор и платить налоги? Я получила всю сумму за год вперед плюс гарантийный месяц. Если квартира в порядке, и он захочет забрать залог, так он сам придет, мне его искать не понадобится. А если не придет, так тем лучше: залог останется у меня!
Мда… Что тут скажешь?
– Ну, хоть каков из себя, опишите!
– Да невзрачный такой… Я уж не помню… Невысокий, щуплый, с усиками, средних лет…
– Волосы, глаза?
– Волосы темные и, кажется, редкие… А цвет глаз не помню. А, вот что вспомнила: он был в дымчатых очках! Потому я глаза и не разглядела.
Кис вышел от Лены в полном расстройстве чувств. Надо же, какой облом!
Глава 26
Утром Тоня обнаружила Николая Сергеевича на кухне. Он завтракал.
– Я на всякий случай приготовил и на вашу долю, – сказал он. – Вон, на плите. Ешьте, если хотите.
Тоня посмотрела: на сковородке оставалось пол-яичницы с ветчиной.
Она соблазнилась: есть хотелось. Орудуя над своей тарелкой, она обдумывала, как бы сказать Николаю Сергеевичу, что не намерена обременять его своей персоной и своими историями, и что она…
– Я должен предупредить вас, Тоня, – вдруг заговорил он. – Я не светский человек. И совершенно не умею быть любезным. Поэтому давайте так: вы начнете разговор сами, когда сочтете себя к нему готовой.
Он несколько вымученно улыбнулся.
– Я не хочу быть обузой для вас, – решилась Тоня. – Вы не отказали мне, будучи человеком деликатным, но факт остается фактом: я напросилась к вам. Не стану вас обременять и нарушать ваше одиночество, которым вы, видимо, дорожите… Я сейчас позвоню только и сразу же уеду.
– Нет!
Он произнес это неожиданно резко.
– Вы не поняли… – несколько мягче добавил он. – Я на самом деле вам рад. И хотел бы помочь. Просто не ждите от меня предложений… Я не умею. Я живу один, и у меня редко бывают гости… Поэтому прошу вас взять инициативу на себя. Вы можете открывать холодильник, когда голодны, брать оттуда все, что вам вздумается, пойти прилечь, если вам захочется, не разговаривать со мной вообще или рассказать все то, что вас тяготит, если вам это необходимо… Договорились?
– Николай Сергеевич, я не смогу вот так, прямо сейчас, взять и рассказать…
– Я только что вам сообщил, – перебил ее Писатель несколько назидательно, – что вы можете это сделать в любой момент. И даже завтра или послезавтра.
– Я поняла, – заторопилась Тоня, чувствуя неловкость, – но тогда получается, что злоупотребляю…
– Тоня!
– Я позвонила вам, чтобы посоветоваться, – еще быстрее заговорила Тоня, – а вышло, что занимаю бесполезно ваше время…
– Значит, так: бесполезно вы его занимаете подобными разговорами. И, чтобы вы перестали каяться в своей бесполезности, я приглашаю вас почистить со мной участок. Я люблю физический труд, знаете ли, – это очень хорошо приводит в интеллектуальную форму. Соберем листья, ветки, к вечеру разожжем костер… Выпьем чаю… Если вы предпочитаете крепкие напитки, у меня есть водка, виски, коньяк, джин, мартини, «Порто». Вы, повторяю, не стесняйтесь. Я-то бирюк, а вам не к лицу… Ну, что скажете?
И Тоня согласилась. Возможность отключиться от своих мыслей и предаться сельским работам на теплом солнышке показалась ей притягательной.
Кроме того, Писатель… В нем было что-то трогательное. Эта неловкость, это неумение выражать словами свои чувства – ей было знакомо. Да-да, он был похож на мальчишку из пятого класса! Который так боится быть смешным и непонятым в своих чувствах, что предпочитает замкнуться в молчании… Тоня с детства понимала все то, что написано на мальчишечьих лицах. Она это как-то улавливала. И теперь тоже, она не сомневалась, что Николай Сергеевич сказал правду: он рад ее обществу. А его излишняя сухость и даже угрюмость – это из пятого класса. Он не сумел избавиться за всю жизнь от этого страха. Наверное, потому и книжки пишет: там он говорит не о себе, и потому ему там не страшно выражать свои чувства и мысли…
Тоня весело орудовала граблями и лопатой рядом с Писателем, почти не переговариваясь, пока не устала. Она ушла отдохнуть, перекусила в одиночестве, – Писатель сказал, что не голоден, – потом снова покопалась в саду.
В глубине огромного участка находился небольшой домик, и Тоня заметила у его дверей высокого бородатого мужчину.
– Это мой садовник, – сказал Николай Сергеевич, проследив за ее взглядом. – Гера.
– А почему вы тогда сами убираете участок?
– Мне это нравится.
Вот и весь разговор.
Когда сгустился до темной синевы душистый вечер позднего апреля, они разожгли костер, и его терпкий дым показался ей ладаном. Тоня настояла на том, что ужин будет готовить она, и, придирчиво осмотрев содержимое холодильника, исхитрилась приготовить жаркое.
Они ужинали на веранде, и Николай Сергеевич, ворчливо заметив, что в его возрасте следует воздерживаться от мяса, да еще на ночь, – ел, однако, с каким-то странным блаженством на лице. То ли о нем редко кто заботился, – подумала Тоня, – то ли он редко вкусно ел… Одинокий человек, она это чувствовала. Почему он так одинок? Он писатель, и даже, быть может, известный… Николай Сергеевич так и не назвал ей свою фамилию:
– Зачем вам, Тоня? Если вы читали мои книги, – вас это только смутит и напряжет, вне зависимости оттого, понравились они вам или нет… А если не читали, так вам и вовсе ни к чему.
Но, все равно, у него интересная профессия, которая могла бы привлечь к нему друзей и женщин… Почему же от него веет таким одиночеством?
За окошком появился Гера. Писатель его окликнул:
– Чаю хочешь?
Гера отказался, сообщив, что только что пил.
– Ну, зайди тогда, я тебя с нашей гостьей познакомлю.
Крупный, плечистый, бородатый, с тем нескладным лицом, что формируют пьяные гены многих предшествующих поколений крестьян, Гера был угрюмо-послушен, хотя широкий и в то же время курносый нос придавал ему немного удивленное выражение. Его лохматую черную голову венчала кепочка с надписью «Микрософт», казавшаяся чьей-то насмешкой.
У его ног преданно притулилась такая же нескладная, как и ее хозяин, собака.
– Антонина, – представил Писатель. – Наша гостья. А это Герасим, мой садовник и сторож.
– А собаку зовут Муму? – сострила Тоня.
Писатель рассмеялся.
– Почти! Я ее так иногда называю. Но на самом деле ее зовут Питти. А еще точнее, Герасим прозвал питбуля Петей, – а я переименовал его в Питти.
– Питбуууль??? – изумилась Тоня. – Это питбуль?
– Он самый. Чистопородный.
– А он… Он не опасен?
– Нет, конечно, – заверил ее Писатель. – Это все выдумки! Ну, скажи же, Гера: опасен ли твой пес?
– Нет, – обронил Гера.
Помявшись, садовник ушел, а Писатель стал рассказывать Тоне его нехитрую историю:
– Бабенка его бросила, Гера запил по-черному. Потом, почти по Тургеневу, хотел утопиться. Его, пьяного, с моста сняли односельчане. Гера чуток протрезвел, пришел в себя, снова за работу взялся. А руки у него золотые… И я позвал его к себе. Он такой же бирюк, что и я, нам с ним лишних слов не надо.
– А почему жена его бросила?
– Ушла к другому, как водится. Всего три года пожили вместе.
Тоню почему-то задело это примечание – «как водится». Она воскликнула запальчиво:
– Просто так не уходят! Значит, Гера был плохим мужем! Должен был заботиться о своей жене, тогда б она не ушла!
– ДОЛЖЕН? Никто никому ничего не должен, деточка. Гера такой, какой есть. И принимать его следует таким, как он есть.
Тоня вспомнила свое, еще недавнее желание, чтобы ее принимали такой, как есть… Но она уже знала, в чем ошибка и даже эгоизм подобной философии.
– Как замшелое бревно, что ли? От которого нечего ждать, даже крохотного ростка?
Писатель прищурился на Тоню с интересом.
– Экая мичуринка! По-вашему, значит, Гера должен был цветочками покрыться, чтобы удержать бабу свою?
– Так он же ее любил! Топиться с горя хотел! Значит, должен был напрячься, чтобы ей с ним было хорошо!
– Опять ДОЛЖЕН! Да не растут на замшелом бревне цветочки, хоть ты его судом приговори! А жинка его ДОЛЖНА была, в таком случае, смотреть, за кого замуж шла! …А на самом деле, никто никому не должен.
– Ну, если так подходить к отношениям, то нечего и ждать сказок. Чудес не бывает.
– Именно так я ему и сказал.
– Нет, не так вы ему сказали! Вы ему не сказали, что любовь, это не слово такое – это дело такое!
– Интересная формулировочка, – хмыкнул Писатель.
