районе, училась в своём техникуме, так что в Калиновке у деда ей сейчас делать было нечего. Понятное дело, сорваться в такую глушь вот так, с места в карьер по Марининой просьбе подруга не смогла бы, но весточку отправить точно сможет. И уж, само-собой, оттуда до бабули эта новость долетит гораздо быстрее, чем из Москвы…
Сидя в кресле, девушка то гипнотизировала стрелку часов, то вглядывалась в лицо Петра, но в какой-то момент сдалась, и её тоже сморил сон…
Глава 42
Марина проснулась в кресле от того, что у неё в неудобном положении затекла шея, за окном было уже совсем светло. Глянула на часы: без четверти десять, мгновенно бросила взгляд на диван — там по-прежнему лежал человек — её Пётр. Марина поднялась с кресла, разминая шею и, подошла к нему. Он мирно спал, температура вроде бы тоже была в норме. Девушка задержалась возле любимого, присев на край дивана, она всматривалась в спящего мужчину и обдумывала, что произошло: уже день, а Пётр так и остался человеком, в чём же дело? И чего ждать дальше? А он, намаявшись за последние времена, побывав на грани жизни и смерти был тих и спокоен, лицо разгладилось, ей показалось, что он даже чему-то улыбнулся во сне. Марина разглядывала любимые черты и понимала, что надо готовиться к неизбежному серьёзному разговору с Петром о своей измене. «Как сказать ему об этом? Поймёт ли он? Простит ли её? Что за наваждение с ней было? Целых три месяца она одного человека принимала за другого. Вернее, даже не человека, она за человека принимала медведя!» — Марина содрогнулась от одной только мысли об этом. — «Утаить это не получится. Всё равно, он должен догадываться о том, что с Михаилом у нас что-то было, он видел нас вместе. Да и как не сказать, всё тайное когда-нибудь становится явным. Конечно, скажу, но не сегодня, пока есть дела поважнее…»
Вспомнив о медицинских назначениях, она нашла листок, который оставил Игорь, получалось, пора делать укол, но как?! Открыла интернет и стала изучать: разделите каждую ягодицу на четыре квадрата — укол делается в верхний внешний квадрат. Протрите место укола спиртом, наберите в шприц лекарство и выпустите воздух, держа шприц иглой вверх, чтобы показалась капля лекарства. Введите иглу вертикально, на две трети длины и медленно введите лекарство. Вытащите шприц и приложите ватку со спиртом к месту укола… Вроде всё просто, предлагали ещё потренироваться на подушке. Попробовала использованным шприцем потыкать, получалось легко, но одно дело подушка, а совсем другое — человек…
Решила ещё немного подождать, так жалко было его будить. Она просто сидела рядом, заботливо поправляла одеяло, а сама всё рассматривала любимое лицо. Он изменился довольно сильно: тёмные тени под глазами, сильно заострившиеся скулы из-за ввалившихся щёк, и почти чёрная борода, ещё больше подчёркивающая худобу, но это был её Пётр. В длинных волосах, разметавшихся по подушке, кое-где проглядывает седина. Марине нестерпимо хотелось дотронуться до его лица, ощутить тепло его кожи, просто осязать его присутствие тактильно, чувствовать, что это не мираж, что это её единственный и неповторимый мужчина. «Как я могла ошибиться? Как могла принять желаемое за действительное? Вот же он — настоящий! Рядом был, а я не поняла! Ещё немного, и было бы поздно!»
Он открыл глаза, то ли от того, что она так пристально его разглядывала, или эта её потребность осязать его, передавалась на расстояние, то ли организм отдохнул и начал оживать. Марина снова была рядом, и он облегчённо выдохнул:
— Значит, это был не сон, как хорошо!
— Петенька, как ты себя чувствуешь, тебе лучше?
— Несравнимо! Лежать в тёплой чистой постели, когда за тобой ухаживает любимая девушка, намного лучше, чем валятся в клетке на снегу, — пошутил он. Но шутка видимо была неудачной, у Марины на глаза навернулись слёзы и, она, найдя его руку, принялась её целовать и просить прощения.
— Мариш, ты что? — встревожился Пётр, — не вина твоя, а заслуга, что я ещё живой! То, что ты сделала, это настоящее чудо! Ты меня спасла! Как тогда, помнишь, к бабуле на себе, считай, притащила! Теперь всё будет хорошо! Как же я соскучился по тебе! Только не плач, пожалуйста…
Она, заулыбавшись — он всё помнил, — смахнула слёзы, нехотя отпустила его руку и пошла за лекарством:
— Нам надо сделать тебе укол, но имей в виду, я никогда этого раньше не делала и, боюсь, — оправдывалась Марина, набирая из ампулы в шприц лекарство.
— Не бойся, всё получится, я тебе доверяю на сто процентов, — попытался он её успокоить.
— А, напрасно, — сказала Марина, будто бы об уколе, имея в виду совсем другое. Её мучительная проблема, не дававшая забыться ни на минуту, придавала сказанному совершенно иной смысл.
Петр с трудом перевернулся на живот, и Марина увидела какие-то странные иссиня-чёрные кровоподтёки на его спине, они были длинными, параллельными по обе стороны лопаток:
— Что это? — замерев от нового неприятного открытия, спросила девушка.
— Хлыст, — просто ответил он.
— Это сделал тот, о ком я думаю? — Марина затаила дыхание в ожидании ответа.
— И о ком я всё время думаю…
Укол, оказалось, сделать не просто, из-за сильной худобы пациента, девушке представлялось, что игла попадёт в кость, если её воткнуть на две трети, но обошлось:
— Повезло, — выдохнула она, — а теперь, будем тебя откармливать…
* * *
Дед Матвей, как только забрезжил поздний зимний рассвет, собрался на станцию. Раз в неделю старик исправно запрягал свою Милку в сани, и они отправлялись за новостями: газетами, письмами и посылками. Другого транспорта зимой в их Калиновке не бывало. Да и летом-то Милка была самой лучшей машиной для этих мест. Михеич также встречал редких зимних гостей, но было одно время среди зимы, когда народ валил валом — это Новый год! В Новый год, люди начинают верить в сказку и надеяться, что именно в эту самую долгожданную Новогоднюю ночь с ними произойдёт чудо! Калиновка, находясь в глухой тайге, словно была на краю Вселенной, так, где же ещё совершатся чудесам, как не здесь? Да, к тому же Новый год — семейный праздник — дети, внуки, их друзья, все торопились с поезда попасть к деду Матвею в сани, зарыться в сене, да в тёплых овечьих шкурах и катиться по укатанной зимней дороге, среди спящего под искристым снегом леса, покой которого только и нарушал их смех, да звонкий колокольчик под дугой у
