на характер и лишило памяти. Наверное, ей очень хотелось в это поверить, и она поверила. Не стала Марина кривить душой и о том, что у них с Михаилом были близкие интимные отношения, и, вообще, эта квартира, в которой они сейчас находятся, то самое любовное гнёздышко, которое они свили с его соперником, а правильнее сказать, с врагом. Заставляя себя рассказывать об этом, она даже не представляла, насколько жестоко это было по отношению к Петру. Этой трудной исповедью Марина хотела разобраться в себе, как так могло получиться, что она оказалась настолько слепа, что не смогла отличить истинную любовь от некачественной подделки, и наказать лишь себя, не понимая, что невольно наказывала его. Она сообразила это только тогда, когда осмелилась взглянуть Петру в глаза. Чувство вины и стыда давило, так, что она, опустив голову всё это повествовала себе под нос, временами отворачиваясь к окну, и созерцая кусок стены соседнего здания. Но, наконец, решив быть сильной до конца, подняла голову и, увидев реакцию любимого, испугалась! Не шевелясь, он, молча, лежал, крепко зажмурившись, так что в уголках глаз выступили слёзы, с искажённым эмоциями лицом и руками, сжатыми в кулаки. Она подумала, что у него что-то болит, кинулась скорее спасать, но он, не говоря, ни слова, отвёл её руку и отвернулся. Это был конец! «Не простит! Так мне и надо!» — думала Марина…
Атмосфера между ними изменилась. Пётр, как-то весь потух, уже не улыбался ей, когда просыпался утром, заставая врасплох её влюблённый взгляд, не шутил, подбадривая её неумелые действия при проведении медицинских процедур, ел без аппетита, на все Маринины вопросы отвечал односложно и вообще почти не разговаривал. Он, будто вмиг перестал узнавать её, стал чужим…
Глава 44
Периодически звонил Антон, справится о делах, когда стало ясно, что в Марининой квартире никакого медведя пока не предвидится, он потерял всякий интерес, успокоился и занялся своими делами. Марина регулярно созванивалась с родителями, разговаривала о несуществующей практике…
Несколько раз она пыталась поговорить с Петром, но он будто выстроил меж ними незримую стену, через которую ей не удавалось пробиться, она устала и оставила тщетные попытки. За день они перебрасывались несколькими словами, да и, то, только по самой острой необходимости. «Надо перебираться в кресло», — подумывала девушка, но всё оттягивала этот момент, пассивно ожидая решения с его стороны …
Где-то, через неделю, Антон снова привёз Игоря. Внимательно осмотрев и прослушав Петра, фельдшер остался доволен состоянием пациента:
— Больной идёт на поправку, даже вроде немного округлился, — ободряюще радовал он Марину, — уколы продлим ещё на пару дней, а так уже вполне можно вставать и расхаживаться. Кашель будет ещё беспокоить, но это вполне нормально, попьёте микстурку, а остальное, организм наверстает сам…
И уже обращаясь к Петру:
— Парень, а ты в рубашке родился! Я уж не знаю, что там с тобой приключилось, что ты дошёл до такой жизни, но вот если бы не эта девчонка, тебя бы уже не было на этом свете! Ты молиться всю жизнь теперь на неё должен!..
Проводив фельдшера и Антона, обрадованная Марина вернулась к Петру:
— Петенька, ты слышал! — всё плохое позади, ты идёшь на поправку. Я думаю, горячая ванна пойдёт тебе на пользу…
… Мужчина сидел в ванной, низко опустив голову, тяжёлую от своих гнетущих мыслей, вода, взбитая с ароматной пеной, доходила ему до пояса. Они с Мариной уже остригли длинные волосы и сбрили бороду, а он всё молчал. Капельки воды, стекая с мокрой головы, собирались на кончиках волос и длинных чёрных ресницах, потом срывались вниз и набегали снова, а он будто не замечал этого, погружённый в какую-то тяжёлую думу. Марина, смочив из душа его волосы, заботливо намыливала их шампунем. За несколько дней вынужденного отчуждения, она уже соскучилась по нему. Находясь рядом, и не имея возможности осязать его в любую минуту, безо всякого повода, лишь по зову тела, изливая на него свою любовь, сейчас она компенсировала этот накопившийся острый дефицит. А он всё мучился своими неразрешимыми вопросами. Держа в одной руке лейку душа, девушка смывала белую пену с его головы, а другой, запустив пальцы в густую чёрную шевелюру, нежно массировала голову. Ей было нестерпимо приятно о нём заботиться, она по-прежнему его любила, даже ещё сильнее, чем раньше, но её угнетало чувство непоправимой вины перед любимым. А, как это исправить, она не представляла. Да, и возможно ли это в принципе…
Вдруг, он, смахнув рукой капли с лица, снизу-вверх пристально взглянул ей в лицо. Марина замерла с лейкой в руке, не в силах отвести взгляда от его чёрных, обрамлённых мокрыми длинными ресницами глаз. В них была целая бездна смятения и вопрос, который он мог и не озвучивать.
— Так уж вышло, прости, — ответила она ему, тоже только взглядом.
Он резко поднялся, голова практически доставала до потолка, и, нагнувшись к девушке, властной рукой собственника притянул её к себе. Она не противясь, подалась всем телом ему навстречу. Вода из душа в Марининой руке лилась на пол, её футболка была мокрой, хоть выжимай, а они всё никак не могли оторваться друг от друга. Этот поцелуй, как будто ставил жирную точку в той неразрешимой проблеме, которая мучила их обоих. Непробиваемая стена, выстроенная Петром за последние дни, сначала дала трещину, а потом рухнула, не выдержав силы любви. Он больше не мог противиться чувствам, его любовь к Марине оказалась намного сильнее обиды, даже такой глубокой. Они снова были вместе и телом, и душой…
Лёжа в постели, после нового обретения друг друга, они молчали, и это их не напрягало, всё встало на свои места. Но, тем не менее, Марина не могла не задать Петру вопроса, возвращавшего их назад к неприятной для обоих теме:
— Ты же видел меня с Михаилом, почему тебя так ошеломило, то, что я рассказала? Ты не догадывался? Ты не понимал, что ли?
— Я был медведем. О чём я мог догадываться? Я жил простыми инстинктами. У меня оставалась одна связь с человеческим миром — любовь к тебе! Или даже не любовь, не объяснить, — это какая-то потребность в тебе, тоже инстинктивная. Как реальность, данная нам в ощущении, истина, не требующая доказательств! Когда я стал медведем, она одна не утратилась, просто изменилась. Я ведь его-то даже не узнал сначала, и тебя я не узнал, просто почувствовал! Чем я жил в это время? Хотел на волю, рвался в лес,
