— У вас очень красивая невеста, — сказала она.
Одного моего взгляда хватило, чтобы ее улыбка исчезла как по мановению руки.
— Она не моя невеста.
— О!
Девушка надолго замолчала.
— Полагаю, правило пятое гласит: не суй нос, куда не просят, правильно?
Я не ответил. Исабелла кивнула своим мыслям и встала.
— Наверное, лучше, если я вас оставлю в покое и не буду больше надоедать сегодня. Если не возражаете, я вернусь завтра, и мы начнем.
Сложив свою рукопись, она послала мне робкую улыбку. Я лишь молча кивнул в ответ.
Исабелла благоразумно ретировалась, растворившись в коридоре. Я слышал ее удаляющиеся шаги, затем хлопнула входная дверь. Когда она ушла, я впервые почувствовал, какая сверхъестественная тишина окутывала этот дом.
6
Возможно, дело было в избытке кофеина у меня в крови, или же разум торопился наверстать упущенное — так свет горит ярче после тотального отключения, — однако остаток утра я провел, прокручивая в голове теорию, которая меня совсем не радовала. С одной стороны, произошел пожар, в результате которого погибли Барридо и Эскобильяс. С другой стороны, я получил предложение от Корелли, с тех пор не подававшего признаков жизни, что меня настораживало. И, наконец, существовал необычный манускрипт, вызволенный с Кладбища забытых книг, написанный, как я подозревал, в моем кабинете. И было невозможно поверить, что эти явления не имеют между собой никакой связи.
Меня не прельщала перспектива явиться в дом Корелли без приглашения и расспрашивать о тревожном совпадении, выражавшемся в том, что наша беседа и пожар произошли приблизительно одновременно. Интуитивно я чувствовал, что как только издатель пожелает вновь со мной встретиться, он сделает это motu proprio.[36] И меня в этой ситуации не утраивало только одно — время поджимало. Инспектор Виктор Грандес со своими легавыми, Маркосом и Кастело, взяли след и полным ходом вели расследование обстоятельств пожара. В их списке фаворитов я занимал, по моим понятиям, почетное место, а от них лучше всего было держаться подальше. В результате в качестве единственной приемлемой альтернативы оставался манускрипт и его мистическая связь с домом с башней. Я годами твердил себе, будто не случайно поселился в заброшенном особняке, и теперь этот факт приобретал особый смысл.
Я решил начать собственное следствие с помещения, куда сослал большую часть предметов и вещей, брошенных прежними обитателями дома с башней. Ключ от комнаты в конце коридора я разыскал в кухонном ящике, где он пролежал годы. Я не заглядывал в ту комнату с тех самых пор, как рабочие из электрической компании сделали в доме проводку. Вставляя ключ в замочную скважину, я почувствовал дуновение холодного воздуха на пальцах — из отверстия сквозило, и я признал, что Исабелла была права: из комнаты исходил странный гнилостный запах, внушавший мысли об увядших цветах и сырой земле.
Я открыл дверь и прижал руку ко рту. Комнату наполняло густое зловоние. Я ощупью принялся искать на стене выключатель, но голая электрическая лампочка, висевшая под потолком, не реагировала. Света, проникавшего из коридора, хватало, чтобы разглядеть очертания штабелей коробок, кипы книг и баулов — вещи, которые я свалил тут много лет назад. Я с отвращением обозрел открывшуюся взору картину. У дальней стены, занимая всю ее целиком, стоял дубовый шкаф. Присев над коробкой, набитой старыми фотографиями, очками, часами и прочими мелочами, я принялся за раскопки, толком не понимая, что именно ищу. Вскоре я, безнадежно вздохнув, бросил это занятие. Если я рассчитывал что-то выяснить, требовалось составить план. Я намеревался уже встать и покинуть комнату, как вдруг услышал, что дверца шкафа у меня за спиной потихоньку открывается. Слабое дыхание ветра, пронизанное холодом и сыростью, коснулся моего затылка. Я медленно повернулся. Дверь шкафа слегка приоткрылась, позволяя различить ряд старых платьев и костюмов, висевших на вешалках. Истлевшие от времени, они чуть колыхались, точно водоросли в глубине пруда. Оттуда тянуло холодом и разложением. Я поднялся с колен и, не чуя под собой ног, приблизился к шкафу. Распахнув дверцы настежь, я раздвинул висевшую на вешалках одежду. Дерево задней стенки сгнило и начало рассыпаться. За ней угадывалась оштукатуренная стена с дыркой диаметром несколько сантиметров. Я наклонился, пытаясь разглядеть, что находится за стеной, но там было слишком темно. Тусклый свет, падавший из коридора, просачивался сквозь отверстие и отбрасывал бледный, исчезающе-тонкий луч на противоположную сторону. Различить что-либо все равно не удавалось, понятно было только, что воздух в том помещении застоявшийся и затхлый. Я прильнул глазом к отверстию, надеясь получить хотя бы смутное представление о пространстве за перегородкой, и как раз в этот момент на краю дыры внезапно возник черный паук. Я резко подался назад, а паук проворно забрался в шкаф и скрылся в тени. Захлопнув дверь шкафа, я вышел из комнаты и бросил ключ в первый попавшийся ящик комода в коридоре. Зловоние, пропитавшее атмосферу всегда запертой комнаты, теперь ядовитыми миазмами расползлось по жилому этажу. Я проклял миг, когда мне пришло в голову открыть ту дверь, и вышел на улицу в надежде забыть хотя бы на пару часов о зловещей темноте, пульсировавшей в сердце дома с башней.
Неудачные мысли обычно приходят парами. Обнаружив в своем жилище нечто вроде потайной темной комнаты, я отправился в книжную лавку «Семпере и сыновья» с намерением пригласить букиниста отобедать в «Maison Doree», чтобы отметить это знаменательное событие. Семпере-отец читал коллекционное издание «Рукописи, найденной в Сарагосе» Потоцкого и даже слышать ничего не пожелал о ресторане.
— Если мне захочется полюбоваться на снобов и разгильдяев, которые задирают нос и нахваливают друг друга, мне не нужно платить деньги, Мартин.
— Не будьте букой. Я приглашаю.
Семпере отрицательно покачал головой. Его сын, слушавший разговор с порога подсобки, неуверенно посмотрел на меня.
— А если я уведу вашего сына, что тогда? Вы перестанете со мной разговаривать?
— Вам виднее, как лучше разбазаривать время и деньги. Я же останусь дома и почитаю, ибо жизнь коротка.
Сын Семпере являл собой образец застенчивости и скромности. Хотя мы познакомились в раннем детстве, с тех пор мне удалось поговорить с ним с глазу на глаз дольше пяти минут всего три или четыре раза. Насколько я знал, за ним не водилось каких-либо грешков или дурных привычек. Из надежного источника мне стало известно, что среди девушек квартала он считался признанным красавцем и завидным женихом. Многие барышни забегали под тем или иным предлогом в магазин и останавливались у витрины, вздыхая. Но сын Семпере (если он вообще их замечал) не предпринимал никаких шагов, чтобы извлечь дивиденды из щедрых авансов в виде влюбленных взглядов и приоткрытых губ. Любой другой на его месте сделал бы головокружительную карьеру повесы, заморочив голову десятой части столицы. Любой, только не сын Семпере, порой производивший впечатление настоящего блаженного.
— Если так пойдет дальше, парень останется бобылем, — жаловался иногда Семпере.
— Вы не пробовали добавить ему в суп чего-нибудь вроде острого перца, чтобы стимулировать приток крови к основным частям тела? — вопрошал я.
— Вам смешно, мошенник, а я дожил почти до семидесяти, так и не порадовавшись на внуков.
Нас встретил maitre, запомнившийся мне по последнему посещению ресторана, однако он не сиял раболепной улыбкой, да и лицо не выражало радости по поводу нашего появления. Когда я сообщил, что не заказывал столик, он с пренебрежительной миной щелкнул пальцами, подзывая мальчишку, препроводившего нас без лишних церемоний к столику, на мой взгляд, худшему в зале — в темном и шумном углу неподалеку от дверей в кухню. В течение следующих двадцати пяти минут никто к нам не подошел, даже чтобы предложить меню или подать стакан воды. Служащие сновали туда и обратно, хлопая дверьми и полностью игнорируя наше присутствие и попытки привлечь к себе внимание.
— Я подумал, может, нам не следовало сюда приходить? — спросил наконец Семпере-младший. — Что до меня, то я с удовольствием перекусил бы где угодно…
Не успел он закончить фразу, как я увидел их: Видаль с супругой торжественно шествовали к столику. Чету сопровождал maitre и два официанта. Свита рассыпалась в поздравлениях. Пара воссела за стол, и через несколько мгновений началась церемония целования рук: посетители ресторана один за другим подходили, чтобы пожелать счастья Видалю. Тот принимал доброхотов с дивной любезностью и тотчас отделывался от них с завидным мастерством. Сын Семпере, оценивший положение, с тревогой наблюдал за мной.
