— Мартин, вы в порядке? Почему бы нам не уйти?
Я едва заметно кивнул. Мы встали и направились к двери, обогнув зал вдоль стены, самой дальней от столика Видаля. Покидая ресторан, мы прошли мимо maitre, который не потрудился даже взглянуть на нас. Приближаясь к выходу, я видел в зеркале, висевшем над дверным проемом, как Видаль наклоняется и целует Кристину в губы.
Как только мы очутились на улице, Семпере-младший удрученно посмотрел на меня.
— Я очень сожалею, Мартин.
— Пустяки. Неудачный выбор. Вот и все. Об этом, если вы не возражаете, вашему отцу…
— Ни слова, — заверил он.
— Спасибо.
— Не за что. А что вы скажете, если теперь я приглашу вас в местечко попроще? На улице Кармен есть одна чудная таверна.
Аппетит у меня пропал, но я охотно согласился:
— Идемте.
В таверне, располагавшейся поблизости от библиотеки, подавали домашнюю еду по умеренным ценам для жителей квартала. Я едва притронулся к пище, хотя от нее исходил упоительный дух — намного аппетитнее, чем пахло любое блюдо, когда-либо приготовленное в «Maison Doree» с момента открытия. Тем не менее к десерту я один уговорил полторы бутылки красного вина, и голова у меня пошла кругом.
— Семпере, скажите мне одну вещь. Что вы имеете против улучшения человеческой породы? Почему же иначе мужчина, молодой и здоровый, наделенный Создателем такой внешностью, как у вас, пренебрегает некими потайными местечками?
Сын антиквара рассмеялся:
— А почему вы так решили?
Я дотронулся указательным пальцем до кончика носа и подмигнул. Семпере вздохнул:
— Рискуя показаться вам лицемером, все же осмелюсь сказать, что я жду.
— Чего? Когда машинка перестанет работать?
— Вы говорите совсем как мой отец.
— Умные люди мыслят и выражаются одинаково.
— По-моему, должно быть что-то еще, разве нет? — сказал он.
— Что ж еще?
Семпере развел руками.
— Если бы я знал, — ответил он.
— А я думаю, вы знаете.
— Ну, видите, к чему меня это привело.
Я собирался снова наполнить свой бокал, но Семпере остановил меня.
— Умеренность, — пробормотал он.
— И вы утверждаете, что вы не ханжа?
— Человек таков, каков он есть.
— Это лечится. Что, если нам с вами прямо сейчас пуститься в загул?
Семпере посмотрел на меня с сочувствием.
— Мартин, мне кажется, вам лучше всего пойти домой и поспать. Завтра наступит новый день.
— Вы ведь не скажете отцу, что я хватил лишку, правда?
Я шел домой с остановками, заруливая по пути в бары. Я посетил штук семь, не меньше, и в каждом снимал пробу с имевшегося в наличии ассортимента крепких напитков, пока под тем или иным предлогом меня не выставляли на улицу. Тогда я преодолевал сотню-другую метров до следующего порта, где бросал якорь. Я никогда серьезно не выпивал, поэтому к концу вечера набрался до такой степени, что забыл даже, где живу. Я смутно помнил, как два официанта с постоялого двора «Два мира» на Королевской площади, подхватив меня под руки, сгрузили на скамью у фонтана, где я провалился в сон, вязкий и тяжелый.
Мне снилось, будто я пришел на похороны дона Педро. Небо, пышущее багрянцем, грозило раздавить лабиринт крестов и ангелов, раскинувшийся вокруг внушительного мавзолея рода Видаль на кладбище Монтжуик. Молчаливая процессия в черных покрывалах плавно шествовала вокруг портика мавзолея, представлявшего собой амфитеатр из потемневшего мрамора. Черные фигуры, шедшие в процессии, несли по большой белой восковой свече. В свете сотен языков пламени четко вырисовывался силуэт мраморной скульптуры скорбного ангела, горюющего на пьедестале. У подножия постамента зияла открытая могила моего наставника. В глубине могилы стоял стеклянный саркофаг. Тело Видаля, облаченное в белое, покоилось под стеклом. Глаза мертвеца были открыты, и черные слезы катились у него по щекам. Из толпы скорбящих выступила тень его вдовы, Кристины. Она упала на колени перед гробом, обливаясь слезами. Участники похоронной процессии вереницей проходили мимо покойного, и каждый клал на стеклянный гроб черную розу. Постепенно цветы полностью засыпали стекло, оставив на виду лишь лицо усопшего. Два могильщика опустили гроб в яму, на дне которой плескалась густая темная жидкость. Саркофаг заколыхался на волне крови. Кровь мало помалу просачивалась сквозь щели стеклянных запоров, и гроб медленно стал тонуть. Тело Видаля затопило, но прежде, чем его лицо окончательно погрузилось в кровь, глаза наставника пришли в движение, и он посмотрел на меня в упор. Взлетела стая черных птиц, и я бросился бежать, петляя по дорожкам необъятного города мертвых. Только отдаленные рыдания служили мне ориентиром в поисках выхода, и я сумел ускользнуть от темных фигур, то и дело заступавших путь: со стенаниями они умоляли забрать их с собой и спасти из царства вечной тьмы.
Меня разбудили патрульные, постучав резиновой дубинкой по ноге. Уже наступила ночь, и мне потребовалось несколько секунд, чтобы разобраться, кто передо мной — агенты службы общественного порядка или эмиссары смерти, посланные с особым поручением.
— Послушайте, сеньор, идите-ка отсыпаться после попойки в свою постельку, договорились?
— Как прикажете, мой полковник.
— Шевелитесь, или я упрячу вас за решетку. Посмотрим, как вам понравится такая шутка.
Меня не пришлось долго уговаривать. Поднявшись не без труда, я взял курс на свое жилище, надеясь добраться туда раньше, чем снова собьюсь с пути истинного и ноги сами приведут меня в третьесортный кабак. Дорога, на которую в нормальном состоянии я потратил бы десять-пятнадцать минут, в ту ночь оказалась раза в три длиннее. Наконец я чудом добрался до дверей собственного дома. Но надо мной, верно, висело какое-то проклятие, ибо я вновь увидел Исабеллу, на сей раз сидевшую и ждавшую меня во внутреннем дворике особняка.
— Вы пьяны, — заявила Исабелла.
— Наверняка, поскольку только в припадке белой горячки мне могло почудиться, что среди ночи я нахожу тебя, сонную, на пороге своего дома.
— Мне больше некуда идти. Мы с отцом поссорились, и он выгнал меня из дома.
Я закрыл глаза и вдохнул поглубже. Разум, отупевший от выпивки и горя, оказался не в состоянии облечь в приемлемую форму поток ругательств и проклятий, вертевшихся на языке.
— Ты не можешь здесь остаться, Исабелла.
— Пожалуйста, только на одну ночь. Умоляю вас, сеньор Мартин.
— Только не надо смотреть на меня как агнец, приготовленный к закланию.
— Между прочим, я оказалась на улице по вашей вине, — добавила она.
— По моей вине. Вот это мило! Не знаю, есть ли у тебя талант, чтобы писать, но больного воображения в избытке. Хотелось бы узнать хотя бы самую завалящую причину, чем я виноват, что сеньор папа выставил тебя на улицу?
— Когда вы пьяны, вы странно выражаетесь.
— Я не пьян. В жизни не напивался. Отвечай на вопрос.
— Я сказала отцу, что вы взяли меня помощницей и потому я отныне намерена заниматься литературой и больше не смогу работать в магазине.
— Что?
— Может, войдем? Я продрогла, и у меня онемела задница, оттого что я задремала на ступенях.
Я чувствовал головокружение, меня одолевала тошнота. Я возвел глаза к слабому сумеречному свету, проникавшему сквозь слуховое окно над верхней площадкой лестницы.
— Неужели это кара небесная, посланная для того, чтобы я покаялся в своей беспутной жизни?
Исабелла с любопытством проследила направление моего взгляда.
— С кем вы разговариваете?
— Ни с кем. Это монолог. Прерогатива пьяного. Но завтра с утра я намерен вступить в диалог с твоим отцом и положить конец бессмыслице.
— Не уверена, что это хорошая идея. Отец поклялся, что убьет вас, если увидит. Под прилавком он держит двуствольное ружье. Он такой. Однажды он застрелил из своей двустволки быка. Было лето, дело происходило близ Архентоны…
— Замолчи. Ни слова больше. Тихо.
Исабелла умолкла и уставилась на меня в ожидании. Я возобновил поиски ключа. В тот момент я был не в состоянии разбираться в хитросплетениях лжи болтливой отроковицы. Мне требовалось рухнуть в постель и забыться, причем желательно именно в таком порядке. Поиски ключей затянулись на несколько минут и явных результатов не принесли. Наконец Исабелла, не проронив ни слова, подошла ко мне и, покопавшись в кармане моего пиджака, который я уже обшарил сотню раз, достала ключ. Девушка показала его мне, и я обреченно кивнул.
Исабелла открыла дверь и помогла мне войти. Она довела меня до спальни, как инвалида, и уложила в постель. Девушка поправила подушки под головой и стащила с меня ботинки. Я посмотрел на нее в смятении.
— Успокойтесь, брюки я снимать не собираюсь.
Расстегнув пуговицы на воротнике, она присела со мной рядом, глядя на меня. И улыбнулась с печалью, не соответствовавшей юному возрасту.
