знаю, что пожалею, если откажу ей в этой возможности.
– Ладно, но я не стану держать твои волосы, если тебя будет рвать всю дорогу через Атлантику, – шучу я.
Эйва улыбается мне в ответ, и несмотря ни на что, в этот недолгий миг я чувствую себя счастливой. Конечно, когда я понимаю, что улыбаюсь, меня немедленно сбивает с ног чувство вины, с силой возвращая к мрачному расположению духа, и я чувствую себя жалкой.
– Лоркан, – добавляет Адам, прорезая опустившуюся на нас тишину. – Вот какое имя мне нравится.
– Прошу прощения? – произношу я, слегка удивленная тем, что это имя кажется мне странным образом знакомым.
Уровень моей концентрации просто жалок. Я постоянно силюсь поспевать за своим буйным воображением, а окружающая меня реальность проскальзывает сквозь пальцы, оставаясь незамеченной.
– Адам, не надо, – говорит Эйва, грубо шлепая его рукой по груди. – Мы еще не решили, какое имя выберем. Мы даже не знаем, девочка это будет или мальчик.
– Лоркан. Тебе нравится? Лор-кан, – произносит Адам, и его глаза сужаются, глядя на меня как два глазированных миндальных орешка.
– Адам, не надо. Я же просила тебя перестать, – напоминает ему Эйва.
– Мне просто интересно узнать, что ты думаешь, Лаура. Ты же мать. Интересно, выбрала бы ты это имя сама?
Его лицо странно скривилось, а в каждом слове слышится чуть ли не излишне полная энтузиазма напористость. В этих простых словах косвенно отражается злоба. Но я пребываю в такой растерянности, что не могу разобрать, какая именно мерзость прячется за его посланием.
– Оно красивое, – произношу я, игнорируя всю эту чепуху, поднимаю свою почти пустую сумку и следую за Эйвой к стойке регистрации. Я нуждаюсь в кирпичной стене, о которую могла бы побиться своей измученной головой, но вместо этого мне придется довольствоваться подушкой во время трансатлантического перелета.
– Лаура. О боже, как вы? – улыбаясь, спрашивает девушка за стойкой регистрации и заглядывает в мой паспорт.
– Я в полном порядке, спасибо, Бернадетт, – отвечаю я, бросая взгляд на ее бейдж с именем. Я слишком измотана, чтобы еще и улыбаться.
– Как дела дома? – спрашивает она.
Но я не настолько измотана, чтобы не нахмуриться. Это еще, черт возьми, что за вопросы? Уже почти десять вечера, и я не ела весь день. Я не в настроении терпеть это дерьмо.
– Решили слетать в небольшой отпуск? – продолжает она. – Вы чертовски правы. Наверное, смена обстановки на несколько дней именно то, что вам сейчас нужно.
Я поворачиваюсь к Эйве. Она в недоумении смотрит на меня, ожидая, что я все объясню. Или представлю их друг другу. Должно быть, из-за странных вопросов Бернадетт Эйва решила, что мы знакомы.
Я пожимаю плечами.
Бернадетт наконец отказывается от своих планов вести себя дружелюбно и перестает болтать со мной, как ветреная школьница. Она профессионально задает стандартные вопросы, а затем взвешивает наши сумки и цепляет на них бирки.
– Спасибо, – бормочу я, у меня в горле сухо, как будто я съела крекер без масла.
Я улыбаюсь Эйве, следя за тем, как наши чемоданы катятся по конвейеру и исчезают из поля зрения. Трудно понять, испытываю я беспокойство или страх, но, к моему удивлению, у меня в животе бурлит намек на предвкушение.
– Всего вам хорошего, мы все волнуемся за вас! – произносит Бернадетт, предпринимая еще одну, последнюю, попытку добиться улыбки от моего каменного лица.
– Кто это – мы все? – тихонько шепчет Эйва.
Я качаю головой:
– Понятия не имею!
– Передайте Марку привет от меня, хорошо? Я не видела его с тех пор, как услышала о вашей ужасной потере. Если я могу хоть чем-то помочь, прошу, просто дайте мне знать. Весь район готов прийти вам на помощь, – добавляет Бернадетт. – Я несколько раз пыталась до вас дозвониться. Подумала, что мы могли бы выпить кофе, но Марк сказал, что вы не в настроении ни с кем общаться. Я вас полностью понимаю.
У меня пробегает холодок по всей спине. Кто эта женщина? Откуда она столько обо мне знает? Ей даже известно о моем выкидыше. О боже! Об этом никто не знал, кроме Эйвы. Если только Марк всем не рассказал. Но зачем ему обсуждать с кем-то такие личные вещи? О боже.
Я была привязана к дому так долго, что и понятия не имею, что еще он мог рассказать соседям. Он говорит людям, что я больна? Если я не отвечаю на звонки, тогда никто не заметит, что я пропаду. План Марка и Николь куда обширнее, чем я полагала изначально. И я снова пугаюсь, что мне предстоит обнаружить еще не один слой в их схеме.
Я изучаю взглядом каждый сантиметр внешности Бернадетт. Она красива, но не в выдающемся смысле слова. Моего возраста, может, на год-два старше, и искренне кажется приятным человеком. С такой, как она, легко подружиться, но она не моя подруга. Или все же подруга?
Несколько мгновений я стараюсь изо всех сил сконцентрироваться, пытаясь обнаружить хоть намек на то, что могу ее знать.
В глубинах моего разума вспыхивает мимолетное дежавю. Ее щечки – мне знакомы ее розовые щечки. Мы вместе смеялись, кажется. Да, точно, несколько раз, за кофе и за вином. Я изо всех сил стараюсь воскресить в памяти туманные воспоминания, и тут мое тело начинает беспощадно трясти. Только не это, опять. При попытке вспомнить хоть что-то из забытого мной прошлого мозг начинает паниковать и тут же отключается, отрезая мне доступ к информации. Борись с этим. На этот раз борись.
– Лаура, очнись, – командует Эйва, легонько похлопывая меня по каждой щеке по очереди.
Лицо саднит, и я сонно потираю больное место прохладными ладонями.
– О боже, – говорю я, открывая глаза.
– Ты снова потеряла сознание, – объясняет она.
Снова.
Я потираю глаза и оглядываюсь. Моя коляска лежит на боку, и ее верхнее колесо медленно крутится. Мои колени притянуты к груди, и я так близко наклонена к полу, что его от моего лица отделяют какие-то сантиметры. Руки Адама крепко держат меня за плечи. Его сила – единственное, что мешает мне повалиться на пол. Бернадетт вышла из-за стойки регистрации и стоит рядом с нами. Вокруг собирается шумная толпа, привлеченная суматохой. Они охают и ахают, как будто моя беспомощность – это шоу для их развлечения.
– Вы в порядке? – тихонько шепчет Бернадетт.
– Думаю, да, – киваю я, слишком сбитая с толку, чтобы почувствовать смущение.
Мне физически тяжело сидеть прямо, и я
