– Все крутится, все колесики смазаны. Мы – шестеренки. Надо убить преступного авторитета или политического деятеля: неважно, свой он или чужой, – сделаем. Вот, к примеру, несколько лет назад одним махом и с шумом ликвидировали все политическое руководство Армении, прямо в Парламенте. Я в этом участия не принимал, потому что уже «исчез» на другом направлении, но уверяю, это дело рук таких, как я. И тут даже неважно, кто ты по национальности: армянин, русский, еврей, хохол или татарин. Мы национальности не имеем. Она стерта. Так же как и у англичан, немцев, американцев, китайцев. Мы делаем одно дело. Но знать друг друга не знаем. Может быть, вместе сидели за одним столом на базе. Или где-то встречались, узнавали друг друга в толпе по едва приметным штрихам. А иные так и вообще законсервированы до лучших времен. Хоть на тридцать, хоть на сорок лет. Придет время, вступят в работу. Понадобится восстановить империю – восстановим. Надо будет уничтожить государство – уничтожим. Запомни: падет любой режим, спецслужбы останутся в веках. Особенно такие, как наши, о которых вообще не известно ничего.
– Запомню, – кивнул Сивере, процеживая информацию Прозорова сквозь сито своих мыслей: он не был склонен во всем доверять бывшему однокурснику. С чего это тот вдруг так разоткровенничался? Вновь плетет свои сети или набивает себе цену? А если говорит правду, то тем хуже для него. Значит, он уже отработанный агент этих самых спецслужб. Действующий так бы подставляться не стал.
Герман разлил из второй бутылки, загнал очередной шар.
– Вот почему я сразу заподозрил Дембовичей, – произнес он. – Подумал: из наших. Уж не за мной ли посланы?
– А как ты «исчез» во второй раз? И почему? – спросил Сивере.
– То-то и оно, – отозвался Прозоров. – Произошел психологический срыв. Сбой в работе часового механизма. Надоело, не выдержал больше. Устал. И потом – конец-то один. Сменил несколько фамилий, думал – спрячусь. Но… система сбоев не дает. Выхода нет. Как нет его из «Монастырского приюта». Почему я тебе все это рассказываю?
– Ну?
Прозоров подмигнул ему, выпустив струю дыма в лицо.
– Потому, что мы обречены. Все, кто здесь находится. И дело не в Дембовичах, не в ком-то другом. Не в международных спецслужбах. Тут, брат, действует какая-то иная сила. Которая неподвластна людям… Инфернальная.
Последние слова Прозоров почти прошептал, сузив глаза. И добавил:
– Сила из потустороннего мира, я это чувствую, я знаю… Еще с ветхозаветных времен.
– Ты псих! – так же шепотом ответил Александр Юрьевич.
– Да? А вот это ты видел? Смотри, что я обнаружил в ломберной комнате. Кто здесь мог знать мою настоящую фамилию?
Схватив Александра Юрьевича за шиворот, бывший сокурсник потащил его к двери, распахнув ее ударом ноги. Там, на карточном столике стояла грифельная доска, валялся кусочек мела. Корявым почерком на ней было нацарапано всего четыре слова, которые выглядели словно выставленный к оплате счет: «ЗДЕСЬ БУДЕТ УБИТ ПРОЗОРОВ». И подведена жирная черта.
4
Первым делом Александр Юрьевич подумал, что надпись оставили хитрые и зловредные старики-картежники. Потом – что ее сделал сам Прозоров. Но в ломберную комнату он заглянул только на минутку. Не успел бы. Старики, как и все остальные постояльцы в гостинице, знали его под фамилией Терракотов. Что за мистерия получается?
Затем Сивере вспомнил о другой надписи, оставленной в нише: «Здесь будет убит Сивере». Тогда он думал, что это Прозоров так странно пошутил, теперь, видимо, настала пора Герману подозревать Александра.
– Я не писал, – только и пробормотал он, тяжко вздохнув.
– Да я верю, – отмахнулся Прозоров. – Куда тебе! Ты всегда был занудой, тихушником, не умел повеселиться как следует. Зато кому-то другому это очень хорошо удалось. Меня выследили.
И Прозоров стал пить коньяк прямо из горлышка бутылки. Затем понуро опустил голову.
– Ну, хорошо, – произнес Сивере, не предполагая, как вести себя с ним в подобном случае. – Тебя, допустим, выследили. А тогда я-то тут при чем? Зачем мне-то писать такое же послание? Я ни в каких органах не состоял, переворотов не делал. Даже на луну не лаял.
– А за компанию, – усмехнулся Герман. – Давай лучше еще выпьем… Вообще, нажремся.
Перед тем как закрыть дверь в ломберную комнату, Сивере тщательно стер тряпкой надпись с грифельной доски.
– Проступит в другом месте, – наблюдая за его действиями, заметил Прозоров. – Как на пиру у Валтасара. Я все больше ощущаю, что мы попали с тобой в какой-то древний мир, в историю.
– А она, собственно, никуда и не исчезала, – поправил его Сивере. – Дурак тот, кто живет только настоящим, и дурак вдвойне, если живет одним будущим. История всегда подает нам знаки, посылает символы, а мы не хотим замечать, не умеем разглядеть и разгадать. А надо лишь всмотреться и вдуматься, и тогда все станет ясно.
Прозоров махнул рукой.
– Ты – настоящий историк, я не такой. Вот ты и думай, а я буду действовать по-своему. Еще не все потеряно, и я не сдаюсь.
Они уселись в кресла и молча налегли на коньяк. Оба дымили сигарами. Разговаривать больше не хотелось. Если Прозоров не врал, то сигары действительно обладали каким-то странным качеством: все тяжкие мысли улетучивались вместе с дымом. Теперь уже Александра Юрьевича мало заботили и эти надписи, и трупы в сауне, и другие покойники. Люди по всей земле умирают каждую секунду, вселенских тайн меньше не становится, жены изменяют, а чай остыл, что ж из этого, мировую трагедию делать?
– Эх, жаль – коньяк кончается, – произнес Прозоров. – Кто сходит?
– А зачем ходить? – на пороге бильярдной в полумраке возник силуэт Багрянородского с двумя бутылками. – Я уже принес что надо, подставляйте бокалы.
5
С приходом Багрянородского началось какое-то феерически-бестолковое пьянство. Вернее, пьянел один Александр Юрьевич, по крайней мере, так ему казалось. Но когда он продирал глаза, то видел напротив себя еще более пьяную рожу Прозорова, которая притворялась трезвой (так тоже казалось). А Багрянородский то приходил, то уходил, а может быть, все время сидел рядом или притворялся сидящим, а сам растворялся за спиной Сиверса. Один раз Александр Юрьевич нащупал напротив себя его нос, размахнулся и захотел вдарить по нему, но шнобель вновь исчез, а кто-то перехватил его руку.
– Отстань! – услышал он голос Прозорова. – Ты уже в пятый раз хочешь мне врезать.
– И врежу! – пообещал Сивере.
Улучив момент, когда Прозоров отвернулся, Александр Юрьевич все-таки попал ему кулаком в ухо, но тотчас же очутился на полу от сильного ответного удара. Поднявшись, он боднул Германа головой в живот, но попал в стенку или в Багрянородского. Тот пил из двух бутылок сразу. Обе разбились. Сивере помнил еще, что он бросился куда-то бежать.
Ему казалось, что он бежит чрезвычайно быстро, быстрее Ахиллеса, но на самом деле просто ковылял, цепляясь за стены, стулья, перила и ступени лестницы. Один раз на короткое время заснул, продолжая бежать. Потом стал стучать во все встречавшиеся ему на пути двери, требуя немедленно соединить его по прямому проводу с Москвой.
– У меня утюг включенным остался, утюг! – орал он. – Как вы не понимаете, идиоты!
Никто не открывал, никому не было никакого дела до возможного пожара в квартире Александра Юрьевича. Так могла сгореть дотла вся столица России. Сивере запутался в переходах. Только что с ним шел Прозоров (или Багрянородский?), а теперь уже семенил горбун-карлик, подставив под локоть темечко.
– Милый друг, это ты ли, ты ли? – читал ему стихи Сивере. – Ну, куда ты зовешь меня?
Мне давно эти люди постылии давно им наскучил я…Мне бы лучше уснуть ненадолгозапереться бы в сонную клеть,чтоб меня, как убитого волка,кто-нибудь пришел пожалеть…
Карлик не отвечал, только хихикал. Он довел его до третьего яруса и оставил перед дверью Анны Горенштейн.
– Ага, мой квартир, – сказал Александр Юрьевич, барабаня изо всех сил.
– Анна! – кричал он. – Отворяй ворота! Это мы – статуи Командоров! Нам холодно, пустите!
Выглянули из-за какой-то другой двери:
– Прекратите безобразие! – сказали и затворились вновь.
– Уходите! – ответила и Анна тоже.
– У тебя любовник, – погрозил кулаком запертой двери Сивере.
Кто-то тронул его за плечо. Александр Юрьевич оглянулся и никого не увидел. Пошатываясь, он пошел прочь. Перед ним мелькали чьи-то босые ноги. Нет, ноги в тапочках.
– Пойдемте! – шепнул кто-то в ухо.
«Ба! Да это же Анаит!» – с вожделением подумал Сивере.
– А куда? – спросил он.
– Баиньки, – ответила богиня.
