Сергей схватил руку брата, судорожно сжал ее, поднес к губам, принялся целовать. Матвей осторожно высвободил свои пальцы.
– Ты гибнешь, Сережа, – произнес он глухо, – так нельзя. Это немыслимо. Уходи в отставку, хватит уже, довольно… Сколько можно ребячиться, ты уже не мальчик… О жизни пора думать, о детях, о старости…
Сергей фыркнул в подушку, раз, другой, третий, и вдруг пьяно расхохотался:
– Какая отставка? О чем ты? Кто меня отпустит? О какой старости, Матюша? Какой старости? Я до нее не доживу! Мы с Мишелем… погибнем скоро… может быть…
– Спи! – прикрикнул Матвей на брата, – спи, Бога ради! Господи, что за безумие ты затеял? На что ты надеешься?
– Ни… на… что, – сонно промычал Сергей, – vivere di speranze[2] … умереть в дерьме…
За месяц до выступления в Бобруйск в Васильков прибыл новый командир – подполковник Густав Иванович Гебель.
Въехал Гебель торжественно, во главе целого обоза из трех подвод, набитых доверху разным домашним скарбом. Сам подполковник ехал впереди обоза, в открытой коляске; рядом восседали жена его и двое малолетних детей.
Заняв под постой лучший дом в Василькове, он велел звать к себе всех офицеров.
– Ваш прежний командир, господин Ганскау, – сказал он, когда все собрались, – распустил полк, дисциплину ослабил. Имею приказ из штаба армии: дисциплину и фрунт подтянуть. Сего буду добиваться, не глядя на прежние заслуги, чины и звания… Ныне, когда въезжал в город, ротное учение видел: солдаты носки не по форме тянут, амуниция не подогнана как должно… Кто командир роты сей?
– Рота поручика Кузьмина, второго батальона, – встав с места своего, отрапортовал майор Трухин.
– Моя рота, – согласился Кузьмин, краснея. – Должен заметить вам, господин подполковник, что в последние месяцы нареканий по службе не имею…
– А ныне, для начала, выговор объявляю вам.
– Простите, господин полковник, – Сергей тоже поднялся со своего места, – рота сия в моем батальоне состоит. Отступлений от правил службы со стороны поручика Кузьмина я не видел.
– Я не принимаю возражений, – отрезал Гебель.
Недели через две, уже перед самым выходом в Бобруйск, часов в одиннадцать, к Сергею пришел Кузьмин.
– Горилка есть у тебя, батальонный? – спросил он с порога. – Выпить имею надобность.
Когда стакан горилки оказался внутри, Кузьмин рассказал Сергею историю. Нынче днем Гебель нагрянул вдруг на его ротную квартиру, в село Трилесы, устроил учение и отчитал ротного, как показалось Кузьмину, грубо. Поручик думал завтра же вызвать его на дуэль и приехал специально, чтобы просить Сергея быть секундантом.
– По неписаному закону дуэльному, – сказал Сергей, улыбнувшись, – за выговоры по службе вызывать начальника своего не положено. Да что хотел-то он от тебя?
– Чухна есть одна… рекрут, – Кузьмин махнул рукою. – Четвертый месяц в полку, право-лево отличить не знает. Унтера мои учат его, устали уже, я сам раза три учил… Ничего не понимает, мать его… Гебель сказал – в отставку меня отправит, ежели ружейным приемам он не научится. Отчитал прямо перед ротою. А его высечь велел, несмотря на запрещение рекрут бить… Привязался ко мне Гебель, теперь не отвяжется, пока не проучу его.
– Ладно, иди спать, посмотрю завтра чухну твою…
Наутро Сергей приехал в Трилесы. Рота была собрана на ротном дворе. Вызванный перед фронтом солдат, высокий, худой, с белыми негнущимися волосами, стоял, опустив голову.
– Начинайте, поручик, – Сергей кивнул Кузьмину.
– Давай, – обратился Кузьмин к солдату. – Как учил я тебя… На караул!
Солдат вскинул ружье, повернул его стволом от себя, положил на плечо.
– Черт… – Кузьмин сплюнул. – На караул я сказал! Команду «на караул» исполнять следует в три приема. Кистью левой руки приподнять ружье…
Солдат повернул ружье дулом вниз.
– Что прикажете делать с ним, господин подполковник? Не понимает… Ничего не понимает.
– Отчего ты не делаешь, что говорят тебе? Ты не понимаешь меня?
Солдат тупо молчал.
– Отвечай! – Сергей повысил голос.
– Не понимайт… – пробормотал солдат. – Не приказывай бить… Не понимайт…
– Смотри, – Сергей взял из рук солдата ружье. – Команда «на караул» вот так исполняется…
Он взял ружье, прижал к груди слева, затем вынес вперед, опустил.
– Ты понял?
Солдат закивал.
– Я-а. Понимайт!
– Повтори, – Сергей сунул ему ружье в руки.
Солдат прижал его к груди справа и опустил на землю.
– Нет, не так.
Сергей снова показал прием. Солдат внимательно смотрел за его руками.
– Повтори.
На сей раз вышло правильно.
– Ну вот, – сказал Сергей, одобрительно хлопнув его по плечу. – Иди в роту.
Ротное учение было в разгаре. Кузьмин, красный от напряжения, следил, как унтера выкрикивали команды, разучивая с солдатами ружейные приемы. Учение не удавалось. Солдаты сбивались с ноги, ружья двигались как попало. Чухонец стоял посреди плаца и блаженно улыбался, глядя на Сергея.
– Это они тебя боятся, батальонный, – тихо сказал Кузьмин. – Вчера Гебель был, страху навел. Думают, верно, что сегодня ты бить их прикажешь…
– Я? Скажи им… я говорить с ними буду.
– Смир-на! – заорал Кузьмин, бросаясь к плацу. – Рота, стой! Налево примыкай! Глаза на-ле-во!
– Да не кричи ты так… – Сергей поморщился.
Он подошел к солдатам. Солдаты замерли в ужасе, и Сергей понял, что люди эти были в полной его власти. Что он, батальонный, прикажет, то они и сделают. Прикажет бить друг друга – будут бить бессловесно, наградит – будут столь же бессловесно радоваться. В строю он разглядел нескольких пожилых солдат, с медалями за прошедшую кампанию.
– Солдаты, друзья мои… – начал он волнуясь. – Не бойтесь меня, я не причиню вам зла. Я… – он не знал, что сказать им, – я… хочу, чтобы вы не только приемы ружейные знали, а людьми оставались… Помните, что солдат, слуга отечества, должен человечным быть и на поле брани, и в жизни мирной… Облика человеческого не теряйте…
Солдаты продолжали глядеть на него с испугом.
– Они не понимают, – прошептал Кузьмин, стоя рядом, – они не слышали никогда…
Кузьмин повысил голос:
– Их высокоблагородие сказать изволят: бить солдат он никому не позволяет… Он за вас заступник перед полковым командиром. Понятно вам?!
– Так точно!!!
В Василькове же, не заходя к себе, направился прямо к Гебелю. Полковник принял его запросто: в рубахе, без сюртука. Предложил чаю. Сергей отказался.
– Густав Иванович, – начал он, – поручик Кузьмин доносит мне, что приказали вы вчера бить солдата одного, чухонца… И сделали выговор ротному моему, не поставив меня в известность…
– Приказал, – мышцы на лице Гебель напряглись. – И выговор сделал. Кузьмин службы не знает, солдат совсем распустил.
– Но, по закону бить рекрут не положено… Я давно об сем приказал Кузьмину, и солдаты о приказе моем знают. Прошу вас, Густав Иванович, не делайте больше этого… Прошу вас.
– По инструкции, – строго возразил Гебель, – я обязан наблюдать за каждым солдатом, за офицерами… Я отвечаю за полк, я, а не вы. Я уже говорил вам, возражений по службе я не принимаю…
– Но кроме инструкции есть закон, есть здравый смысл, наконец. Солдат сей не понимает по-русски, его выучить прежде надобно. Кузьмину же оскорбительно такое обращение.
– Не извольте читать мне нотаций, подполковник! – Гебель вспыхнул и ударил кулаком по столу.
– Я не читаю… я прошу. Ежели просьба моя не возымеет действия, я подам рапорт по команде. Отец мой – сенатор, я отцу отпишу… Не обессудьте, Густав Иванович, но бить солдат своих я вам не позволю. Разрешите откланяться!
Сергей повернулся кругом и пошел к двери.
– Стойте, – Гебель догнал его. – Не надо никуда писать, вы правы, указав мне на упущение мое. Чухонца этого я завтра же в учебную команду переведу. Господину Кузьмину передайте…. извинения мои. Рапорта только не надобно…
Полковник заискивающе заглянул в глаза Сергея.
– Не надо рапорта… И меня тоже поймите – я человек подневольный. В Бобруйске высочайший смотр будет… Ежели пятая рота так перед Его Высочеством пройдет – сами понимаете, что будет… У меня жена, дети… Я о вас слыхал, что вы фрунтовик прекрасный: все-таки в гвардии служили… Вы уж подтяните своих солдат…
– Слушаю, господин полковник, – сухо ответил Сергей.
9
Бобруйскую крепость, самую большую в Европе, начали строить давно, еще до прошедшей кампании. Омываемая двумя речками, Березиной и Бобруйкой, крепость сия в войну сдержала натиск французов, дала отступающим русским войскам передышку. Ныне же кампания была давно окончена, но крепость упорно достраивали. Послевоенное новшество состояло в том, чтобы выстроить еще один, новый бастион – Нагорное укрепление за рекой Бобруйкой.
Комендант крепости, немец Берг, служивший здесь с незапамятных времен, весьма гордился цитаделью, показывал ее господам офицерам, рассказывал, где какие расположены постройки. «Крепость сия служила России, и еще послужит! Мы с вами участники великого дела, господа» – говорил он, не скрывая удовольствия. Злые языки шептали, однако, что государь повелел достраивать крепость лишь для того, чтобы занять чем-нибудь уставшую от послевоенного безделья армию.
