– Она невероятна, скажи? – тихо молвил Симон, затаив дыхание, будто в трансе.
– Потрясающая девушка.
– Ты только посмотри на эти загадочные глаза. Бьюсь об заклад – они так же черны, как и волосы. А нос! Им нельзя не восхищаться, он будто провозвещает людям конец вечности.
– Угомонись, приятель!
– А губки, Жонас! У нее же вместо рта бутон розы! Разве в такой рот можно класть пищу?
– Что-то ты, Симон, стал заговариваться. Спустись с небес на землю.
– Зачем?
– Потому что там, наверху, слишком много воздушных ям.
– А мне плевать. Ради такого чуда вполне можно свернуть себе шею.
– И чем же ты собираешься ее обольстить?
Симон наконец посмотрел на меня и грустно скривился:
– Ты же знаешь, что шансов у меня ноль.
Он так резко сменил тон, что мне стало за него больно.
Но Симон тут же собрался:
– Как думаешь, она из Рио-Саладо?
– Если бы она была из Рио, мы бы ее давным-давно заметили.
Симон улыбнулся:
– Ты прав. Такую нельзя не заметить.
Странно, но, когда к одинокой незнакомке подошел какой-то молодой человек пригласить ее на танец, мы оба затаили дыхание, выпрямились и подобрались. И каково же было наше облегчение, когда девушка вежливо отклонила его предложение!
Фабрис, мокрый от пота, вернулся с площадки для танцев, сел за стол, вытащил платок, вытер им лицо и прошептал:
– Видели вон ту обалденную красотку, которая сидит одиноко за столиком слева в глубине двора?
– Еще бы! – ответил Симон. – Все только ее и видят.
– Из-за нее я только что получил от ворот поворот, – признался нам Фабрис. – Девушка, которую я пригласил, чуть глаза мне не выцарапала, увидев, что я пялюсь на другую… Вы знаете, кто она? Какие-нибудь мысли по этому поводу у вас есть?
– Наверняка приехала из города погостить к родственникам. По манере одеваться и держаться в ней за километр видно горожанку. Я никогда не видел, чтобы наши девушки так сидели за столом.
Незнакомка вдруг взглянула на нас, и мы все трое, как один, окаменели, будто пойманные с поличным. Она улыбнулась чуть шире, а медальон в вырезе ее платья блеснул, будто маяк в ночи.
– Потрясающая красавица, – признал вынырнувший неизвестно откуда Жан-Кристоф.
Он развернул свободный стул и сел на него верхом.
– Вот и ты, а мы уже тебя заждались, – сказал ему Фабрис. – Где ты был?
– А ты как думаешь?
– Опять поссорился с Изабель?
– Скажем так: на этот раз я послал ее куда подальше. Представляете? Она никак не могла решить, какое украшение надеть. Я подождал ее в гостиной, потом в передней, потом во дворе, а барышня все никак не могла подобрать себе безделушку.
– И что же, ты ушел, а она осталась дома? – недоверчиво спросил Симон.
– Стану я ей потакать!
Симон встал, щелкнул каблуками и по-военному отдал ему честь:
– Браво, старик! Ты послал ко всем чертям эту напыщенную дуру и заслуживаешь за это уважения. Я тобой горжусь.
Жан-Кристоф потянул Симона за руку и силком усадил рядом.
– У вас тут, я вижу, гвоздь программы, а ты, толстяк, его от меня скрываешь, – сказал он, намекая на прекрасную незнакомку. – Кто это?
– Иди к ней и спроси.
– Рядом с ней расположился весь клан Ручильо. Я, конечно, храбрец, но не безумец.
Фабрис скомкал салфетку, сделал глубокий вдох и оттолкнул стул:
– Ну все, я пошел.
Встать из-за стола он не успел. К воротам подъехал автомобиль. Девушка встала и направилась к нему. Когда она села рядом с водителем и захлопнула дверцу, мы подпрыгнули на месте.
– Я знаю, что у меня нет ни единого шанса, – сказал Симон. – Но пытаться все равно надо, черт бы меня побрал. Завтра с самого утра возьму свою хрустальную туфельку и стану стучаться в двери всех девушек нашего городка. Глядишь, какой-нибудь она и придется впору.
Мы покатились от хохота.
Симон взял со стола ложечку и стал машинально помешивать кофе. Делал это он уже в третий раз, но чашку пока так и не пригубил. Мы сидели на площади, на террасе кафе, и наслаждались хорошей погодой. Небо сверкало чистотой и прозрачностью, мартовское солнце заливало улицу серебристыми лучами. Покой листьев на деревьях не тревожило даже малейшее дуновение ветерка. В утренней тиши, едва нарушаемой лишь журчанием фонтана да поскрипыванием крестьянских повозок, город прислушивался к отголоскам своей собственной жизни.
Закатав рукава рубашки, за бригадой рабочих, красивших в красно-белые цвета бордюр тротуара, следил мэр. Перед церковью кюре помогал возчику разгружать мешки с углем, которые какой-то мальчишка затем складывал, прислоняя к стене патио. На противоположном конце площади болтали без умолку собравшиеся вокруг лотков торговца овощами домохозяйки. На них задорно поглядывал молодой, почти подросток, полицейский Бруно.
Симон вновь положил ложку на стол.
– С того вечера у Деде я не могу сомкнуть глаз, – признался он.
– Из-за той девушки?
– От тебя ничего не скроешь… Похоже, я в нее не на шутку влюбился.
– Ты серьезно?
– Как тебе сказать? Я никогда еще не испытывал в душе того, что чувствую к этой брюнетке с глазами, в которых плещется загадка.
– Ты уже напал на ее след?
– Еще бы! Я отправился ее искать уже на следующий день. Проблема в том, что за ней, как оказалось, бегаю не только я. На нее положил глаз даже этот лось Хосе. Можешь себе представить? Стоит размечтаться о кусочке женской плоти, как в спину тут же дышит целый взвод кретинов.
Он отогнал воображаемую муху. В жестах Симона чувствовалась холодная озлобленность. Он вновь схватил ложку и принялся яростно помешивать кофе.
– Эх, Жонас! Мне бы твои голубые глаза да ангельское личико!
– Зачем это?
– Как это зачем? Попытать счастья. Посмотри на мою харю, на пузо, болтающееся над коленками, как пузырь с желатином, на короткие ноги, которые даже не могут идти прямо, потому что страдают плоскостопием…
– Но ведь девушки смотрят не только на это.
– Может быть. Но так уж случилось, что больше мне им предложить нечего. У меня нет ни виноградников, ни винных погребков, ни счета в банке.
– Зато есть другие достоинства. Например, чувство юмора. Девушки обожают, когда их смешат. К тому же ты парень честный и порядочный, не пьянчужка и не лицемер. А это уже немало.
Симон ткнул меня в бок, отметая все мои слова.
Мы надолго умолкли. Затем он озадаченно закусил губу и прошептал:
– Как ты думаешь, что главнее – дружба или любовь?
– Что ты имеешь в виду?
– Я видел, как Фабрис ухлестывал за нашей весталкой… позавчера… Уверяю тебя, так оно и было, я видел его так же, как сейчас тебя. Неподалеку от винных погребов Кордона. Мне кажется, это была не случайная встреча. Фабрис стоял, небрежно прислонившись к машине своей матери… а девушка, похоже, совсем не торопилась вернуться домой.
– Фабрис в Рио-Саладо знаменитость, и его то и дело кто-нибудь останавливает на улице – парни, девушки, старики. Это нормально, он же наш поэт.
– Да, ты прав, но у меня, когда я увидел их вместе, сложилось другое впечатление. Даже не сомневаюсь, что это был не пустой треп, ни к чему не обязывающий и не имеющий продолжения.
– Эй, парни, – бросил нам Андре, припарковав машину у тротуара напротив, – почему вы здесь? Почему бы вам не пойти ко мне в бар и не сыграть на бильярде?
– Сейчас должен подойти Фабрис.
– Мне вас ждать?
– Нет, поезжай, мы скоро будем.
– Я могу на вас рассчитывать?
– Ну конечно.
Андре приложил два пальца к виску и заложил крутой вираж, от которого у старого пса, скрючившегося на пороге лавки, дыбом встала шерсть.
– Я не забыл размолвки, когда вы с Крисом чуть не поссорились из-за Изабель, – сказал Симон. – И мне не хочется, чтобы что-то подобное произошло между мной и Фабрисом. Для меня наша дружба главнее всего…
– Давай не будем забегать вперед.
– Стоит только об этом подумать, как мне становится стыдно за те чувства, которые я испытываю к этой девушке.
– Если чувства прекрасные, их не надо стыдиться, даже если они не кажутся нам справедливыми.
– Ты действительно так думаешь?
– В любви шансы у всех равны, и человек не вправе ими пренебрегать.
– Думаешь, я могу перещеголять Фабриса? Он же богат и знаменит.
– Думаешь, думаешь, думаешь… Ты только об этом и твердишь… Я тебе скажу, что сам думаю: ты трус, который все ходит вокруг да около и считает, что это может его к чему-то привести… А теперь давай сменим тему. Кстати, вот и Фабрис.
У Андре было людно, и царивший вокруг гам мешал нам наслаждаться улитками в пикантном соусе. Да и потом, рядом сидел Симон, явно чувствовавший себя не в своей тарелке. Несколько раз я чувствовал, что он вот-вот примется изливать Фабрису душу, но стоило ему раскрыть рот, как он тут же отказывался от этой затеи. Фабрис ни о чем не догадывался. Вытащив блокнот, он прищурил глаза и принялся торопливо сочинять поэму, то и дело что-то исправляя своим корявым почерком. На глаза ему спадала белокурая прядь, будто плотина, отгораживающая его собственные размышления от мыслей Симона.
