Я пошел по коридору. Вскоре он привел меня в круглую комнату, вырубленную в толще скалы. Комната была очень старой. Ее потолок покрывала копоть, которая въелась в камень и уже не пачкалась. На стенах были рисунки охрой – руноподобные зигзаги и силуэты животных. В стене справа от входа темнело похожее на окно углубление. Перед углублением стоял примитивный алтарь – каменная плита с лежащими на ней артефактами. Там были терракотовые диски, грубые чаши и множество однообразных статуэток – фигурки жирной женщины с крохотной головой, огромными грудями и таким же огромным задом. Некоторые были вырезаны из кости, некоторые сделаны из обожженной глины.
Я повернул одну из ламп так, чтобы свет попал в углубление над алтарем. В нем был растянут кусок шкуры. В центре шкуры висела сморщенная человеческая голова с длинными седыми волосами. Она была высохшей, но без следов разложения.
Мне стало жутко. Я быстро пошел вперед по коридору. Через несколько метров он вывел меня в похожую комнату – в ее стене тоже была ниша с мумифицированной головой, пришитой к куску шкуры. На алтаре перед ней лежали кристаллы хрусталя, какая-то неузнаваемая окаменевшая органика и бронзовые наконечники. Стены были расписаны сложным орнаментом.
Дальше оказалась еще одна такая комната. Потом еще и еще.
Их было очень много, и вместе они напоминали экспозицию исторического музея – «от первобытного человека до наших дней». Бронзовые топоры и ножи, ржавые пятна на месте разложившегося железа, россыпи монет, рисунки на стенах – я, наверно, рассматривал бы все это дольше, если бы не эти головы, похожие на огромные сухие вишни. Они гипнотизировали меня. Я даже не был до конца уверен, что они мертвы.
– Я вампир, я вампир, – тихонько шептал я, стараясь разогнать охвативший меня страх, – я здесь самый страшный, страшнее меня ничего тут нет…
Но мне самому не особо в это верилось.
В комнатах стала появляться мебель – лавки и сундуки. На алтарных головах блестели украшения, которые с каждой комнатой становились замысловатее – серьги, бусы, золотые гребни. На одной голове было монисто из мелких монет. Я остановился, чтобы рассмотреть его. И тогда украшенная монетами голова вдруг кивнула мне.
Уже несколько раз мне мерещилось нечто похожее, но я считал это игрой света и тени. В этот раз по отчетливому звону монет я понял, что свет и тень здесь ни при чем.
Сделав над собой усилие, я приблизился к нише. Голова опять дернулась, и я увидел, что шевелится не она, а шкура, на которой она висит. Тогда я понял наконец, что это такое.
Это была шея гигантской мыши, видная сквозь отверстие в стене.
Я вспомнил, что в гностических текстах упоминалось некое высокопоставленное демоническое существо, змея с головой льва – «князь мира сего». Здесь все было наоборот. У огромной мыши была змеиная шея, которая, словно корневище, уходила далеко в толщу камня. Может быть, таких шей было несколько. Я шел параллельно одной из них по вырубленной в скале галерее. В местах, где шея обнажалась, располагались алтарные комнаты.
Я видел в них много замечательного и странного. Но хронологический порядок часто нарушался – например, после коллекции драгоценной упряжи и оружия, имевшей, кажется, отношение к Золотой Орде, следовала комната с реликвиями египетского происхождения – будто я вышел в погребальную камеру под пирамидой (древние боги оказались б/у – их лица были изувечены множеством ударов). Запомнилась комната, окованная золотыми пластинами с надписями на церковнославянском – когда я проходил сквозь нее, у меня возникло чувство, что я внутри старообрядческого сейфа. В другой комнате меня поразил золотой павлин с изумрудными глазами и истлевшим хвостом (я знал, что две похожие птицы стояли когда-то у византийского трона – может быть, это была одна из них).
Я понимал, почему в хронологии возникают такие разрывы – во многих комнатах было два или три выхода. За ними тоже были анфилады алтарей, но там было темно, и одна мысль о прогулке по такому коридору наполняла меня страхом. Видимо, гирлянда ламп была проложена по самому короткому маршруту к цели.
Алтарные комнаты различались по настроению. В некоторых было что-то мрачно-монашеское. Другие, наоборот, напоминали куртуазные будуары. Прически высохших голов постепенно делались сложнее. На них стали появляться парики, а на сморщенных лицах – слои косметики. Я заметил, что за все это время среди голов не попалось ни одной мужской.
Чем глубже я спускался в каменную галерею, тем сильнее у меня сосало под ложечкой: конец путешествия неотвратимо приближался, это было ясно по смене декораций. Я уже понимал, что ждет меня в конце экспозиции. Там, несомненно, была живая голова – та самая «пропорциональная длине волны антенна», о которой говорил Энлиль Маратович.
Алтарные комнаты восемнадцатого и девятнадцатого веков походили на маленькие музейные залы. В них было много картин, у стен стояли секретеры, а на алтарях лежали какие-то толстые фолианты с золотым тиснением.
Комната, которую я датировал началом двадцатого века, показалась мне самой элегантной – она была просто и со вкусом убрана, а на ее стене висели две большие картины, имитировавшие окна в сад, где цвели вишни. Картины так удачно вписывались в пространство, что иллюзия была полной – особенно со стороны алтаря, где была голова. Сама эта голова показалась мне невыразительной – ее украшала всего одна нитка жемчуга, а прическа была совсем простой. На алтаре перед ней стоял белый эмалевый телефон, разбитый пулей. Рядом лежал длинный коралловый мундштук. Приглядевшись, я заметил пулевые дыры на мебели и картинах. На виске сухой головы тоже был какой-то странный след – но это могла быть и продолговатая родинка.
В первой советской комнате функцию алтаря выполняла положенная на два табурета дверь. На ней тоже стоял телефон – черный и рогатый, с похожей на автомобильное магнето ручкой на боку. Комната была почти пуста – ее украшали стоящие в углах знамена и скрещенные шашки на стене. Зато в алтарном углублении было сразу две головы – одна висела в центре, другая сиротливо ютилась в углу. Возле алтаря стоял перевитый алой лентой траурный венок, такой же усохший, как головы сверху.
Алтарь в следующей комнате оказался массивным канцелярским столом. На нем лежала стопка картонных папок с бумагами. Телефон был и здесь – массивный аппарат из черного эбонита, всем своим видом излучавший спокойную надежность. У стен стояли книжные шкафы с рядами одинаковых коричневых книг. Головы в алтарном углублении не было вообще. Виднелись только замотанные изолентой трубки, торчавшие из-под шкуры.
Зато последняя комната была настоящим музеем позднесоветского быта. В ней хранилось очень много вещей. Аляповатые хрустальные вазы и рюмки в сервантах, ковры на стенах, норковые шубы на вешалках, огромная чешская люстра под потолком… В углу стоял пыльный цветной телевизор, похожий на сундук. А в центре алтарного стола, среди старых газет и альбомов с фотографиями, опять был телефон – на этот раз из белой пластмассы, с золотым гербом СССР на диске. Голова в этой алтарной нише имелась: обычная, ничем не примечательная сухая голова в крашеном хной круглом шиньоне, с большими рубиновыми серьгами в ушах.
Дальше прохода не было. Зал реального социализма, как я обозвал про себя эту алтарную комнату, кончался стальной дверью. На ней висела зеленая от древности таблица с причудливо выбитыми старинными буквами:
Велiкия Мшъ
Я увидел на стене кнопку звонка. Потоптавшись на месте, я позвонил.
Прошло с полминуты. Замок щелкнул, и дверь приоткрылась на несколько миллиметров. Дальше ее открывать не стали. Подождав еще немного, я приблизил ухо к щели.
– Девочки, девочки, – долетел до меня хриплый женский голос. – А ну спрятались. За ширму, кому говорю!
Я позвонил еще раз.
– Да-да! – отозвался голос. – Входи!
Я вошел и деликатно притянул дверь за собой.
Алтарная комната была такого же размера, как предыдущие, но казалась больше из-за евроремонта (другое слово подобрать было сложно). Ее стены были выкрашены в белый цвет, а пол выложен крупным песочным кафелем. В целом она походила на московскую квартиру среднего достатка – только мебель выглядела слишком дорогой, дизайнерской. Но ее было мало: алый диван и два синих кресла. На стене напротив алтаря (я все никак не мог заставить себя посмотреть в ту сторону) висела плазменная панель. Рядом стояла бамбуковая ширма с изображением ночного французского неба а-ля Ван Гог: словно бы со множеством перевернутых малолитражек, пылающих в бездонной верхней бездне. Видимо, за этой ширмой и было велено спрятаться девочкам.
– Здравствуй, – сказал ласковый голос. – Что ты отворачиваешься. Посмотри на меня, не бойся… Я не похожа на Ксению Собчак, хе-хе-хе… Я похожа на Гайдара с сиськами… Шучу, шучу. Может, поднимешь глазки?
