Я опять не понял, о чем идет речь. Меня охватило раздражение.
Мардук Семенович пришел мне на помощь.
– По преданию, – сказал он, – Великая Богиня превратилась в золотой дождь. Примерно как Зевс в мифе о Данае. Это, как ты понимаешь, метафора, – в обоих случаях божество превращает себя в деньги. Вернее, не в деньги, а в то, что стоит за ними на самом деле. С тех пор к богине стремятся все человеческие умы. Она и есть тот смутный свет, к которому сквозь века бредет человечество. Фигурально выражаясь, все люди держатся за протянутые к ней нити. Так что ты, Рама, уже с ней знаком.
– Да, – добавил Энлиль Маратович. – Великая Богиня – это вершина Фудзи. Понимаешь?
Я кивнул.
– Но раз богиня стала золотым дождем, тела у нее нет. А раз нет тела, значит, нет и bush'а. Поэтому богиня может смело ему верить. То, чего нет, не обманет никогда.
Шутка, возможно, и не стоила того, чтобы ее понимать. Но дело было не в шутках. Мне надоела эта затянувшаяся игра в прятки.
– Энлиль Маратович, когда вы мне расскажете, как все устроено на самом деле?
– Куда ты спешишь, мальчик? – печально спросил Энлиль Маратович. – Во многой мудрости много печали.
– Послушайте, – сказал я, стараясь, чтобы мой голос звучал спокойно и веско, – во-первых, я уже давно не мальчик. А во-вторых, мне кажется, что я в двусмысленном положении. Вы представили меня обществу как полноправного вампира. Но меня почему-то до сих пор держат в потемках относительно самых важных основ нашего уклада, вынуждая расспрашивать о смысле каждой фразы. Не пора ли…
– Пора, – вздохнул Энлиль Маратович. – Ты совершенно прав, Рама, пора. Идем в кабинет.
Я поглядел на собравшихся в зале:
– Мы вернемся?
– Хочется верить, – ответил Энлиль Маратович.
Агрегат «М5»
Кабинет Энлиля Маратовича был большой строгой комнатой, отделанной дубом. У стены стоял довольно скромный письменный стол с вращающимся стулом. Зато в самом центре кабинета возвышалось старинное деревянное кресло с высокой резной спинкой. Оно было покрыто потускневшей позолотой, и я подумал, что так мог бы выглядеть первый в истории электрический стул, разработанный Леонардо Да Винчи в те редкие спокойные дни, когда ему не надо было охранять мумию Марии Магдалины от агентов озверевшего Ватикана. Видимо, Энлиль Маратович сажал на этот трон позора провинившихся вампиров и распекал их из-за своего стола.
Над столом висела картина. Она изображала странную сцену, похожую на лечебную процедуру в викторианском сумасшедшем доме. Возле пылающего камина сидели пять человек во фраках и цилиндрах. Они были привязаны к своим креслам за руки и за ноги, а их туловища были пристегнуты широкими кожаными ремнями, словно на каком-то древнем самолете. Каждому в рот была вставлена палочка, удерживаемая завязанным на затылке платком (такой деревяшкой, вспомнил я, разжимали зубы эпилептику во время припадка, чтобы он не откусил язык). Художник мастерски передал отблески пламени на черном ворсе цилиндров. Еще на картине был виден человек в длинной темно-красной робе – но он стоял в полутьме, и различить можно было только контур его тела.
На другой стене висело два эстампа. На первом размашистая тень темно-зеленого цвета неслась над ночной землей (название было «Alan Greenspan's Last Flight»). На втором алела изображенная в трех проекциях гвоздика с блоком крупно набранного текста:
Гвоздика внутриствольная подкалиберная. Состоит на вооружении боевых пловцов CNN, диверсионно-разведывательных групп BBC, мобильных десантных отрядов германских Telewaffen и других спецподразделений стран НАТО.
Больше в кабинете не было никаких достопримечательностей – разве что металлическая модель первого спутника Земли на столе Энлиля Маратовича и стоящее рядом серебряное пресс-папье (Пушкин в сюртуке и цилиндре лежал на боку, подперев умиротворенное лицо кулаком – совсем как умирающий Будда). Под Пушкиным была стопка чистых листов бумаги, рядом – сувенирная ручка в виде маленького меча. В кабинете пахло кофе, но кофейной машины не было видно – возможно, она была спрятана в шкафу.
Аккуратная чистота этого места отчего-то рождала жутковатое чувство – будто здесь только что кого-то убили, спрятали труп и замыли красную жидкость. Впрочем, такие ассоциации могли возникнуть у меня из-за темного каменного пола с черными щелями между плит: в нем определенно было что-то древнее и мрачное.
Энлиль Маратович указал мне на кресло в центре комнаты, а сам сел за рабочий стол.
– Итак, – сказал он, поднимая на меня глаза, – про баблос ты уже слышал.
Я кивнул.
– Что ты про него знаешь?
– Вампиры собирают старые банкноты, пропитавшиеся человеческой жизненной силой, – ответил я. – А потом что-то с ними делают. Наверно, настаивают на спирту. Или кипятят.
Энлиль Маратович засмеялся.
– Пообщался с Герой? Эту версию мы уже слышали. Остроумно, свежо и, как вы теперь говорите, готично. Но мимо. Старые банкноты не пропитываются энергией, они пропитываются только человеческим потом. И кишат микробами. Я не стал бы пить их отвар даже по личному приказу товарища Сталина. Банкноты действительно играют роль в наших ритуалах, но она чисто символическая и не имеет к божественному напитку отношения. Еще попытка?
Я подумал, что если Гера ошиблась, правильной может оказаться моя собственная версия.
– Может, вампиры делают что-то особое с деньгами на счетах? Собирают большую сумму где-то в офшоре, а потом… Как-то перегоняют деньги в жидкое состояние?
Энлиль Маратович опять засмеялся. Наша беседа явно доставляла ему удовольствие.
– Рама, – сказал он, – ну разве могут вампиры использовать финансы иначе чем люди? Ведь деньги – это просто абстракция.
– Это очень конкретная абстракция, – сказал я.
– Да. Но согласись, что денег не существует за пределами ума.
– Не соглашусь, – ответил я. – Как вы любите всем рассказывать, у меня в жизни был период, когда я работал грузчиком в универсаме и получал зарплату. И я определенно могу сказать, что ее платили из точки за пределами моего ума. Если бы я мог получать ее прямо из ума, чего бы я ходил куда-то по утрам?
– Но если бы ты отдал свою зарплату, например, корове, она бы тебя не поняла. И не только потому, что тебе платили оскорбительно мало. Для нее твоя зарплата была бы просто стопкой мятой бумаги. Никаких денег в окружающем человека мире нет. Есть только активность человеческого ума по их поводу. Запомни: деньги – это не настоящая сущность, а объективация.
– Что такое объективация?
– Я приведу пример. Представь себе, что в Бастилии сидит узник, совершивший некое мрачное преступление. Однажды на рассвете его сажают в карету и везут в Париж. По дороге он понимает, что его везут на казнь. На площади толпа народу. Его выводят на эшафот, читают ему приговор, прилаживают к гильотине… Удар лезвия, и голова летит в корзину…
Энлиль Маратович хлопнул себя ладонью по колену.
– И? – спросил я нервно.
– В этот момент он просыпается и вспоминает, что он не заключенный, а грузчик из универсама. Которому во сне упал на шею большой веер в виде сердца, висевший над кроватью.
– Он бы никогда не упал, – тихо сказал я. – Он был приклеен.
Энлиль Маратович не обратил на мою реплику внимания.
– Другими словами, – продолжал он, – в реальности происходит нечто такое, чего человек не понимает, поскольку спит. Но игнорировать происходящее совсем он не может. И тогда ум спящего создает подробное и сложное сновидение, чтобы как-то все объяснить. Такое сновидение называется объективацией.
– Понял, – сказал я. – Вы хотите сказать, что деньги – это красочный сон, который люди видят, чтобы объяснить нечто такое, что они чувствуют, но не понимают.
– Именно.
– А по-моему, – сказал я, – люди все очень хорошо понимают.
– Думают, что понимают.
– Так ведь понимать – это и значит думать. А думать – и значит понимать.
Энлиль Маратович внимательно посмотрел на меня.
– Знаешь, что думает корова, которую всю жизнь доят электродоильником? – спросил он.
– Корова не думает.
– Нет, думает. Просто не так, как люди. Не абстрактными понятиями, а эмоциональными рефлексами. И на своем уровне она тоже очень хорошо понимает происходящее.
– Как?
– Она считает, что люди – ее дети-уроды. Жуткие. Неудачные. Но все-таки ее родные детки, которых ей надо накормить, поскольку иначе они будут страдать от голода. И поэтому она каждый день жует клевер и старается дать им как можно больше молока…
У Энлиля Маратовича зазвонил телефон. Он раскрыл его и поднес к уху.
– Нет, еще долго, – ответил он. – Давай про текущие вопросы пока. Жеребьевка потом.
Сложив телефон, он кинул его в карман.
– Ну вот, – сказал он. – Тебе осталось только сложить фрагменты в одну картину. Можешь?
Я отрицательно помотал головой.
– Вдумайся в это! – сказал Энлиль Маратович, назидательно подняв палец. – Я привел тебя прямо на порог нашего мира. Поставил перед его дверью. Но ты не можешь ее открыть. Какое открыть, ты даже не можешь ее увидеть… Наш мир спрятан так надежно, что если мы не втащим тебя внутрь за руку, ты никогда не узнаешь, что он существует. Вот это, Рама, и есть абсолютная маскировка.
