идущая по проходу. – А вы
откуда? Вы же из другого вагона! Нечего здесь ошиваться, идите к себе!
Чтобы понять причину собрания, прокуренная проводница заглядывает в купе. Прелестная
пассажирка в розовой, какой-то воздушной кофточке, на которой лежат золотые естественные, а не
накрученные локоны волос, оборачивается и смотрит на неё ясными голубыми глазами с
поволокой. И проводница просто обмякает перед ней, как перед ангелом, слетевшим с неба в купе
её вагона. Роман со своей верхней полки видит лишь проводницу, шалея от того, что с той
происходит. Она влюбляется. Прямо здесь и сейчас, прямо на глазах. Оказывается, процесс самого
490
влюбления можно наблюдать визуально. Конечно, Роман слышал о любви женщины к женщине, но
никогда не видел её так близко, тем более, не видел самого её возгорания.
– А-а, – тянет проводница, мгновенно понимая толпящихся мужиков и уже, кажется, нисколько
на них не сердясь. – А… чайку не хотите?
Она тут же убегает и минут через пять в купе возникает поднос с чаем для всего купе, хотя по
вагону чай ещё не разносят. Но поднос подаёт не проводница, а перехвативший его один из
воздыхателей – кавказец с блестящими чёрными глазами. Ставя поднос на столик, он, пользуясь
моментом, склоняется к красавице.
– На вокзалах нэт роз, – тайно, как сообщнице, сообщает он срывающимся голосом, – но как
только появятся, так сразу букэт…
К обеду следующего дня, залежавшись на полке, Роман идёт в туалет, едва протолкавшись
мимо страдающих воздыхателей. Около самых дверей туалета его догоняет вчерашний кавказец.
– Послушай, дарагой, – говорит он, взяв Романа под локоток, – давай мэстами поменяемся. У
меня такое же мэсто, как у тебя, только в другом купэ.
– И что мне будет за это? – с усмешкой спрашивает Роман.
– Дэнег дам. Ты куда едэшь?
– До Читы.
– Вот сколько билэт до Читы стоит, столько и дам. Нет, два раза столько дам. С доплатой
приедэшь. Как князь приедэшь.
Роман смотрит на него с недоумением. Ну понятно, что все тут с ума посходили, но не
настолько же.
– Нет, за три билэта сразу, – поправляется кавказец, расценив его молчание, как попытку торга.
– Не согласен, – отвечает Роман.
– Па-ачиму?! Я ведь тэбэ столько дэнег даю!
– Я не знаю, зачем тебе нужен этот обмен, – говорит Роман, – только сам подумай, как я могу
оставить жену, которая там, на нижней полке, едет? Ещё обидит кто-нибудь…
На лице кавказца выражение жесточайшего разочарования и злости. А вместе с тем нечто
похожее на оттенок уважения. Наверняка, представься сейчас Роман генеральным секретарём
Коммунистической Партии Советского Союза, то вряд ли его восхищение оказалось бы большим.
Но вдруг эта искра уважения тухнет, и остаётся только злость.
– Врёшь, собака, – подозрительно говорит он, сузив глаза, – зарэжу…
Ну ни фига себе, поворотик! И тут Роман чувствует шевеление кожи своего лица, понимая, что
лицо заполоняет та самая бледность, во время которой он готов порвать кого хочешь. Горяч
кавказец, да только с этим своим похолодевшим славянским лицом Роман съест сейчас трёх таких
орлов и не обожжётся, и не подавится. Но спокойно, спокойно, здесь всё-таки вагон. Надо
вздохнуть, перевести дыхание. Надо, наконец, открыть дверь в туалет.
– А вот я не буду тебя рэзать, – передразнивая его, говорит Роман. – Видишь, вон ту штуковину
с дыркой? Так вот я сейчас утрамбую тебя туда вместе с говном. Не обижайся, что дырка
маленькая. Весь войдёшь. Иди, спробуем…
И сказанное уже как программа – хочется схватить его за шкирку и сунуть в унитаз головой. Но
кавказец уже видит лицо Романа, освещённое теперь окном. И он уже менее горячий. Остывает
быстро и без шипения. Ему становится понятно – этот утрамбует. Дырка действительно так себе,
но этот, пожалуй, засунет. А не утрамбует, так помнёт. И снова в его глазах какая-то искра
уважения. Да, у такой славянской красавицы и должен быть такой мужик. Только такой.
Вернувшись в купе, Роман уже чуть иначе присматривается к своей прекрасной попутчице.
Хороша – ничего не скажешь. Вряд ли в ней есть что-то, что может не нравиться. Ну и что? Она
сама по себе, а Лиза – это Лиза. Эта красавица не более чем случайная попутчица до
Новосибирска, а Лиза – закономерная спутница по всей оставшейся судьбе. Иначе она уже не
воспринимается.
– Может быть, предложить им разойтись? – ещё не совсем остыв, предлагает он прекрасной
пассажирке.
– Да ладно уж, – смущённо отвечает та, – не обращайте внимания…
Неужто мужики не понимают, что такие красавицы редко бывают одиноки? Да не думают мужики
сейчас ни о чём. Не могут думать – их мозги в тумане. Просто слетаются на её розовый свет, как
мотыльки. Чуют её здесь и уже не могут усидеть в своих купе. А ведь в другое время, наверное, и у
него забродила бы кровь от такой. Просто сейчас любое постороннее влияние засвечивается
Лизой. А на мужиков раздражаться не надо. Они нормальные – такими и должны быть, если
мужики. Это он сейчас другой.
Выражение о занятом сердце на самом-то деле очень точноо. В сердце, заселённое любимым
человеком, уже не войдёт никто. Даже тот, кто более красив или богат. А если и войдёт, то тут же
поблекнет. Любимый человек светится в твоей душе, а не любимые тускнеют. Если рядом с тобой
нелюбимая, то многие женщины вокруг кажутся тебе лучше её. Но если твоя женщина любима, то
её не победит и царица женщин. Находясь в любви, ты находишься на пике самого человеческого,
491
в состоянии такой высокой духовности, которая не то чтобы даёт тебе силу справляться с
соблазнами, а просто не позволяет этим соблазнам возникать. Потому-то, имея в своём сердце
любимую, ты уже без всякого вожделения любуешься самыми обворожительными девушками и
женщинами точно так же, как любовался бы цветком, дождём или закатом.
Давно уже, ещё со времён эпохи Ирэн не испытывал Роман этого сладостного чувства: с
холодной чисто эстетической улыбкой наблюдать за красивыми женщинами, чувствуя высокое
безразличие к ним. Как вместительны и богаты моменты, когда мир не напрягает непреодолимыми
соблазнами, позволяя действовать в нём духовно. Как прекрасно смотреть на мир духовным
взглядом, без всякой зависти и вожделения! Жаль, что длится это обычно не долго. Если бы
существовали люди, у которых такое состояние сохранялось постоянно, то, наверное, они-то и
считались бы истинно святыми.
Выпив стакан чая, Роман ложится на полку, забыв и эту красавицу, и мужской психоз,
вскипающий лишь от одного её присутствия. Вагон покачивает, жёсткие колёса отсчитывают
рельсовые стыки, в стакане с серебристым
