погасит романтику. Любовь – это прекрасно, но жить тоже нужно. Я планирую восстановиться в журнале… Моя работа тоже занимала много времени. Помню, я приходила домой, чтобы приготовить ужин и полусидя заснуть практически за плитой, а утром снова бежала в офис.
— Женщины могут работать, сколько хотят, но… Тебя устраивал такой график? — Ретт опустился на стул и глотнул горячего чаю.
— Нет, — честно призналась я. — Я не трудоголик, но живой человек, и мне хотелось есть. А чтобы было что есть, нужно работать.
— Помню, что Дерел работу так и не нашел… — Ретт осекся, поднял на меня внимательный взгляд. — Ты ведь подашь на развод, так?
— Непременно. Как только Гилборны окажутся за решеткой, я тут же отправлюсь домой, соберу вещи и уйду… Куда-нибудь.
— Не куда-нибудь, а ко мне.
— Мы не обсуждали этого, — я запнулась и покачала головой. — В моих-то мыслях ты и я давно женаты, живем вместе и будим друг друга по утрам перед работой. Но чего хочешь ты? Какие у тебя планы?
— То есть ты правда думала, что когда мы вернемся в Лэстен, то я отпущу тебя к Дерелу одну? А потом позволю жить на постоялом дворе? Ада, черт возьми! У меня огромный дом на побережье, и я буду безумно рад видеть тебя в нем со всеми твоими вещами. А лучше без них! Купим новое.
Я молча согласилась. Отказываться даже не думала, а спорить и подавно. Я ждала его шесть лет. Шесть долгих лет. Ненавидела, потом прощала, и снова ненавидела до глубины души. А теперь люблю без памяти и плевать я хотела на причину, по которой мы расстались в прошлой жизни.
— У тебя большая спальня? — я игриво вскинула брови.
Ретт усмехнулся:
— Кровать огромная.
После завтрака еще было время понежиться в объятиях друг друга. Потом попрощались с домом, собрали в один чемодан все наши вещи и вышли на улицу. Не стали запирать дверь – незачем.
По пустым улицам ветер гонял хрустящую от инея листву. То тут, то там еще лежал пушистыми клочками выпавший ночью снег. На рассвете он растаял, но не полностью. Морозный ветер путался в моих волосах, и я накинула на голову капюшон. Так лучше.
Тюрьма, в которой находились Гилборны, не отапливалась. Я знала, что даже пленники у военных содержатся в куда более комфортных условиях, но спорить с Реттом не собиралась. Если он решил оставить их в холоде и кормить раз в два дня, то так тому и быть. Они заслужили.
Еще я помнила, что Ретт мстит им не столько за меня, сколько за свою маму. А за маму можно сделать что угодно, и Святой дух вряд ли осудит.
Ворота с колючей проволокой наверху отворились со скрипом. Ретт впустил меня, следом вошел сам и взял мою руку в свою. Проводил внутрь здания, оставил у выхода.
— Побудь здесь.
Сам он двинулся в темноту. Я озиралась по сторонам, пугливо прислушиваясь к звукам. Капель где-то неподалеку, шорох крыс в углах. Сквозняк играл с пожелтевшими бумагами на каменном полу.
Издалека донесся скрип – Ретт отворял решетки камер. Следом стон и проклятия.
Ретт что-то ответил пленному, но я не расслышала. Потом он крикнул:
— Ада, открой дверь!
Я вышла на улицу и придержала дверь за ручку. Первым из здания появился Джо – еще более худой, чем прежде, с трясущимися от голода конечностями. Ноги его с трудом держали.
Лэнд оказался более крепким. У него стучали от холода зубы, а в глазах все еще читалась жажда убийства.
Надеюсь, Гилборны останутся в тюрьме навеки, иначе Ретту, да и мне, придется прятаться…
— Поторапливаемся, — Ретт ткнул Лэнда дулом пистолета в спину, подталкивая.
— Тебе несдобровать, парень, — прокряхтел Лэнд. — Думаешь, привезешь нас в Лэстен, и дело сделано? А знаешь ли ты, почему нас так долго не могли найти?
Ретт молчал. Я быстро шагала за ним, едва поспевая.
Лэнд не унимался:
— Всё продается и покупается, парень. И полиция, и судьи. Дать денег в обмен на сокращение срока – дело плевое…
— Вам срок не сократят, — хмыкнул Ретт. — Шагай молча. Я ведь могу и передумать сдавать вас живыми.
— Да лучше убей здесь! — рявкнул Джо, оборачиваясь. И тут же получил пинок в живот.
Я, ойкнув, отвернулась. Не могла видеть Ретта таким… Он ударил человека!
— А все-таки, — процедил Ретт, — ты останешься жить. Я лично попрошу отправить тебя на работу в северные шахты. Что скажешь, м? Перспектива сдохнуть в холоде от туберкулеза лучше, чем из года в год маяться в четырех стенах камеры?
— Заткнись, Джо, — попросил Лэнд, неожиданно растеряв самоуверенность.
Контрабандисты молча двинулись дальше.
Мы привели их на вокзал. Ретт заставил сесть обоих на скамейку и не сводил с них взгляда, пока я высматривала на горизонте поезд.
В одиннадцать часов я гуляла вдоль рельс в нетерпеливом ожидании. Ретт говорил, что не мог ошибиться со временем.
В двенадцать часов я тряслась от желания разреветься, но еще держалась.
В час контрабандисты принялись хохотать и подшучивать над Реттом. Тому вновь пришлось успокаивать их, применяя физическую силу, но теперь я отреагировала на это зрелище спокойно.
В два часа я нервно шептала Ретту на ухо:
— Почему поезда нет? Мы перепутали дату или время?
Ретт молча стискивал зубы. Он уже понимал, что произошло, а вот до меня еще не доходило.
Довольно скоро и я осознала, что организации “Волк и Заяц” больше не существует, а значит, и поезд не приедет. В мертвый город, закрытый призрачным куполом, могу попасть разве что высокопоставленные военные. Если им здесь что-нибудь понадобится.
Но они не приезжали сюда двадцать восемь лет. Надобности не было. И сейчас нет.
Я стояла на перроне, все еще веря в чудо. Ретт не торопил меня. Он давно принял решение отвести Гилборнов назад в тюрьму, чтобы они понесли наказание хотя бы здесь, без суда, а самим отправиться домой. В дом, который теперь станет нашим. Ненадолго, пока не закончатся продукты.
Я следила за стрелками на карманных часах. Три часа… четыре… Поезда не видно, не слышно. Вокруг звенящая тишина. Она искрится в инее, играет с кристаллами снега в морозном воздухе.
Губы уже почти не двигались – замерзли. Ноги отказывались шагать. По холодным щекам полились горячие слезы, обжигая, и это
