Дымок вился из дула ружья Родиона Петровича.
— Такой красавец! — проговорил Сергей и пошел прочь.
Родион Петрович положил глухаря в ягдташ, висевший на боку. Нагнал Сергея.
Они выбрались на опушку. На лугу стояла в огороже копна сена, оставленная на зиму. Луг с загустевшей отавой ровно и чисто отливал зеленым простором. Нескошенный репейник на краю пылал в костре своих забагровевших листьев.
Родион Петрович и Сергей сели под копну отдохнуть.
— За что же все-таки отца посадили, дядя Родион?
Ветер шуршал в сене, проскальзывал седыми струями по отаве.
— Когда устанешь, особенно дорог уют, даже такой, — сказал Родион Петрович, притираясь спиной к сену.
— Я хотел поступить в военное училище — мне отказали…
Было сыро и холодно. В затуманенном небе бледнелись кое-где берестяно-голубые проталины.
— Он враг? — раскуривая трубку, Сергей большим пальцем вдавил огонь.
— Когда его увозили, он крикнул твоей матери: «Передай Сергею, я честен!»
Сергей поднял воротник шинели и привалился к копнс, посмотрел на почерневший палец.
— Тогда надо что-то делать — надо спасать отца, дядя Родион.
— А мы не знаем, за что его посадили, Сережа. Я только чую — собака зарыта где-то здесь… у нас — на Угре. Боюсь ломиться в бурелом, да еще с завязанными глазами: как бы ему хуже не сделать… да и тебе.
Из березняка вылетел с грохотом и свистом глухариный выводок и рухнул на рябину в подлеске. Птицы, сторожко озираясь, лениво склевывали ягоды. Родион Петрович и Сергей смотрели на птиц.
Часть II
ГЛАВА I
Прощалась осень с деньками бабьего лета, теплыми, в налитой чистым золотом дымке и жгучими, томящими пряно-горьким жарком осушенных трав, да вдруг поникла ненастьем.
Мимо Градских больниц шла девушка в модно сшитом пальто, в платке, что украшал ее и согревал, — дочь известного в Москве адвоката Лия Южинская; спешила па вечеринку в квартиру Сергея Елагина.
Он вернулся домой из армии, да, как оказалось, всегото на неделю.
Квартира в новом доме на Калужской.
Собрались друзья, и разгулялась встреча.
На столе вино в прозрачных и темных бутылках, шампанское с развороченным серебром на горлышке, салаты, рубленая сельдь, икра, шашлыки из ресторана. На блюде нарезанный, с ало-красной росою арбуз.
Играл патефон. Раскрыта дверь на балконе, веяло из черноты прохладой и горькою прелью уже опадавших листьев.
Сергей танцевал с Лией. Незабудкового цвета воротничок ее белого платья раскинут, и похоже-выглянула она из бирюзово-голубых лепестков и рада, черные глаза блестят из-за ресниц. Поднявшись на носки, отчего ноги ее в коралловых туфельках кажутся выше и стройнее, кружится с ним, положив руку на его плечо.
Гимнастерку Сергея перекрещивали коричневые ремни портупеи: отцовскую надел.
Лии нравится, что он одет по-военному: ведь люди могли думать, что он был на войне, — ходил в атаки, мог погибнуть, он даже улыбался с какой-то грустью, будто и на самом деле что-то было с ним.
Все сверкало перед Сергеем, все красиво, весь мир пел и кружился в вальсе, и это от Лии такое чудо — с ним она, трепетная, теплая. Дышал ее красотой, пьянился ее близостью, ее глаза перед ним раскрыты, глядят в самую душу, и где-то шепот тихий: «Люблю… люблю…»
Поднять ее и улететь с ней в ту темноту за балконом, где мерцали звезды, — вершины деревьев казались холмами.
Поддавалась его желанию и слегка откидывала голову с красным бантом, пламеневшим в черном крыле се волос.
Взор его опускался к ней. Сейчас, вот сейчас огнем вспыхнут слова: «Люблю тебя».
Лия выбежала на балкон.
Она одна стояла в надземном просторе. Звуки вальса грустили о чьей-то прошедшей любви, и Лии будто вспоминалось, что она так когда-то любила, давно-давно. Со слезами смотрела на аллею внизу, на опустевшую скамейку.
Сергей выскочил на балкон, пометался на площадке и со словами: «Все совершу для тебя!»-вдруг сел на балконную перегородку, перевалился на ту сторону.
Лия вскрикнула.
Все подбежали к двери.
Сергей, держась одной рукой за верхний прут балконной решетки, другой тянулся за листом липы. Крона ее покачивалась вровень с балконом. Лист не давался: относило ветром. Наконец сорвал — черенок в зубы, и перелез на площадку.
Полина Петровна подошла посмотреть, что за шум.
Сергей протянул лист Лии.
— Тебе!
Она отвернулась.
Сергей покраснел. Держал в растерянности лист.
Выручила Валя Звонцова, блондинка со вздернутым носиком.
— Сережа, ты герои! — провозгласила она и взяла лист.
Лия тотчас хотела уйти: «Как он позволил!»
Полина Петровна все заметила. Остановила Лию в прихожей.
— Не сейчас, после я поговорю с ним, — удержала.
Из комнаты донесся голос Пармена Лазухнна — друга Сергея;
— Зачем через балкон? Когда можно было по лестнице спуститься вниз и набрать листьев в наволочку Л пике на подушку.
— В цене пуховые, — изрек кто-то.
Лия подошла к Лазухину и поцеловала его. Все рассмеялись: поняли как шутку.
— Оценили! — воскликнул Лазухин. — Мысль оценили.
Пармен Лазухин-студент, будущий физик.
Сегодня на вечер собрался с особой тщательностью: нагладил костюм, надел белую рубашку, завязал толстым узлом яркий, клюквенного цвета галстук, Сидел на диване, слушал Сергея, то и дело вытаскивал из маленького брючного кармана часы с цепочкой, нажимал кнопку, и открывалась крышечка на циферблате. Ждал мгновения, когда в прихожей прозвенит звонок и войдет Феня.
После бегства из деревни она жила у Елагиных. Работала в больнице и вечерами ходила на курсы медсестер.
Сергей, попыхивая трубкой, рассказывал, как побывал у границы, видел румынскую землю — долину и красные черепичные крыши среди виноградников.
— Лишь река разделяла нас. Помню, пошел дождь.
Туча одна, а дождь на два разных мира. Как нас встречали молдаванки! Несли цветы, вино. Дорога была в пятнах от вина.
— Они должны быть красивы, — сказал Лазухин.
— Запомнилась одна, с гвоздикой в зубах.
— Киноафиша!
— Да нет. На Лийку похожа.
— Л за балкон метнулся. Она весь свой пыл на ветер. Теперь дня три хворать будет.
Лазухин прислушался к стукнувшему на лестнице лифту и вдруг бросился в прихожую — чуть не сбил Полину Петровну, — быстро открыл дверь… Она! Белый платок в брызгах, как жемчугом обсыпан.
— Тут праздничное царство, а ты по улицам. Ведь ходила? Признайся. Не хотела идти, — шепнул Лазухин в ее разрумяненное ветром лицо. Феня стянула платок с солнечно раззолоченных волос.
«Вот роскошь — не налюбоваться!»-схватил платок.
На кухне, где, позванивая ложечками, готовили чашки и блюдца к чаю, Полина Петровна познакомила Феню и Лию.
Черные глаза одной и синие другой встретились, поблестели зрачками и разминулись, Лия повернулась спиной, стала заваривать чай.
— Озябла? — тронула нахоложенную руку Фени Полина Петровна.
— Столько огней! — ответила Феня, оглядывая Лию.
Она, чуя взгляд, приподнялась на носки коралловых туфелек — хотела что-то достать на полке, — ноги стройно потянулись.
«А вдруг как Киря такую полюбит, — обдало жаром Феню, заполошило несусветное. — Что со мной?» — и улыбнулась, досказала, словно пропела, вволю радуясь, голосом:
— Ой, а на дворе рябинами пахнет!
— Есть, есть на столе рябиновая! — Лазухин подхватил Феню под руку, провел в комнату, к столу. Торопливо налил вина в бокалы.
— Что же мы одни? — сказала она.
— Чудеса не в трамвае творятся, — сказал Лазухин и чокнулся с Феней бокалом прикоснулся к донышку ее бокала, заглядывая ей в глаза с какой-то загадкой.
Феня поставила бокал, прислушиваясь к голосу Сергея.
— Лицом к лицу мы и Германия. Англия лишь отбивается. Бомбардировки, затем мощные воздушные и морские десанты, которые немцы перебросят через Ла-Манш, поставят англичан на колени.
— Немцы могли поставить их на колени еще в Дюнкерке, — сказал Желнов, сосед Сергея по дому, и, сняв очки, нервно протер стекла платком. — Значит, немцы не так сильны, или тут скрыта какая-то тайна? — значительно поставил вопрос и надел очки, сверкнул стеклами.
— Без тайн нет политики, — мельком ответил Сергеи и продолжал: — Вот тогда опасное приблизится к нам. Я-то готов ко всему. За мной, ребята, вперед, в атаку! — на последнем дыхании выкрикнул Сергей и засмеялся, будто он, уже бывалый солдат, давно привык к этой страшной для других команде.
Лазухин поднялся и почувствовал, как Феня посмотрела на него.
— Надо ставить стражу железную вокруг очагов с такою заразой, как война, пока не вымрет, и сжечь с землею то место, — громко заявил он. — Вот задача и цель человеческая!
