3
На чем я там остановилась? Да, храм. Верно. Так вот, мы карабкались по ступенькам и наконец увидели главные храмовые ворота, которые были на самом верху и выглядели просто неимоверными, будто пасть какого-то ужасного каменного монстра, все во мху, отовсюду папоротники торчат, и все это нависает над нами, вот-вот грохнется нам на головы и задавит до смерти. Именно так должно выглядеть место, где, поджидая жертву, рыщут призраки. Потом я поняла, что эти ворота не такие уж большие, не как те, что стоят перед какими-нибудь знаменитыми храмами. На самом деле, они довольно скромных размеров, но снизу, с лестницы, в тот первый день они выглядели ну просто гигантскими. Я только что втащила себя по всем этим ступеням и страшно устала, галлюцинировала от жары, плюс гипнотическое воздействие цикад и ку…клинк, ку…клинк от колесиков чемодана, да еще практически довела себя до нервного срыва мыслями о том, как папа собирается бросить меня в этом кошмарном месте. В тот момент, как я увидела ворота, меня посетил соблазн развернуться и броситься головой вниз на каменные ступени, или просто дать себе упасть спиной вперед в пушистую мягкость вечности, и не важно, покатись я вниз по лестнице, подпрыгивая, как кочан капусты, до самого низа, пока не ударюсь об асфальт, а потом еще дальше, в море, потому что я была бы мертвая и ничего со мной случиться уже бы не могло.
Ноги у меня дрожали. Коленные чашечки были как те лунные медузы, которых мама наблюдала в городском аквариуме, и тут что-то мазнуло меня по голой щиколотке, и каждый волосок у меня на теле встал дыбом, будто меня тазером шарахнули. «Татари!»[99], — подумала я, подпрыгнула и заорала, а папа начал смеяться, и в следующий буддийский момент я обнаружила, что гляжу в мшисто-зеленые глаза маленького черно-белого котика. Он быстро взглянул на меня искоса, а потом повернулся ко мне спиной и начал делать обычные кошачьи церемонии — шиться у ног, выгибая спину, а хвост вытягивая торчком; передние лапы он при этом тоже вытягивал, но не ко мне, а в противоположенном направлении, предлагая почесать ему попу, а также захватывающий вид на сморщенную задницу и гигантские белые пушистые яйца. В общем и целом, когда кот предлагает тебе почесать ему попу, ты просто берешь и чешешь, принимая, так сказать, сопутствующие товары в нагрузку. Мех у него был сухим и горячим, и тут начал звонить колокол; звук был таким глубоким, что на бамбуке задрожали узкие листья, и папа, который стоял под каменными воротами, посмотрел в сторону храма и прошептал, ни к кому не обращаясь:
— Тадайма… — что говорится обычно, когда попадаешь домой.
Маленький котик с большими яйцами взмахнул хвостом и повел нас вперед по дорожке, и тут я услышала шлепки сандалий по камню, и показалась Мудзи — она бежала нас встречать. На ней была ее серая пижама, а вокруг головы повязано белое полотенце. Она подхватила кота и сунула его под мышку, а потом, сложив ладони вместе (и не выронив при этом кота), отвесила нам глубокий поясной поклон.
— Окайринасаймасе, даннасама! — сказала она, а это, в общем, ровно то же самое, что говорят французские горничные в «Одиноком фартучке Фифи», когда их хозяева приходят домой.
Вечером они устроили вечеринку в честь нашего приезда, хотя вечеринка эта была не особо разгульной, потому что были только я, и папа, и Дзико с Мудзи, и пара бабушек из данка, которые тусовались при храме и помогали с готовкой, с садом, с религиозными службами и прочим. Прежде чем сесть за стол, все мы по очереди помылись в офуро[100], куда была подведена вода из серных источников. Папа пошел первым, потому что он мужчина, а это был бы абсолютный неполиткор в Саннивэйле, но здесь такое даже в голову никому не пришло. Когда он вышел, весь мокрый и розовый, на нем были юката[101], и гэта[102] на ногах, и маленькое махровое полотенце на голове. Мудзи поднесла ему стакан пива, и он выглядел счастливее, чем я его когда-либо видела, даже в Саннивэйле, и я опять почувствовала надежду, что, может, он решит остаться с нами в храме на лето. Я просто знала, что это будет для него гораздо лучше, чем ходить по всяким психологическим докторам. На работу ему было не надо, а мама была занята на своей работе и могла сама о себе позаботиться, и Великие умы философии Запада тоже прекрасно справлялись без него уже несколько тысяч лет и, наверно, могли подождать еще конца августа.
Мы сидели на деревянной веранде, выходившей в маленький храмовый сад, и вечерний ветер шевелил бамбуковые листья. Я смотрела, как он с удовольствием потягивает пиво, и уже хотела спросить, собирается ли он остаться, когда Дзико поднялась на ноги и сказала: «Наттчан, иссё ни офуро ни хайроу ка?»[103] Отказаться было бы грубо, так что я встала и пошла за ней в купальню, надеясь, что катаракты не дадут ей разглядеть мои шрамы и синяки, и сигаретные ожоги — они все почти зажили без следа, кроме некоторых, которые, наверно, останутся навсегда.
Снаружи купальни был маленький алтарь, и Дзико зажгла свечу, и палочку благовоний, а потом совершила три полных поклона, преклоняя каждый раз колени и касаясь лбом пола. Это заняло у нее немало времени, но не так много, как тебе может показаться, учитывая ее возраст. Меня она тоже заставила все это проделать, и я чувствовала себя глупой и неуклюжей, но она, похоже, ничего не заметила, потому что все это время бормотала себе под нос такую маленькую японскую молитву, которая в переводе звучит примерно так:
Я купаюсь,И я молюсь вместе со всеми существамиЧтобы мы могли очиститься телом и сознаниемВычистить себя изнутри и снаружи.
Казалось бы, зачем так уж напрягаться, но потом я подумала о хостесс в сэнто, какими чистыми и невинными они выглядели после ванны. И нельзя сказать, чтобы они вели здоровый образ жизни, так что, может, молитвы Дзико реально для них работали.
Купальня, в общем-то, это такой большой деревянный ящик, с ящиком поменьше внутри, тоже деревянным. Ящик поменьше — это, собственно ванна и есть, и ее наполняют супергорячей серной водой, от которой валит пар и пахнет тухлыми яйцами, так что, как ты понимаешь, нужно некоторое время, чтобы привыкнуть. Внутри купальни очень темно, только острые солнечные лучи пронзают мечами темноту и падают на твою обнаженную кожу. Рядом с ванной — пара низеньких деревянных табуреток и стопка пластиковых тазиков, чтобы черпать ими горячую воду из ванны для мытья.
Ванну в Японии принимают так: сначала ты как следует моешься целиком горячей водой, чтобы смыть грязь и пот и не загрязнить воду в ванной; потом забираешься в ванну и отмокаешь там, чтобы все размякло. Потом ты вылезаешь опять и вот теперь моешься по-настоящему, с мылом и мочалкой, и если ты собираешься вымыть голову, или побрить ноги, или зубы почистить, или еще там что, то сейчас — самое время. А уж наведя чистоту, ты смываешь с себя мыльные хлопья и забираешься в ванну опять, достойно закончить дело. Так можно немало времени провести, если втянуться и если тебе нравится запах тухлых яиц.
В купальне было тесновато, хотя тело у Дзико реально крошечное, но мое-то таким не назовешь, и рядом с ней я сама себе казалась голым бегемотом, и каждый раз, как мне надо было двинуться, я боялась уронить ее или раздавить. Но Дзико, похоже, этого даже не замечала, и через какое-то время я тоже перестала дергаться. Есть у Дзико такая особенность — одна из ее суперспособностей: просто находясь с тобой в одной комнате, она делает так, что ты начинаешь ладить с собой. И это не только у меня так. Она это делает с каждым. Я видела.
Наверно, сейчас самое время рассказать, как Дзико выглядит, потому что в тот первый день в ванной я совершенно обалдела. Нужно помнить, ей сто четыре года, и если тебе никогда раньше не приходилось общаться с очень старым человеком, ну, скажу я тебе, это сильное впечатление. Понимаешь, хотя у них, как и у всех, есть руки, ноги, груди и пах, как у любого другого человека, очень старые люди выглядят, скорее, как инопланетяне или создания из глубокого космоса. Я понимаю, говорить так, наверно, не слишком политкорректно, но это правда. Они выглядят, как Йода или типа того, древние и юные одновременно, и то, как они двигаются, медленно и осторожно, но вроде как рывками, тоже немного похоже на Йоду.
И потом, тот факт, что, будучи монахиней, она совершенно лысая. Макушка у нее гладкая и блестящая, и ее круглые щеки — тоже, но во всех остальных местах кожа у нее покрыта очень тоненькими морщинками, как паутина в каплях росы. Весит она, наверно, не больше пятидесяти фунтов и ростом фута четыре, тощая, одни кости, когда берешь ее за руку или за ногу, можно спокойно сжать пальцы в кулак. Ребра у нее маленькие, как карандаши под кожей, но тазовые кости огромные, похожие, собственно, на таз, и по пропорциям совершенно не совпадают с остальным. Можно подумать, кожа у нее должна свисать со скелета складками, но на самом деле кожа у нее на теле выглядит на удивление молодо. Я думаю, это потому, что она всегда была худой и лишних складок так никогда и не нарастила. Груди у нее маленькие и плоские, будто у совсем молоденькой девушки, которая только начала развиваться, а соски маленькие и розовые.
