На пятые сутки я уже валился с ног от усталости, когда прибежал Ник проведывая очередной раз. Немного подумав я объявил всем, что мне все равно, мне нужна мыльня и кровать. Я планировал пойти к тетушке Марте, я хотел привести себя в порядок и сидеть не менее получаса в горячей бадье, не экономя мыло. Я хотел хотя бы на время забыть о холере, смыть и стереть с себя осадок последней недели. Тетушка Марта пока грелась мыльня, усадила нас за стол на кухне и придирчиво следила за тем, чтобы мы с Николасом исправно жевали, и тыкала нас пальцем в бок или хлопала по голове при всякой нашей попытке сделать паузу и перевести дух. Вовсю работая челюстями, мы исподтишка бросали взгляды на возившихся у очага женщин, надеясь, что хотя бы следующая из вкуснейших лепешек щедро намазанных топленым маслом и медом, окажется последней.
Проспав двенадцать часов, я наконец почувствовал себя человеком. Я был чист, сыт и бодр, и был готов вступить в схватку с болезнью с новыми силами. Придя на свой участок я узнал, что прибыла долгожданная помощь, прибыли маги и целители, а так же прибыл орден Искупления. И эти ребята в черных монашеских робах сновали всюду, суя свой длинный нос. Их интересовало абсолютно все, что мы делали и как мы делали, но самое главное их интересовало, что мы обо всем этом думали. И конечно, все тут же вспомнили обо мне, спихнув все ответственность на меня. Мол это все его идея, это он во всем виноват. И главным у этой братии, был никто иной как мой старый знакомый, отец экзекутор Нестор.
Мне несмотря ни на что, импонировал этот человек, познакомившись с ним поближе, я понял, что он был фанатиком своего дела, и был предан ему душой и телом. Его целеустремленности можно было позавидовать. Если он выбрал цель и шел к ней, его было невозможно остановить, подкупить или запугать. Он сам мог запугать кого угодно. Ему даже не требовалось ничего для этого говорить. Его лицо давно превратилось в гротескную маску с застывшей и подавленной силой характера яростью, на которой горели голубые факелы глаз, бессердечного серийного убийцы. Коим он и являлся. Он просто как ядовитая змея, садился напротив человека с которым разговаривал, и смотрел не мигая ему в глаза. И они плыли, как свечной воск под огнем. Просто от одного его взгляда. Значительно позже, я ни раз видел, как костеродные посылали убийц, с угодливой улыбкой предлагали ему огромные суммы, подкладывали лучших красавиц, чтобы соблазнить его, глупцы. Все что угодно, лишь бы он изменил свое решение. А подкуп Нестор считал личным оскорблением, и чем больше была сумма, тем глубже было нанесенное ему оскорбление. Его невозможно было сбить с выбранного пути. Только переубедить, что его решение ошибочно. Несмотря на его фанатизм, у него был трезвый рассудок и холодный расчетливый разум. Он с трудом, но внимал очевидным фактам если их правильно преподнести. После, скрупулёзно их перепроверяя. И горе тому человеку который решит его обмануть. Такое чувство как жалость, у брата Нестора в принципе отсутствовало с рождения.
А костеродные привыкли кичиться перед собой, и перед всем миром. Своим богатством, своей силой, властью и безнаказанностью которой все это давало. Считая, что они стоят гораздо выше в пищевой цепочке цивилизации. Они поставили свои нравоучения в непреложные и обязательные для всех истины, возведя их чуть ли не в догматы. Что весь остальной мир был обязан перед ними пресмыкаться, просто по их праву рождения. И когда они сталкивались с отцом экзекутором, все то что они считали незыблемым, рушилось как карточный домик. И именно за это, они его ненавидели и страшно боялись. Ненавидели жгучей ненавистью, за чувство страха, что он им внушал. За то, что он мог быть честен перед собой. В то время, когда они жили в вымышленном мире песочных замков. За то, что он показывал им это, ставя их в один ряд с остальным миром, именно от этого осознания их просто корёжило.
А если наложить все это, на то что он был очень значимой, и наделенной огромной властью фигурой, в многочисленной, богатой, и очень влиятельной организации, как орден Искупления. Имевшей огромное влияние на сердца и души миллионов людей, живших на обширной территории. Ни один король или герцог, в здравом уме и трезвом рассудке не был готов ссориться с орденом. Вырисовывается совсем уж любопытная картина, показывающая просто чрезвычайно опасного человека. Он был словно цепной пес, да чего уж там, он был цепным драконом ордена Искупления. И именно такой человек, наведенный грамотно составленным доносом, пришел сюда проверять, чего это я тут делаю, и как смею лечить людей бесплатно. В то время как многоуважаемые врачеватели с “лицензией”, терпят убытки из-за отсутствия клиентов готовых платить бешеные деньги, в то время, когда огромный город поразила эпидемия смертельно опасной болезни.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Сказать, что Нестор был удивлен, когда ему представили, “наглого недоучку, который и лечить совершенно то не умеет” и вообще пора бы уже ордену Искупления проверить выскочку. Значит ничего не сказать. Он с тремя здоровенными телохранителями ордена, которые больше были похожи на вышибал из нижнего города, с тем лишь отличием, что их глаза горели безумным огнем фанатиков. Притопал с мрачной решимостью покарать, но замешкал узнав меня, все-таки он был не рядовым исполнителем, и интуиция у него была в порядке, он мгновенно почувствовал, что здесь что-то не то. Он немного знал меня, и знал, что я соображаю в лечении. Он неустанно следовал за мной по пятам, все выспрашивая и выслушивая людей. Именно тех людей, которых я лечил бесплатно, по двадцать часов в день. В то время как остальные лекари занимались этим сугубо из-под палки, только потому что в ином случае магистрат грозился отозвать их лицензию. Каким образом, он умудрился вынюхать что я бесплатно помогал людям после пожара, для меня оставалось загадкой. Нестор не побрезговал пойти со мной в трущобы, ко мне в лачугу. Ходил, расспрашивал бедняков которых я лечил, включая детей, детей надо сказать он расспрашивал особо тщательно. Расспросил старейшину, узнал, что я устроил школу в трущобах, обучаю детей грамоте. Захотел поприсутствовать на уроке, сидел до ночи у нас в тесноте и толчее нехитрого быта беженцев. У моих соседей было много маленьких детей, и они с детской непосредственностью глазели на него, расставив свои детские рожицы по дыркам в соломенных циновках, которые служили перегородками между нашими жилищами. Сынишка Иви вообще ввалился в мою хижину, в обнимку со своей двухлетней сестренкой. Встав рядом с Нестором, он без всякого стеснения принялся разглядывать его, в то время как у некоторых взрослых, поджилки тряслись от одного его вида.
День выдался тяжелый и я попросил его принести нам чая.
Он вернулся с обломком доски, которая служила подносом, на котором было две чашки горячего сладкого чая и три круглых печенья. Он раздал нам чашке и церемонно вручил по печенке, которые пекли в трущобах, вкусное надо сказать было печенье. Я думал, что он съест сам, но он разломил печенину на две части. Приложив их друг к другу, он выбрал ту, которая оказалась чуточку больше, и отдал ее Нестору, а вторую вручил сестренке. Девочка принялась с восторгом грызть печенье, усевшись на землю рядом с отцом экзекутором, обняв его правую ногу одной ручкой. Наверное именно в это мгновенье, его омертвевшее сердце дрогнуло, и та маска, которую он постоянно носил, треснула на секунду, показав, что напротив меня сидит все же живой человек.
Ушел от нас отец экзекутор уже ночью, под конец помучив меня расспросами, и больше я его не видел. На работу я вернулся, как обычно, и продолжал работать еще пару дней, как ни в чем не бывало. Потом узнал, что этот лекарь Фонс похожий на горгулью, ночью сбежал из города, бросив свой большой дом в престижном районе среднего города, он срочно захотел проведать родню в Атрийской империи, которую никогда до этого не видел.
Через два дня, когда заболевших стало гораздо меньше, меня позвали в главный храм Всевидящего где и квартировалась миссия ордена, мать настоятельница захотела зачем-то меня увидеть. В ее кабинете, кроме самой матери настоятельницы, сидела ее еще одна женщина в строгом монашеском одеянии. Она молчала, и ее не представили. Но прямой и уверенный в себе взгляд карих глаз, которые привыкли повелевать не спрячешь.
