Пока оперативник докладывал коллегам, дежурившим у выхода из аэропорта, приметы «подозрительного», Светлана Анатольевна встала с кресла и двинулась «подозрительному» навстречу, чтобы разглядеть его лицо поближе. Пробираясь сквозь толпу, она вдруг столкнулась с каким-то светловолосым мужчиной и выронила из рук сумочку.
— О! Сорри, мэм! — Мужчина быстро наклонился, поднял сумочку и всучил ее Быстровой. — Сорри, — повторил он с вежливой улыбкой.
— Ничего, я сама виновата, — пробормотала Светлана Анатольевна, взяла сумочку и, почти не удостоив блондина взглядом, двинулась дальше, машинально потирая ушибленную руку.
Поравнявшись с подозрительным парнем, она пошла с ним рядом к выходу, глядя краем глаза на его лицо.
Грим был неплохим, но долгий перелет не пошел ему на пользу.
На улице накрапывал дождь, и парень остановился, чтобы достать из сумки зонт и раскрыть его. Подав знак такси, он терпеливо дождался, пока машина развернется и остановится перед ним.
— В центр, — коротко сказал он таксисту.
— Куда именно? — переспросил водитель.
— Дмитровский шоссе, дом тридцать, — уточнил парень.
Водитель кивнул, и мужчина, стряхнув с зонтика дождевые капли и сложив его, забрался в машину. Тут же к машине с двух сторон подошли два оперативника. Открыв дверцы, они сели внутрь, расположившись по обе стороны от парня, сильно потеснив его.
Тот вытаращил глаза и открыл от удивления рот:
— What is the hell of…
— Милиция, — коротко объяснил один из оперативников и сунул мужчине под нос раскрытое удостоверение.
Парень посмотрел на удостоверение, перевел испуганный взгляд на оперативника, потом вздохнул и опустил усталые глаза.
4
Можно было подумать, что на допрос привели совсем другого человека. Глаза парня из синих превратились в карие, кожа на щеках посмуглела, лицо осунулось, резче обозначились скулы.
Допрос, проводившийся на английском языке, длился уже полчаса. И все это время парень только и твердил, что «не знаю» да «не понимаю», изредка разбавляя эти фразы требованиями предоставить ему адвоката.
Время от времени Турецкий прикрывал веки и, болезненно морщась, потирал пальцами виски. Он по-прежнему мало спал, и днем бессонные ночи напоминали о себе пульсацией в висках.
На столе у Турецкого зазвонил телефон. Он снял трубку.
— Ну как? — поинтересовался с другого конца провода Меркулов. — Твой злоумышленник еще не раскололся?
Александр Борисович посмотрел на задержанного парня и сухо ответил:
— Увы.
— Слушай, Сань, я тут вспомнил… Года полтора назад мне довелось допрашивать одного террориста. Вывел он меня тогда из себя — страшно сказать как. А потом, в паузе, вдруг спросил: «А правда, что в русских тюрьмах мусульман одной свининой кормят?» Это его так командиры запугали, чтобы он живым не давался. Понимаешь? Я тогда дал слабину и сказал, что нет. Потом пожалел, но было поздно.
Меркулов замолчал.
— Ну? — нетерпеливо спросил Турецкий.
— Чего нукаешь? Попробуй со своим, вдруг сработает. У террористов в бригадах много впечатлительных парней и девчат. Им ведь в лагерях сутками вдалбливают про жестокости «неверных» и про то, что в России «неверные» мусульман угнетают. Сам ведь знаешь.
— Хорошо, я понял.
— Ну бывай.
Александр Борисович положил трубку и продолжил допрос. Когда на очередной вопрос Турецкого парень ответил заученным «Я ничего не знаю, меня задержали незаконно», Александр Борисович вдруг резко сменил тактику и жестко прорычал:
— Чушь! Где ты видел, чтобы неверные судили кого-нибудь законно? — Турецкий взял со стола Уголовный кодекс и помахал им перед носом у парня: — Вот видишь? Это не Коран, а Уголовный кодекс. Шариатом он даже не пахнет. — Александр Борисович резко шлепнул кодексом о стол, так, что парень даже вздрогнул, и сказал загробным голосом: — Того, что мы о тебе знаем, достаточно, чтобы упечь тебя в тюрьму лет на десять!
— Я… не боюсь, — сказал в ответ парень. Однако голос его звучал неуверенно, и Турецкий продолжил нажим.
— Зря, — сказал он с садистской усмешкой. — Твои братья по оружию наверняка тебе рассказывали, что в России мусульманам приходится несладко. Им и на воле-то страшно по городу ходить, а уж про тюрьму и говорить нечего. Ты сгниешь в русской тюрьме, Ахмет. Ты будешь сидеть в камере с десятком неверных. О намазе можешь забыть сразу. Нравы в русских тюрьмах жестокие, тебе не позволят стучать головой об пол по пять раз в день. И это еще не все. Еду в наших тюрьмах подают два раза в день. Утром — свиную похлебку, вечером — кусок вареной свинины. Иногда мясо заменяют салом. А если заключенный отказывается есть, его кормят принудительно. Не можем же мы допустить, чтобы заключенные умирали от голода. Как тебе такое меню?
— Не пытайтесь меня запугать, — бледнея, пролепетал парень.
— Запугать? — Турецкий посмотрел на парня в упор немигающими, стеклянными глазами. — А зачем мне это? Я просто описываю ситуацию. Даже если тебе удастся выжить в тюрьме в первую неделю, дольше месяца ты там все равно не протянешь. Неверные разорвут тебя на части.
— Я не боюсь смерти! — гордо вскинул голову парень.
— Верю, — кивнул Турецкий. — Думаешь, после смерти твоя душа отправится к Аллаху? А знаешь, как у нас в тюрьмах поступают с мертвыми мусульманами? Нет? Ну так я тебе скажу. Перед тем как похоронить, их зашивают в свиные шкуры!
В глазах парня появился ужас.
— Это… неправда, — пролепетал он.
— Неправда? — Турецкий взял со стола Уголовный кодекс, раскрыл его и шмякнул перед парнем. — Вот! Статья пятьдесят шестая, часть первая. «Зашивание мусульман в свиные шкуры в качестве профилактических мер, направленных на искоренение терроризма»! Прочесть ее целиком?
— Но ведь это… варварство, — прошептал парень.
Турецкий холодно рассмеялся.
— Ва-арварство! — протянул он, затем резко оборвал смех и сухо произнес: — А чего ты ждал от неверных? Вы ведь не церемонитесь с врагами? Ну а мы и подавно.
Он закрыл Уголовный кодекс и отложил его в сторону. Затем сказал заметно смягчившимся голосом:
— Так что решайте сами, Ахмет. Либо мы становимся друзьями, либо вы еще при жизни превращаетесь в грешника, а после смерти будете тухнуть в свином жире.
Парень поднял взгляд и испытующе вгляделся в лицо Александра Борисовича. Лицо это было бесстрастной маской. Парень поежился.
— Я должен подумать, — тихо сказал он.
Турецкий покачал головой:
— Нет. Вы должны решить прямо сейчас.
Паренек неуверенно посмотрел на «важняка» и сказал:
— Я не…
— Тем лучше, — оборвал его Турецкий и снял телефонную трубку. — Ты мне надоел. Пусть с тобой поработают уголовники и тюремные повара. А после этого мы продолжим беседу.
Александр Борисович отвел от парня взгляд, словно и вправду потерял к нему всяческий интерес, и принялся набирать номер.
— Постойте, — тихо сказал парень.
Турецкий продолжал жать на кнопки.
— Подождите! — повысил парень голос.
Турецкий посмотрел на него так, словно впервые увидел, и недовольно произнес:
— Что еще?
— Я… я расскажу вам все, что знаю.
— Сдается мне, что вы ничего не знаете, — холодно возразил Турецкий. — Поэтому и морочили мне голову целых полчаса. Я больше не хочу с вами возиться. Я вызываю охрану.
— Подождите! — умоляюще взвыл парень и схватил Александра Борисовича за руку.
Турецкий молча посмотрел на его пальцы. Парень поспешно отдернул руку.
— Извините, — быстро проговорил он. — Меня зовут не Ахмет Рошаль, а Ахмет Фарух. Я — подрывник. Специалист по взрывчатке.
— Почему вы были в гриме?
— Меня разыскивает Интерпол.
— За что?
Парень потупил взгляд.
— Два года назад я сотрудничал с ИРА1 в качестве приглашенного специалиста. Меня арестовала английская полиция, но мне… помогли уйти. Мой портрет висит на сайте Интерпола, поэтому я вынужден был подстраховаться.
— Для чего вы прилетели в Россию?
— Мне… трудно об этом говорить. Мне позвонили месяц назад, сказали, что потребуются мои знания.
— Кто позвонил?
— Человек, который назвался секретарем Аймана аль-Аделя. Он предложил мне работу за приличное вознаграждение. Я должен был срочно вылететь для переговоров во Францию. Во Франции мне устроили встречу с Айманом аль-Аделем. Но лица его я не видел! — поспешно добавил парень. — Он был в шляпе и темных очках. Да и говорили мы в темной комнате.
— Вы должны были заложить взрывчатку?
— Да.
— Где?
— В московском театре. Я не знаю, как он называется. Мне дали схему театра. Я вел расчеты только по этой схеме.
— При вас не было никакой схемы, — заметил Александр Борисович.
