После этого я раза два встречал Аллочку в Малаховке, и мы разговаривали с ней очень вежливо, по-дружески, как будто тогда, до войны, у плотины между нами ничего не произошло.
Прошлой осенью я случайно встретил Аллочку в Москве, на улице, и она почему-то никуда не спешила и даже сама предложила проводить меня в магазин подписных изданий, куда спешил я.
Как и обычно, сначала мы говорили о всяких пустяках, а потом Аллочка вдруг стала жаловаться, что ей очень скучно, потому что с Сашей она давно поссорилась и после этой ссоры обнаружила, что у нее совсем нет друзей.
— Это неправда! — возмутился я. — По крайней мере один друг у тебя есть!
— Если этот один — хороший, то это уже очень-много…
Аллочка улыбнулась мне так нежно, что у меня перехватило дыхание. Всего несколько минут назад я разговаривал с ней свободно, даже немного небрежно, а тут почувствовал, что не могу выдавить из себя ни одного слова. Я только смотрел на нее — красивую, тоненькую, темноглазую, черноволосую — и неудержимо, глупо краснел.
Я прекрасно понимал, что надо сейчас договориться с Аллочкой о встрече, назначить свидание, может, пригласить в театр или на концерт, но почему-то я не мог это сделать и, тупо глядя на асфальт, с трудом выдавил из себя только одно приглашение:
— Приходи ко мне в гости, Аллочка… У меня двадцать четвертого день рождения… Придешь?
Аллочка, склонив голову набок, посмотрела на меня удивленно, даже, пожалуй, немного насмешливо, но согласилась:
— Приду.
И тут же записала в крошечный блокнотик мой адрес.
Уже потом, простившись с ней, я понял: пригласил я ее на день рождения только потому, что боялся, как бы она не отказалась встретиться со мной. А не прийти на день рождения неудобно.
Аллочка пришла и весь вечер была в центре внимания.
Дела, рассказывала анекдоты, смеялась и тормошила всех. Родственники восхищались ею открыто, по старой памяти. Трое моих друзей глядели на нее во все глаза, наперебой приглашали танцевать и вообще старались не отходить от нее. Я был глупо горд, счастлив, но где-то в душе у меня что-то свербило, потому что Аллочка ничем не выделяла меня среди остальных, а мне почему-то казалось, что я имею больше прав на ее внимание, чем кто-то другой.
Когда она собралась домой, я поехал ее провожать, несмотря на то, что родственники еще оставались и мама смотрела на меня укоряющими глазами.
Мы медленно шли с Аллочкой от метро по тихой Метростроевской, потом свернули к еще более тихому. Молочному переулку, прошли по мокрым от дождя и звонким каменным плитам возле старых стен бывшего монастыря. В переулке горели редкие тусклые лампочки.
Аллочка рассказывала о своей жизни, о том, что у мамы после гибели отца плохо с сердцем. Надо бы отправить ее на курорт, но нет денег. Вот когда дядя Семен продаст маленький дом, он отдаст старый долг.
Так он обещал. Он должен много. Маме хватило бы этого на три года, чтобы каждый отпуск ездить в Мацесту.
— Это все-таки скотство! — возмутился я. — Знать, что твоя мать больна, и не отдавать деньги… Это скотство!
Уж в крайнем случае можно что-нибудь там недостроить, а деньги отдать!
— Ты зря кипятишься! — Аллочка улыбнулась, — Все это естественно… Каждый старается устроиться в жизни получше… И это легче всего сделать за счет других… Тут уж кому как удастся…
— Вот это и есть скотство — устраиваться за счет других! — произнес я. — И я не понимаю, почему ты к этому так спокойно относишься!
— Насмотрелась… Привыкла… — ответила Аллочка и замолчала.
Мы долго шли молча, глядя себе под ноги. Потом Аллочка тихо спросила:
— Сема, скажи: ты думал обо мне все эти годы?
— Конечно, думал! Много!..
— И ты вспоминал… Ну, что у нас было?
— Я не забывал об этом ни на один день!
— Правда?
— Правда!
— Знаешь… — Аллочка остановилась, очертила носком черного ботика полукруг по мокрой, стершейся каменной плите. — Знаешь, я тоже этого не забывала… Но как-то вот так все получилось… с этим Сашкой…
Ей-богу, я сама ничего не понимаю… Он оказался очень плохим человеком…
— Не надо говорить о нем, — попросил я.
— Хорошо, не буду, — пообещала Аллочка. — Поверь, он никогда больше не будет стоять между нами.
Я поверил. Я вообще был готов поверить тогда всему хорошему. Я был очень счастлив оттого, что Аллочка не забывала меня, оттого, что она со мной. Мне не было дела ни до какого Сашки. Я не хотел знать его.
Мы долго стояли с Аллочкой в подъезде ее дома и перекидывались редкими словами. Мне страшно хотелось ее поцеловать, но я не решался. Мне казалось, что она может обидеться, рассердиться, и тогда мы больше не увидимся.
Поэтому я робко, тихо спросил:
— Аллочка…
— Что?
— Можно… я поцелую тебя?
Аллочка помолчала и вдруг рассмеялась.
— Чудак!.. Конечно, нельзя!
Она хлопнула меня по руке и убежала вверх, крикнув на прощанье:
— Заходи, Сема! Слышишь? Заходи!
— Обязательно зайду, Аллочка! — ответил я.
Я шел по Молочному переулку к метро и пел. Мне казалось, что я самый счастливый человек на земле. Я был уверен, что Аллочка любит меня, что этот несчастный Сашка, действительно, никогда больше не попадется на моем пути.
Однако я ошибся. Саша на моем пути еще попался, Попался в первый же раз, как я поехал в гости к Аллочке.
Когда я подходил к ее дому, Саша вышел из ее подъезда.
Вышел не один — с Аллочкой. Они пошли в другую сторону. Они не видели меня. А я их видел. Я видел, как Саша обнял Аллочку за талию, как она прижалась к его плечу.
Значит, они помирились Значит, мне опять незачем ездить в Молочный переулок…
И вот сейчас, в Малаховке, я жду, не приедет ли Аллочка. Может, она опять поссорилась с Сашей… Все может быть… Но она ведь не приедет ко мне домой сама говорить об этом… И я к ней не поеду. Я могу узнать об этом только в Малаховке.
И, кажется, я ждал не зря. Однажды вечером, приехав с работы, тетя Оля говорит, что встретила маму Аллочки и что в воскресенье они собираются вдвоем приехать в Малаховку. Я с радостью отмечаю про себя, что сегодня пятница, что день уже окончился, осталась суббота, и потом я увижу Аллочку. И буду с ней разговаривать — в первый раз после того, как я провожал ее в свой день рождения. Изменилось ли что-нибудь за это время?
Однако дождаться Аллочку в Малаховке мне не удается.
В субботу, уже под вечер, выкладывая на мезонине свою «елочку», я слышу во дворе крики, дикую, безобразную ругань. По голосам я улавливаю, что ругаются дядя Семен и плотник Филатыч, который вместе со своим братом делает каркас террасы.
Вначале я не могу понять, из-за чего они кричат, но потом, высунувшись из окна, начинаю понимать. Видимо, Филатыч просил у дяди Семена денег за ту работу, которая уже сделана, а дядя Семен не давал. Я знаю, что у него это твердое правило — не давать плотникам авансов и оплачивать работу только тогда, когда она полностью закончена. Он много раз говорил об этом и даже учил меня:
— Когда будешь строить свою дачу, не давай плотникам авансов. Возьмут и уйдут. И часть работы не оплачивай: тоже могут уйти на более выгодную. А найти плотников на доделки — нелегко, да и дорого. Все они жулики…
Подобных советов дядя Семен дает мне в последнее время много, но я стараюсь не обижаться на него, не обращать на них внимания. Дядя Семен стареет — что с него возьмешь?.. Я неплохо знаю плотников, которые у него работали за эти годы. Жуликов среди них было только двое. Остальные были обыкновенными рабочими, которым не хватало денег и которые поэтому подрабатывали в отпуск или по вечерам. К тому же я никогда не буду строить себе дачу, потому что она мне совершенно не нужна. Стоит ли мне обижаться на такие советы?
Однако мне очень не нравится, что дядя Семен сейчас ругается с плотником из-за денег. Я вообще считаю, что ругаться с кем бы то ни было из-за денег — унизительно, позорно. Даже если плотник неправ, ему все равно нужно отдать деньги. Ведь он их у же заработал.
Я спускаюсь по стремянке вниз и подхожу к Дяде Семену.
Он стоит весь красный, сжав кулаки. Его и без того выпуклые глаза, кажется, готовы совсем выскочить из орбит.
— Ты пьяница! — кричит он в лицо морщинистому, седому Филатычу. — Тебе просто нужно сегодня напиться!
— А ты кулак! Жила чертова! — кричит Филатыч. — У меня старуха больна, мать твою!.. Мне ей сахару вон на толкучке купить надо!
— Врешь! Врешь!
Я быстро становлюсь между ними.
— Дядя Семен, успокойся, — говорю я. — Отдай ему деньги. Какое тебе дело, на что он их потратит? Он же их заработал.
— Вот что он заработал! — кричит дядя Семен и показывает кукиш. — Вот! А ты не лезь не в свои дела!
— Дядя Семен, перестань! — Я беру его за плечи, пытаюсь увести в дом. — Отдай ему деньги! У тебя же сейчас есть!
