Бундзяк перепрыгивает с камня на камень, скатывается в овраг и снова подымается вверх, убегая от погони. Но Борис Дубенко не отстает от него. Он, как властелин гор, по звуку распознает, куда побежал бандит, отрезает его от Черного леса. Бундзяк оглядывается назад и с ужасом замечает, как сокращается расстояние между ним и парнем, как вырастает перед глазами фигура преследователя.
Вот уже завиднелась новая гора, близится лесная чаща, где пихты, словно в напряженной борьбе, глушат одна другую кронами и обнаженными корнями… И тут этот парнишка вдруг исчезает. Из потной груди Бундзяка вырывается вздох облегчения. Но внезапно у опушки леса вырастает озаренная лунным сиянием фигура все того же Дубенка.
Спрыгнуть бы в яр. А что, если упадешь на камень и переломишь позвоночник?
Что же делать, что делать? Страх раздирает мозг. Но внезапная идея придает Бундзяку сил. Он поворачивает назад, по узкой тропочке, петляя, спускается в овраг и спешит к Тарасу Трускавцу, который живет в своем тайном убежище одиноким волком.
Только бы добежать, только бы успеть…
Перепрыгнув через ручей, он выбежал на лужайку и стал спускаться в пропасть. Позади слышен шорох шагов Дубенка. Кажется, что из-под его ног осыпаются не камешки, а целые глыбы. Но вот уже и нора Трускавца.
— Тарас! Тарас! — отчаянным голосом кричит Бундзяк, пробегая мимо логова своего сообщника.
Тот выскакивает из подземелья с оружием в руках и встречается лицом к лицу с Дубенком…
Предсмертный крик Трускавца настиг Бундзяка уже в чаще леса. Касьян трижды перекрестился, молясь за упокой души Тараса и за свое спасение.
* * *
Вечер, но долина наполнена рокотом моторов и движущимися огоньками. По свежей борозде идет Ксеня Дзвиняч, а перед нею подымается отвалами и рассыпается вывороченная земля.
— Ксеня, любушка, как же так можно? — окликает ее, подходя, Олена Побережник. — Нам надо за урожай бороться, а разве ночью можно как следует вспахать поле? Хотела я остановить тракториста, а он прогнал меня домой. Так у меня сердце болит, что хоть под трактор ложись.
— А пусть оно у вас не болит, Олена. Трактористы пашут как надо. Гляньте вон на сантиметры! — и Ксеня замерила борозду окладным метром.
— Так и у тебя тоже болело сердце? — спросила Олена, взяв у нее метр.
— Не так, как у вас, а болело, — Ксеня улыбнулась, не замечая Павла Гритчука, который остановил трактор и подошел к ним.
— Тетка Олена, опять следите? — с деланным гневом набросился тракторист на женщину. — У меня тоже есть самолюбие. Ежели мне не верят, я и на другое поле перейду. Почему вы не дома?
— Да разве я дома могла бы полюбоваться вашей работой? Так с вечера славно пашете…
— Что ж любуйтесь хоть до ночи, — великодушно разрешил тракторист. — Только не так часто тыкайте метром в борозду… Эх вы… Да мы ведь сами хотим, чтобы урожай вырастал стеной. Не меньше вас хотим. За сколько вы боретесь? — обратился он к Олене.
— Боролась за двадцать и пять, ну, а как пристал муж с ножом к горлу, взяли еще пять.
— Плохо, плохо муж к вам приставал. Мягкий он, видно, у вас, бесхарактерный.
— Мягкий? Вы еще моего Леся не знаете! — вспыхнула Олена. — У него, видите ли, такой характер, что сразу в бригадиры попал, а чем он через год станет, того и жена не знает!
* * *
Меж гор подымается молодой месяц.
У Черемоша на голубом камне стоят дед Савва и Мариечка. Старик сосредоточенно, с надеждой и недоверием, разглядывает комочек приозерной земли.
— Может, что-нибудь и выйдет, — говорит он. — Может, и выйдет. Все в руце божией.
— А мне кажется — больше в вашей, чем в божией.
— И как у тебя язык поворачивается, говорить такие вещи! Что я, выше бога?
— Для меня, дедушка, выше.
— Мариечка, послушай хоть раз меня, старика: не сей, дитятко, сейчас, в новолуние.
— Да почему?
— А потому, что вся сила уйдет в стебель, а не в зерно. Ты посей при полумесяце, когда он завяжется, как плод. Тогда и зерно завяжется у тебя.
— Ой, дедушка, и скажете же такой пережиток! — девушку трясет от смеха.
— Стало быть, не будешь ждать?
— Не могу. Каждый пропущенный день высосет у меня сто тонн влаги с гектара и кусочек сердца иссушит.
— А у меня, выходит, не сохнет сердце? Я ведь хочу, как лучше. Годы, годы отрывают тебя от меня, откатываешься, как румяное яблоко от старой яблони. Только бы ты, маленькая моя, к счастью прикатилась. — Старик снова посмотрел на комочек земли, на молодой месяц, и выражение глаз его изменилось. — Так не послушаешь деда, не подождешь до полумесяца?
— В новолуние посею.
— Так пусть же и урожай у тебя как месяц растет! — пожелал, выходя из-за деревьев, Микола Сенчук.
— А как месяц растет, Микола Панасович? Расскажите! — с живостью откликнулась Мариечка на знакомые шутливые нотки в голосе председателя; она любила слушать его советы, рассказы о былом и даже сказки.
— А вот послушай, может и пригодится…
Только народился в небе месяц — совсем еще молоденький был — полюбилась ему звездочка. И вот бежит он ранним вечером к портному. «Сшей мне, портной, добротный да просторный костюм!» — «А что ж, это можно, — ответил портной, улыбнулся в усы, — а были они у него прямые, как стрелки, — и охотно снял мерку. — Приходи, молодец, через неделю, будет тебе платье добротное да просторное». Ровно через неделю опускается месяц к портному. «Ну, что, друг, сшил?» А у того от удивления и усы вилками вверх задрались. «Что это тебя, молодец, так разнесло? Или оженился, не дожидаясь костюма?» — «Только собираюсь, — подмигнул месяц. — Ну, показывай костюм, погляжу, можно ли в нем к невесте идти». Посмотрел на работу и опечалился. «Снимай еще раз мерку, придется невесте подождать меня». Что портному оставалось делать? Послушался он месяца и говорит: «Заходи, дружище, еще через неделю».
Проходит еще неделя. Ночью кто-то стучится к портному. Отворил он дверь и опешил, усы и те повисли, как перестоявшиеся колоски: стоит перед ним роскошный круглолицый месяц, широко улыбается, костюма ждет. «Что же мне делать, добрый человек, — взмолился наконец портной, — ежели ты каждую неделю втрое вырастаешь?»
Вот пускай и урожай у тебя так растет, Мариечка… А земля угрелась уже, — и Сенчук присел на корточки на краю поднятой целины.
— Теплая, хоть ребенка сажай, — с любовью проговорила девушка и склонилась над своим полем.
* * *
В низинке среди полей стоят Лесь Побережник и Микола Сенчук. К ним со всех ног бежит с сапкой в руке Олена.
— Ласточкой летит любушка моя. Что-то она защебечет? — говорит Лесь, приложив к глазам почерневшую руку.
— Лесь, у нас в бригаде долгоносик появился, и бригадира нашего нет. Что делать? Добрый день, Микола Панасович! — запыхавшись, скороговоркой сыплет Олена. — Я так работать не могу. Либо переведи меня в свою бригаду, либо скажи, где наш бригадир запропастился.
— Говорят, он сбежал от языка некоторых звеньевых, — деликатно поясняет Лесь.
Олена вспыхнула:
— Что уж, и слова самокритики ему не скажи! Стоило человеку стать начальником — сразу в неженку превратился!
— Так это он от твоего языка удирает?
— Помолчи ты хоть при председателе. Я тебя спрашиваю: что делать-то нам?
— Поднять все звено на борьбу с кузькой.
— А как же с прорывкой?
— Подождем денек: прорванные грядки долгоносик скорее уничтожит. А не прорвете — после сможете сохранить лучшие коренья.
— Так и делать, товарищ председатель?
— Только так. Как бригадир говорит. Пойдемте в ваше звено.
* * *
Дед Степан лежит в новой палате. Краска на стенах еще не просохла, и в комнате свежо. Вокруг старика теснятся внуки и правнуки.
— Дедушка, не умирайте! — просит его златокосая, как подсолнух, девочка.
Старик обводит взглядом всю свою колхозную родню.
— А я и не умру, дитятко. Они говорили, что надо мной свечка засветится. А мне светят глаза людские, — и он стал приподыматься с постели. — Дети, растет земля?
— Высоко поднялась, как вешние воды.
— И плоты идут по Черемошу?
— И плоты идут. Да все большие, гулкие. Похорошел Черемош, как никогда!
— Жизнь! Ну, так вынесите меня, дети, на широкий луг, чтобы видны были и нивы, и Юрины пруды, и люди.
Гуцулы почтительно выносят старика на луг, и Степан то впадает в полузабытье, то, не отрываясь, следит, как растут всходы, сверкая всеми оттенками зелени. Перед глазами Степана проплывают курчавые полосы свеклы. Чистые голоса расчесывают ее густые, как девичьи косы, рядки:
Ой, ты, свекла, белый корень,Зеленые листья!Приходили кавалеры,А я не в монисте!
Сверкая россыпью дождевых капель щедро кустится ячмень. Тянутся вверх светлые побеги яровой пшеницы. По-девичьи гордо подымается кукуруза, и в каждом сердечке у нее таится самоцвет. На склонах гор умостились зеленые островки табака, и все выше подымается молодой сад, рассыпая соловьиные трели.
