— Пока не собираюсь.
— О чем же ты пишешь?
— О работе нашей бригады. И еще о том, как одна женщина из нашей бригады хотела остановить сапкой трактор и сбавить урожай.
— Это из твоей бригады женщина?
— Сказал ведь уже, что из моей. Ты чего расстроилась?
— Лесь, а про меня ничего не пишешь? — замирая, спросила Олена.
— Делать мне больше нечего, только про тебя писать!
— Правда?
— Погляди, — Лесь подал жене лист бумаги.
Она повертела его в руках, вздохнула, спрятала за пазуху.
— Ты что, отогревать вздумала мою корреспонденцию? — возмутился Лесь.
— Хочу, чтобы мне Ксеня прочитала. Может, ты что не так написал, а газета — великая правда.
— Олена, я все так написал.
— А про меня ни слова?
— Ни слова. Нельзя писать в корреспонденции про близких родственников.
Последний довод убедил Олену, и она вынула бумагу.
— Тогда бери… Лесь, а может, ты научил бы меня грамоте, а то в школу стыдно бегать… Научишь?
— Отчего ж нет! Только пообещай, что не будешь колотить сапкой по радиатору.
* * *
В хате Ксени Дзвиняч сидит за книжкой Олена Побережник и твердым пальцем так нажимает на буквы, словно собирается выкорчевать их.
— Ксеня, любушка, ты так все в голову вкладываешь, что Лесь теперь не нахвалится мною. «Настоящий талант», говорит. Двадцать лет вместе прожили, а он только теперь заметил, что рядом с ним настоящий талант.
— Ой, талант ты мой вспыльчивый! — говорит с усмешкой Ксения Петровна и вздыхает, вспоминая прелесть вечеров, когда и ее ждала радость — ласковый взгляд и доброе слово Юры.
Олена приняла вздох Ксени за упрек и резко подняла голову.
— А что делать, если у меня характер как кипяток? Лесь говорит, что я сперва окажу, а потом подумаю, а я, поверь, и то и другое разом делаю, только не могу держаться спокойно, как ты. Что ж делать то?
— Да, наверно, сперва подумать, а потом говорить.
— Ты будто сговорилась с моим Лесем. Видно, придется и впрямь послушаться вас… Ой, Ксеня, пора уже в лабораторию идти! — и она вскочила из-за стола и завертелась перед зеркалом.
— Оленка, для кого это ты так прихорашиваешься?
— Для науки, любушка, — серьезно ответила женщина. — Я в ней хоть и мало смыслю, однако ни одного слова агронома не пропущу. Он так славно все растолковывает, что маленький разберется.
В хату-лабораторию женщины пришли с опозданием, на цыпочках пробрались на задние парты.
— Катерина Юстиновна, кто в колхозе центральная фигура? — спрашивал Нестеренко.
— Центральная фигура в каждом колхозе — бригадир, — уверенно начала девушка и, лукаво блеснув глазами, запнулась. — А в нашем, Григорий Иванович, центральная фигура, наверно… Олена Побережник.
Все расхохотались.
Олену охватило возмущение, но она, обведя всех взглядом, сдержала гнев и, переждав смех, отрезала Катерине:
— Я в твои годы почище зубы скалила. Только я еще посмотрю, как ты их сожмешь, когда Олену Побережник и впрямь выберут центральной фигурой…
После занятий Олена хотела разыскать Катерину Рымарь, но та словно сквозь землю провалилась.
— Удрала бессовестная девчонка, — пожаловалась Олена Ксене и тихо спросила ее: — Правда, любушка, я сегодня сперва подумала про центральную фигуру, а потом уже сказала?
— И хорошо подумала, — подбодрила ее Дзвиняч, — потому что заглянула вперед и увидела, что станешь бригадиром.
— Да ведь надо же вперед заглядывать, — повеселев, подхватила Олена.
Утром она первой вышла на кукурузное поле и с тревогой принялась сравнивать свою и соседскую делянку. Осмотр не утешил, а расстроил звеньевую, и когда на дороге появилась Ксеня Дзвиняч, Олена побежала к ней.
— Ксеня, голубка, я больше глазам своим не верю! Доброе утро… Твоя кукуруза уже перегоняет мою и корнями и ботвой. Что вы ей шепчете?
— Научные слова… И знаешь, Олена, машина не сапка. Тракторист нам очень помог.
— Тебе, Ксеня, — хоть сердись, хоть не сердись, скажу по правде, — все помогают! — с сердцем проговорила Олена и быстро пошла навстречу Миколе Сенчуку. — Товарищ председатель, я так больше работать не могу! Добрый день.
— Доброго здоровья. Что ж вам мешает работать?
— Несправедливость. Возле одних звеньев у нас все кружатся, как пчелы вокруг меда, а есть звенья, от которых все отворачиваются, словно от пустой миски. На делянке Ксени Дзвиняч машина встречает и утренние и вечерние росы, а мы по своей земле только сапками колотим. Что мы, хуже других?
— Вам трактор нужен?
— Ясно!
— Поздно опомнились.
— Это почему же?
Сенчук прищурился.
— Потому что одна женщина из бригады Леся Побережника покалечила трактор своим инструментом.
— Сапкой?
— Сапкой.
— Из бригады моего Леся?
— Из бригады Леся Побережника.
— И Лесь не оштрафовал ее? — возмутилась Олена. — Мягок он с женщинами. А бригадиру и для женщин характер нужен.
* * *
Тракторист, широко усмехаясь, ведет машину на делянку Побережник. Олена с неловкой улыбкой незаметно воткнула сапку в землю и пошла навстречу дорогому гостю.
— Как живете, Павлусь?
— Спасибо, хорошо. А где ж ваш инструмент, тетка Олена?
Олена прикидывается, что не поняла вопроса.
— Пол-литра? Это уж, Павлусь, вечером поставлю. Разопьете с Лесем на доброе здоровье.
* * *
Василина Рымарь колотит сапкой зачерствелую землю на своем огороде и со всей доступной ее натуре мягкостью объясняет Юстину:
— Так что, муженек, одна у меня надежда — на мак. Продам его перед рождеством, может наторгую на хлеб, чтоб не глотать нам борщ с одними слезами.
— С какого боку ни поглядеть на твои слова — отовсюду рожа Палайдихи высовывается.
— Что это Палайдиха стала тебе костью поперек горла?
— А то, что она мне жену поперек жизни поставила.
— Это, стало быть, я тебе стала поперек жизни? — поднимает голос Василина. — А ты мне и вдоль и поперек стоишь! Все наши пожитки в колхоз сдал. Лошадка-то уж принесла бы нам жеребенка, а на будущий год еще одного, и жил бы ты, Юстин, припеваючи, как пан!
— Так ты хочешь, чтоб я, Юстин Рымарь, проклятым паном стал?! — рассердился он. — Помянешь мне еще раз это слово — ей-богу, раздавлю твоими телесами весь мак!
Василину словно ветром сдуло с грядки, а Юстин, шагая домой, сердито бормотал:
— Ей-богу, возьму как-нибудь свяжу ее воловодом и вывезу в поле силой, а то иначе никак не оторвать ее от собственного мака. Из-за нее и мак этот так въестся в печенки, что не захочешь ни есть его, ни глядеть на него.
— Подменили муженька, ой, подменили, — вслух горюет Василина, выходя из кукурузы.
— Опять ссорились? — сладеньким голоском спрашивает через плетень Палайдиха.
— Ссорились, — вздохнула Василина.
— Жаль человека, — покачав головой, проговорила Палайдиха. — Что он у тебя, впрямь обольшевичился или весь разум высыпал с овсом в конские кормушки?
— Это вы напрасно говорите, — насторожилась Василина. — Тут не в его разуме дело, а в крутом характере.
— Да, боженька мой, я ж только про характер и говорю. Из-за него и вам придется ясли грызть или весной древесными почками кормиться. Вот, может, маком только и спасете семью от смерти, а то…
— Придется спасать, — и Василина с силой стукнула сапкой оземь.
— Что деверь из Америки пишет?
— Что он может написать? Вместо хлеба пальцы грызет, никакой самой плохонькой работы нет.
— А вы слыхали, миленькая, что Бандера уже на Киев наступает?
— На Киев? — перепугалась Василина. — А что ж у нас так тихо?
— Спрашиваете! Да потому, что мы… в окружение попали.
* * *
Рассветные звезды уже бледнели, когда к озеру подъехала машина. Из нее вышли Чернега, Нестеренко, Сенчук и шофер.
— Должно, быть, Мариечка кинула в озерко волшебное снадобье, так вас сюда и тянет! — говорит Чернеге Сенчук.
— Не в озерко, а в приозерный грунт. Разве это не волшебство? — спросил Михайло Гнатович, указывая на роскошную, зеленую, как барвинок, кукурузу.
— Волшебство! — согласился Нестеренко.
Михайло Гнатович перебирает руками листву и стебли кукурузы.
— Что, экскурсанты не приходили сюда?
— Один чуть ли не каждый вечер ходит.
— Кто?
— Василь Букачук.
— Не мешает его интересом и других заразить, только чтоб не в вечерние часы ходили. Надеюсь, теперь не одно такое озерко заинтересует девчат.
— Подумаем, Михайло Гнатович. У меня уже два озерка есть на примете.
— Микола Панасович, только озерки или люди тоже?
— И озерки и люди.
— Поедем на табак?
— А когда же отдыхать?
— В дороге, в дороге! В машине.
— Ну можно ли так — все время недосыпать?! То собрания, то совещания, то лекции, то беседы, то поле, то диссертация — так никогда и не выспитесь!
