стало уменьшаться вместо того, чтобы расти, один из преследователей
выстрелил. Я заметил это краем глаза, но стрела, очевидно, упала так
далеко, что я даже не услышал ее шороха в траве. Дорога в основном была
сухой, хотя попадались короткие, буквально в несколько ярдов, участки,
где она как-то резко превращалась в черную жирную грязь. Я опасался, как
бы Верный не оступился или не поскользнулся на всем скаку в таких
местах, но он с легкостью преодолевал грязевые барьеры.
Когда дорога вновь изогнулась дугой, расстояние между нами, даже
сократившееся на краткое время, все равно было уже слишком велико даже
для умелого лучника. И гнавшиеся за нами уже не пытались стрелять. Но,
пытаясь в последнем усилии достать ускользающую дичь, они сделали нечто
куда более глупое — попытались срезать, рванув напрямик через траву.
Вероятно, их часть была укомплектована не местными, и они плохо себе
представляли, на каких почвах растет такая трава…
Испуганное ржание слилось с громкой человеческой бранью. Я
оглянулся и увидел сквозь травяные заросли, как барахтаются в трясине
лошадь и свалившийся с нее всадник. Второй солдат, успевший вовремя
остановиться, теперь сдавал задом вспять, не рискуя даже разворачиваться
на опасном участке.
— Да помоги же мне, Олаф! Куда ты, твою мать! Я не могу вылезти,
Олаф, это не шутки! Олаф, чтоб тебя!!!…
Но Олаф, ощутивший, наконец, под копытами твердую землю,
развернулся и погнал коня обратно в село. Убедившись в твердости его
намерений, я позволил Верному снизить темп. В вечернем воздухе все еще
разносились крики и проклятия обреченного, но затем его последний
отчаянный вопль "Нееет! Я не хочууу!" оборвался, и вновь наступила
тишина.
— Жуткая смерть, — сказала Эвьет. — Может, нам все-таки стоило
вернуться и ему помочь? Вдруг это были все же йорлингисты…
— В таком случае, мы оказали им услугу, — с усмешкой ответил я. -
Чем меньше в армии дураков, тем лучше для нее же. Правда, сильно умный
вообще не станет воевать… И, знаешь ли, мне совершенно все равно,
из-под какого флага по мне стреляют. Тот, кто пытается меня убить, по
определению является моим врагом, какими бы мотивами он ни
руководствовался.
— Но если он делает это по ошибке?
— Если в результате я умру, мне будет от этого не легче. Нет,
конечно, бывают ситуации, когда ошибка разъясняется ко взаимному
удовлетворению. Но в данном случае никакие объективные причины не
требовали погони и стрельбы. Не стали незнакомцы заезжать в село — ну и
скатертью дорога! Но нет, этой публике очень хотелось развлечь себя
охотой на себе подобных. Ну вот и доохотились. Жалко, что только один, а
не оба.
На это Эвьет уже не стала возражать. Мы продолжали путь, постепенно
удаляясь от Аронны, и через некоторое время болотная трава по краям
дороги уступила место невысоким деревцам, и мы снова оказались в лесу,
на сей раз, впрочем, довольно редком. Низкое солнце, казалось,
просвечивало его насквозь. Затем лесная дорога раздвоилась, и я выбрал
левую, которая вела как раз на северо-восток.
Самый прямой путь, однако, не всегда оказывается самым правильным.
На закате выбранный курс привел нас на берег реки — того самого притока,
мимо устья которого мы проплыли днем — однако никакой переправы здесь не
оказалось. Вероятно, прежде здесь был мост, но он был разрушен кем-то
или чем-то — не сохранилось даже деревянных свай. До противоположного
берега, впрочем, было не более полусотни ярдов.
— Вот что, — решительно заявила Эвьет, — я должна научиться
плавать.
— Прямо здесь и сейчас?
— Ну а когда же еще? Или ты предлагаешь сидеть и ждать, пока река
пересохнет?
Я окинул взглядом лес и пустынный берег с полоской песка между
травой и водой. Было очень тихо и спокойно, как всегда бывает вечером
погожего дня; лишь изредка перешептывались камыши в заводях. Не похоже
было, что в ближайшее время здесь объявятся посторонние. Прямо перед
нами, там, где дорога упиралась в берег, располагалась удобная отмель,
где можно войти в воду, не опасаясь сразу оказаться на глубине.
Спешившись, я зашел в реку по голенища сапог и убедился, что на дне
отмели — плотный речной песок, а не вязкий ил. То, что надо.
— Хорошо, — подвел я итог своей инспекции.
Существовала, однако, проблема деликатного свойства. Учиться
плавать в одежде крайне неудобно (не говоря уже о том, что потом ее
придется сушить), а отправлять человека, который только собирается
научиться плавать, в воду одного без присмотра — так и попросту опасно,
даже на мелководье. Как совместить требования здравого смысла с нормами
приличий? Меня-то, положим, чужая нагота никак не может смутить — за
время своих занятий медициной я навидался человеческих тел во всяких
видах, включая выпотрошенный. А грязные мысли меня не посещали даже в
юности. Мой учитель говорил, что похоть заложена в человеке лишь как
возможность, но не как предписание, и при правильном воспитании она так
и не возникнет; мой личный опыт вполне подтверждает эту теорию. Но как
объяснить Эвьет, что мой взгляд не оскорбителен для ее целомудрия?
Но, пока я терзался этой несвойственной мне проблемой, Эвелина уже,
не глядя на меня, сама скинула сапоги, пояс, распустила шнуровку на
груди и принялась разоблачаться без малейшего стеснения. Уже собираясь
стащить брюки, она все же вспомнила о правилах и обернулась в мою
сторону:
— Это ничего, что я раздеваюсь при тебе, Дольф? Я тебя не смущаю?
— Нет, — улыбнулся я. — Для меня человеческое тело ничем
принципиально не отличается от тела любого другого существа. Сказать по
правде, я опасался, что это ты смутишься.
— Ну, ты же сам говоришь, что родство по духу важнее кровного. А
мой отец видел, как я купаюсь, и Эрик тоже. Да и чего тут стыдиться?
Разве в том, чтобы мыться или купаться, есть что-то грязное или
бесчестное?
— Нет, разумеется. Вся грязь и бесчестье — только в глазах
смотрящего.
— Но ты-то не такой.
— Я ценю твое доверие, — серьезно ответил я.
— Это простой логический вывод, — пожала плечами Эвьет, не иначе
как вспомнив наш урок под дождем. — Если бы ты хотел причинить мне зло,
у тебя уже были для этого возможности.
Она бросила брюки на песок и решительно вошла в воду.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
