— Благодарю, — ответил я. — А где я могу оставить нашего коня? И не
найдется ли для него овса? Я заплачу, — добавил я поспешно.
— Там за углом сарай, где стоит моя лошадь. Отодвинешь щеколду и
войдешь. Я ей недавно в кормушку овес засыпал, наверняка осталось еще.
Пусть твой тоже угощается. Щеколду потом не забудь снова закрыть!
Позаботившись о Верном (хозяйская лошадь оказалась гнедым
тяжеловозом, далеко не первой, однако, молодости, как и сам мельник), мы
вернулись в дом.
— Да вы, небось, еще и сами есть хотите? — сумрачно осведомился
хозяин.
— Не откажемся! — ответил я за двоих.
— Есть рыбная похлебка, вареная репа и ржаные лепешки. Я тут
по-простому живу, без разносолов.
Я заверил его, что мы не привередливы.
— Ну тогда пошли наверх… Меч свой только тут оставь. Э, да у тебя
еще и арбалет? Хороши же нынче мирные путники… Его тоже снимай.
Несмотря на неодобрительный взгляд Эвьет, я подчинился. Непохоже
было, чтобы здесь нас поджидала опасность, несмотря на медвежьи повадки
хозяина. Наш мир таков, что в нем скорее настораживает радушие, нежели
грубость… Да и, даже в наихудшем случае, на самом деле я ничем не
рисковал.
— Ты тоже можешь отложить свою дубину, — заметил я, кладя меч и
арбалет на громоздкую лавку справа от входа.
— Когда я приду в гости к тебе, тогда и будешь говорить, что я
могу, а что нет… — проворчал мельник и начал подниматься на второй
этаж по крутой лестнице, массивной и основательной, как, похоже, все в
этом доме, опираясь своей палицей о ступени. Мы последовали за ним.
Мельник привел нас в помещение, служившее ему, очевидно, кухней и
столовой. Указав нам на лавку возле стола без скатерти (оба предмета
мебели были сколочены все в том же грубо-тяжеловесном стиле), он
осведомился:
— Похлебку разогреть, что ль, или холодную будете?
— Лучше разогреть, — ответил я.
Старик, наконец, поставил свое оружие к стене (впрочем, в пределах
досягаемости) и разжег очаг при помощи своего факела, затем затеплил
огонек стоявшей на столе коптилки и загасил факел, сунув в кадушку с
водой. Подвесив котелок над огнем, он вдруг повернулся к Эвьет:
— А ты чего все молчишь? Немая, что ль?
— К чему лишние слова, если Дольф все говорит правильно, — пожала
плечами баронесса.
— Дольф? — прищурился мельник. — Я думал, он твой дядя.
— Ну да, дядя, — на ходу перестроилась Эвелина. — Но я зову его
просто Дольф, он сам так попросил. Он говорит, что, когда его называют
дядей, чувствует себя стариком.
— Эвьет, ты так выболтаешь все мои секреты, — изобразил смущение я.
— Вот что я тебе скажу, девочка, — произнес мельник, недобро
зыркнув в мою сторону. — Что бы он тебе ни наговорил — не бойся. Если ты
с ним не по своей воле, то только мигни — я его живо по стенке размажу,
кем бы он ни был.
Эвьет прыснула — настолько нелепым показалось ей такое
предположение.
— Нет, все в порядке, — весело пояснила она. — Никто меня не
похищал и не принуждал.
— Ну ладно, коли так. А ты, — он обернулся ко мне, — не серчай. Сам
знаешь, небось — люди, они всякие бывают.
Он поставил перед нами две глиняные тарелки (сам он, очевидно, уже
поужинал), положил деревянные ложки и продолжил свои расспросы:
— А что ж ты, да еще с девчонкой, по ночам путешествуешь?
— Так вышло, что ночь в дороге застала, — ответил я. — Мы здешних
мест не знаем. Хотели переправиться выше по течению, а там дорога прямо
в реку упирается… Хотя вообще-то ночь — самое безопасное время. Ибо
те, с кем лучше не встречаться, тоже люди и ночью предпочитают спать.
— Тоже верно, — хмыкнул мельник. — По нонешней поре день для
злодейств сподручнее. Хотя, смотря для каких… А моста выше нет, да.
Был раньше, хотя и не чиненый сто лет, по нему уж опасно ездить было, но
еще прошлой весной его совсем снесло.
— Что ж новый не наведут? Вроде речка неширокая, не так много
работы.
— А по этой речке граница графств проходит. На этом берегу
грифонские вассалы, на том львиные… Вы сами-то чьих будете?
— Ничьих, — ответил я поспешно, прежде чем Эвьет успела открыть
рот. — Мы из вольного города. И войну эту в гробу видали.
— Вот и правильно, — кивнул старик. — Я тоже ни за кого. Ко мне
муку молоть и те, и другие ездят. А мука — она и есть мука, ни на цвет,
ни на вкус не различишь, из чьего зерна она смолота…
— Как же ездят, если переправы нет?
— Ниже по течению брод есть. Но вообще ты прав, в последнее время с
того берега меньше клиентов стало. Хотя, может, им просто молоть
нечего… Ну, кажись, согрелось, — он опустил черпак в котелок,
осторожно попробовал, затем, сунув руку в рукавицу, снял котелок с огня
и разлил похлебку по тарелкам.
— Ездят, — продолжал он, усаживаясь на табурет напротив нас. — Хоть
и граница. Но мост строить не будут, нет — ни те, ни эти. Хотя обоим
нужен. Но — "как же так? Мы построим, а те будут пользоваться?"
— Могли бы договориться, чтобы работу пополам, — усмехнулся я,
поднося ложку ко рту.
— Э, "договориться"… Чтобы договориться, друг другу хоть на малый
грош доверять надо, — покачал головой мельник. — Ну ладно, вы ешьте,
разговорами сыт не будешь…
После того, как мы поужинали, хозяин показал нам комнату, где даже
обнаружились две кровати с набитыми сухой травой матрацами и подушками -
правда, без простыней и одеял, но уже и это было неплохо (я опасался,
что спать придется на каких-нибудь пыльных мешках).
— Ну ладно, девочке спать пора, — сказал он, — а с тобой давай еще
потолкуем. Говоришь, ты лекарь? Пойдем, может, присоветуешь что от
бессонницы…
Я кивнул Эвьет, одновременно указывая взглядом на дверную щеколду -
мол, запрись, когда я выйду. Она улыбнулась с видом "не учи ученого".
Придется, конечно, ее разбудить, когда я вернусь, но это меньшее зло,
чем спать с открытой дверью в чужом доме.
Мы с мельником возвратились на кухню, по-прежнему освещенную
огоньком коптилки.
— Существуют настойки из трав, способные погрузить человека в сон,
— начал я, — но они имеют скверное побочное действие. Как ни банально,
лучшее средство от бессонницы — это физический труд на свежем воздухе,
умеренная пища без излишков жирного и сладкого и, по возможности,
спокойная жизнь без потрясений. Но здесь всего этого, как я понимаю,
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
