теперь это уже происходило довольно быстро — становилось ясно, что
остров имеет форму пологого горба, вытянутого по течению. Сперва из воды
показалась частично занесенная илом трава вокруг нашего плота,
накренившегося еще сильнее, а затем — и ветки невысоких кустов, которые
росли вокруг вершины.
Меня заинтересовала эта растительность, и я сошел с помоста, чтобы
осмотреть ее повнимательней. Вместо буйных зарослей, каких можно было
ожидать на необитаемом островке посреди реки, трава была короткой,
словно состриженной. Да и листва кустарника подверглась, некоторым
образом, "стрижке".
— Что там? — заинтересовалась Эвьет. — Мы можем как-то использовать
эти кусты?
— Только в качестве топлива для костра, — ответил я. — Но дело не в
этом, а в том, что на этом острове явно кто-то пасется. Я не нашел
помета, очевидно, его унесло течением, но, судя по тому, как объедены
листья, это козы. А значит…
— Отсюда можно дойти вброд до берега!
— Да. Осталось только дождаться, пока совсем спадет вода.
Вода продолжала отступать, оставляя за собой лужи, кое-где довольно
большие и глубокие. В некоторых из них плескалась в тщетных поисках
выхода оказавшаяся в ловушке рыба; выловить ее голыми руками не
составило труда. Пока мы с Эвьет инспектировали лужи, я поручил братьям,
уже, похоже, смирившимся с моим лидерством, наломать веток и развести
костер. Что им, после некоторой возни — ветки еще не просохли — все-таки
удалось.
К тому времени, как мы вдоволь наелись печеной рыбы, река
практически вернулась к своему нормальному уровню. С северной стороны
"горба" уже хорошо была видна песчаная коса, тянувшаяся под углом в
сторону правого берега. И, хотя она уходила под воду, я не сомневался,
что глубина там небольшая — может быть, пока еще не для козы, но для
коня точно.
Братья, сидевшие спиной к северному берегу, этого не видели;
осоловев после сытного обеда — точнее, ужина, ибо день уже клонился к
вечеру — они клевали носом, и я решил, что момент для расставания самый
подходящий. Я молча подал знак Эвьет, и мы, ведя в поводу Верного,
спустились на косу. Здесь мы сели на коня, и спустя несколько минут
благополучно выбрались на другой берег. Как я и рассчитывал, плыть
Верному нигде не пришлось, и мы замочили лишь сапоги.
От моей самодельной карты, однако, здесь было мало проку. Река
унесла нас на много миль к западу от нашего маршрута — и от города
Комплен, который должен был стать следующей его точкой. Теперь, кстати,
нас отделял от него еще и приток, мимо которого мы проплыли днем, и,
хотя он был, разумеется, не столь широк, как Аронна, но через него тоже
нужно было как-то переправляться. Но для этого сначала надо было до него
добраться. Пока же перед нами простирался еще мокрый луг, а дальше
тянулась гряда невысоких холмов, некоторые из которых поросли лесом.
Нигде не было видно ни жилья, ни дорог.
Где-то поблизости, конечно, должно было быть селение, из которого
приходили козы, а возможно, что и не одно. Но мы не знали, где — и
паводок смыл следы, по которым это можно было бы вычислить — так что я
просто направил коня через луг на северо-восток, вслед за собственной
тенью.
— До чего мерзкие типы, — заметила Эвьет. — Фактически, они утопили
собственного отца!
— Дали ему утонуть, а это не одно и тоже, — уточнил я. — Хотя…
припоминая, как все это было… знаешь, я, пожалуй, не поручусь, что
Жеан не помог старику упасть. И тем не менее, это не самый мерзкий тип,
какого мне доводилось встречать. Он еще достаточно благороден, -
усмехнулся я.
— Жеан?! Благороден?!
— Ну да. Он ведь не столкнул туда же еще и брата. И даже, напротив,
удержал Жакоба от безрассудного прыжка в воду. А ведь, попытайся Жакоб
спасти старика — и, очень вероятно, утонул бы сам. И Жеану досталось бы
все наследство, а так — только половина.
— То есть, по-твоему, не убить родного брата из-за денег — это уже
достоинство?
— На фоне людей, поступающих иначе — очевидно, да.
— Жуть. Я, конечно, знаю, что такое бывает. Но мне трудно
представить, как это можно — убить собственного брата. Я, положим, не
испытывала особой любви к Филиппу. А уж тем паче к Женевьеве, о которой
я и сейчас скажу, что она — дура, у которой на уме были одни платья и
кавалеры. Хоть и считается, что о покойниках нельзя говорить плохо…
— Что, между прочим, весьма глупо, — заметил я. — У живого еще есть
шанс исправиться, но покойник лучше точно не станет. И даже обидеться он
не в состоянии…
— Хм, дельная мысль, — оценила Эвьет. — Так вот, как бы я ни
относилась к старшему брату и сестре, но убить — это в голове не
укладывается!
— Ну, на самом деле нет никакой разницы между убийством брата и
убийством, скажем, соседа. Или любого другого, кого ты хорошо знаешь. Я
не хочу сказать, разумеется, что можно оправдать убийство из-за денег.
Но если некто — мерзавец, заслуживающий смерти, он заслуживает ее вне
зависимости от того, с кем он состоит в родстве. Кровное родство вообще
не имеет никакого значения…
— Ну, тут уж ты хватил лишнего, — не согласилась Эвьет.
— Ты говоришь так потому, что все наше общество устроено иначе. Оно
возводит родство в абсолют, определяя им и положение на социальной
лестнице, и отношения между людьми. Но ведь в этом нет ни капли здравого
смысла. Имеют значения лишь личные качества человека, и гордиться можно
только собственными заслугами, а не поколениями своих предков. Я
понимаю, тебе это трудно принять — ты сама родовитая дворянка, и тебе
кажется оскорбительной сама мысль, что какой-нибудь простолюдин может
быть ничем не хуже тебя…
— Ну почему же. Ты ведь не дворянин, а мы с тобой нормально
общаемся. Но все-таки, Дольф… ты не совсем прав. Я согласна, что дурак
не станет умнее из-за богатой родословной. Скорее, наоборот — напыщенный
осел еще хуже, чем просто осел. Но в то же время — дворянину важно не
опозорить свой род. Это дополнительная причина, удерживающая его от
дурных поступков. А если бы, как ты говоришь, кровное родство ничего не
значило…
— Что-то незаметно, чтобы страх за честь своего рода удерживал от
убийств, предательств, лжесвидетельств и всего прочего, — усмехнулся я.
— Карл Лангедарг — один из самых знатных дворян в Империи, не так ли? И
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
