Старец снова побелел и надавил локтем на свой бок.
– Богом заклинаю: уйди… – выдавил он из себя.
Сашенька вспыхнула как маков цвет и выбежала вон из его кельи.
Александра Никифоровна совершила два путешествия по святым местам. Во время первого осенью 1849 года в Кременчуге в доме графа Остен-Сакена, к которому дал ей рекомендательное письмо Федор Кузьмич, она встретилась с императором Николаем Павловичем и долго с ним беседовала. На вопрос царя «Как же она не испугалась одна поехать в такую даль?», она ответила: «А чего мне бояться? Со мной Бог, да и великий старец Федор Кузьмич за меня молится». При этих словах Николай I насупился и больше никаких вопросов не задавал.
А во время второй своей поездки она познакомилась в Почаеве с майором Федоровым и вышла за него замуж. Она прожила с ним пять лет в Киеве, а после его смерти вернулась в Сибирь и поселилась в Томске, получая пожизненную пенсию 130 рублей в год. Старец к тому времени уже умер, и майорша Федорова почти каждый день после церковной службы приходила на его могилу и молилась за упокой его души.
Между 1897 и 1902 годами в Сингапуре объявился очень старый человек. Полуиндус, полуевропеец. Его речь представляла собой какую-то тарабарщину из английского, французского, немецкого и русского языков. Он называл себя Prince Alexander Tsar, то есть сыном русского царя Александра I. Его мать погибла во время цунами, а он спасся и вернулся на родной остров, который защищал его отец от армии султана. Но отца он там не застал. Выжившие островитяне рассказали принцу, что Александр-царь отправился в Индию искать свою семью. Больше он своего отца не видел. После гибели флота новый султан оставил попытки обратить островной народ в ислам, и принц Александр стал вождем племени и благополучно правил до старости. И лишь почувствовав скорую кончину, он решил выбраться в большой мир и разузнать о своем отце. Он подсаживался в таверне к пьяным матросам и рассказывал им трагическую историю своей жизни. Но в нее мало кто верил. Зато угощали туземца-фантазера моряки на славу. Выдумать такое мало кому под силу.
В сентябре 1949 года части Народно-освободительной армии Китая вторглись в Восточный Тибет, а через два года заняли Лхасу. Государство Тибет исчезло с карты мира. Далай-лама был вынужден покинуть страну и просить политического убежища за рубежом.
Глава 10. Новая жизнь
Так многозначительно назывался таежный поселок в Красноярском крае, в ста километрах южнее полярного круга, куда меня все-таки определил на десять лет в колонию-поселение следующий суд – за растрату средств моей собственной компании.
После оправдательного приговора, вынесенного нам с Журавлевым судьей Самойловой, я находился на свободе целых три дня. Жена настаивала на немедленном отъезде за рубеж. На тот момент я был оправдан судом и мог свободно покинуть пределы России. У меня еще оставались немалые деньги. С таким капиталом любая страна предоставила бы гражданство всем моим домочадцам. Но я опять уперся. Полтора года, проведенные за решеткой, так меня ничему и не научили.
У меня перед глазами стояла одинокая и потерянная фигура судьи, собирающей со стола листы приговора. Она принесла себя в жертву. Неужели ради моего благополучия и богатой жизни за границей? Нет. Если бы госпожа Самойлова допускала мысль, что я могу вот так просто взять бросить все и уехать, она бы никогда не вынесла мне столь мягкий приговор. Теперь я в неоплатном долгу перед этой женщиной, сумевшей выбраться за флажки, выставленные организаторами охоты. Она смогла сделать это. А я, мужик, не смогу? На меня сейчас устремлены сотни тысяч глаз колеблющихся граждан моей страны. Они тоже хотят чувствовать себя людьми, принимающими решения, а не быдлом, беспрекословно делающим то, что велит хозяин. Как я могу предать их веру и надежду?!
– Идеалист! – выкрикнула мне в ответ жена. – У тебя от тюрьмы, точно, крыша поехала. Ты хоть понимаешь, что ты несешь? Кем ты возомнил себя? Нельсоном Манделой? Иисусом Христом? Надо же, нашелся великомученик, страдалец за народ? Что-то, когда ты свои деньги зарабатывал, тебя не сильно народная жизнь заботила. А тут нате, какие метаморфозы! Миша, я тебя предупреждаю: на роль декабристки я не гожусь. Хочешь и дальше сидеть в тюрьме и мыкаться по лагерям – пожалуйста. Но только без меня и детей. Опомнись, пока не поздно. Послушай голос разума. Давай уедем. Я тебя умоляю!
Таня упала передо мной на колени и разрыдалась. Мне было очень неловко, что я довел любимую женщину до такого состояния. Я поднял ее с пола и усадил на диван.
– Хорошо, хорошо… – приговаривал я, поглаживая ее длинные волосы. – Я сейчас же позвоню адвокату и попрошу, чтобы он связался с Самойловой и сделал для нее все, что она пожелает. И я увезу вас отсюда.
– Это правда? – жена подняла на меня заплаканные глаза.
Я не ответил, ибо уже набирал телефон адвоката.
Однако Анна Сергеевна не приняла никакой благодарности от моих людей.
Я стал сам добиваться встречи с судьей. Однако Самойлова ее под всевозможными предлогами избегала, на мои звонки не отвечала, а своим домашним, похоже, строго-настрого наказала оградить ее от проявлений моей благодарности. Хотя сейчас, по прошествии многих лет, я понимаю, что Анна Сергеевна элементарно боялась, что ее могут обвинить в получении взятки от меня и саму упечь за решетку. И, как вскоре выяснилось, небезосновательно.
В квалификационную коллегию поступила жалоба от прокуратуры на предвзятое судейство Самойловой в моем деле. Ее отстранили от дел, вначале на время, а потом навсегда. Она поступила очень осмотрительно, не поддавшись на уговоры моих адвокатов и ничего не взяв от меня. Обвинение в получении взятки, выдвинутое против нее, рассыпалось.
Мои защитники разделились на оптимистов и скептиков. В то, что Мосгорсуд оставит в силе приговор, вынесенный мне Мещанским судом, не верил никто. Но оптимисты считали, что мне ничего серьезного в ближайшее время не грозит. Пока обвинение подаст апелляцию, пока кассационная инстанция рассмотрит ее и отправит дело на пересмотр, пройдет немало времени. И до вынесения нового приговора я буду свободным человеком, даже не стесненным подпиской о невыезде. Пессимисты же, как и моя жена, настаивали на моем немедленном отъезде за рубеж, напоминая, что прокуроры готовы обвинить меня в совершении еще одного преступления, о котором почему-то прежде забыли, – в растрате средств компании. Не важно, что контрольный пакет акций принадлежал мне, а объем выплачиваемых дивидендов и размеры инвестиций в различные коммерческие проекты устанавливал совет директоров холдинга, меня все равно хотели обвинить в том, что я умышленно растратил средства, чем нанес ущерб миноритарным акционерам. Бред какой-то! Я просто не мог поверить в эту чушь, что человек может украсть у самого себя. Что-что, а интересы компании и интересы акционеров для меня всегда были на первом месте, я же был главным из совладельцев!
Поэтому я отверг предостережения скептиков и не уехал сразу. А потом уже было поздно.
Меня вызвали на допрос в прокуратуру к тому же самому молодому и ретивому следователю, который полтора года назад пытался выдавить из меня покаяние в предыдущих грехах. Я подошел к десяти часам утра к указанному в повестке кабинету и постучался. Мне велели подождать, а через полчаса пригласили войти. Следователь огласил мне новое обвинение и выписал ордер на мой арест. Из его кабинета я вышел снова в наручниках в сопровождении конвоя и был доставлен обратно в Матросскую Тишину, в ту же самую камеру, которую покинул всего три дня назад.
Дело о растрате рассматривалось еще полтора года. Прокуратура собирала со всей страны обманутых мною акционеров, и они давали показания в суде в качестве потерпевших. А тем временем мои гонители, отчаявшись добиться от меня уступки акций, взяли курс на окончательное разорение некогда процветавшего холдинга. Налоговое ведомство завалило арбитражный суд исками по взысканию с нас якобы недоплаченных налогов за пять лет. Когда суммы недоимок и штрафов сравнялись со стоимостью основных производственных активов компании, наши мощности стали продавать на аукционах по частям. Эти предприятия представляли интерес для многих инвесторов, большей частью иностранных. Однако они всегда доставались почему-то каким-то новым, неизвестным фирмам. Государство тоже старалось не афишировать новых собственников. Но никто из мелких акционеров больше не роптал, хотя всех разорили до нитки.
Новый судья – честолюбивый и исполнительный юрист лет тридцати пяти от роду – не мудрствуя лукаво, приговорил меня к десяти годам лишения свободы в колонии общего режима. Но к тому времени Дума внесла изменения в уголовный кодекс, и суд заменил мне лагерь на колонию-поселение. Так, после трех лет ожидания вынесения приговора в Матросской Тишине (правда, с перерывом в три дня) я и оказался здесь, в Новой Жизни.
