– Думаю, около миллиона долларов придется за это кресло выложить.
– Да, многовато, – комендант почесал за ухом. – Но если мы станем разводить осетров, то через год-другой, может быть, и удастся скопить. Ты как думаешь, олигарх?
Я улыбнулся и пожал плечами: дескать, тебе решать.
Но Полеванов неожиданно сменил тему разговора и спросил меня:
– А ты не собираешься семью сюда перевезти? Только скажи, мы тебе за лето отдельный дом построим.
– Нет, Ваня. Спасибо. У меня был серьезный разговор с женой на эту тему. Она твердо сказала, что она не декабристка. Понимаешь, свою судьбу я выбрал сам. Причем сознательно. Это мой путь. Я не хочу, чтобы близкие и дорогие мне люди жертвовали собой ради меня. Да и о детях кто-то должен заботиться. А что им здесь, в лесотундре, делать?
– Что верно, то верно. У нас здесь не слишком-то с образованием гладко, – согласился комендант, а потом вдруг предложил: – А давай школу построим. Глядишь, жены к нашим ссыльным и потянутся. И им работа найдется. В учителя пойдут. У вас же жены образованные.
– Да и больницу не мешало бы открыть. А то среди новеньких много больных, – в свою очередь внес предложение я.
Полеванов обнял меня и похвалил:
– Как же мне с тобой повезло, Мишаня! Какой мне умный и щедрый олигарх попался. Что бы я без тебя делал!
Школу и больницу мы построили, и осетров тоже стали разводить. Через год Полеванов дорос до полковника и скопил денег на взятку. Однако должность начальника управления ему не дали, там был свой кандидат, из Санкт-Петербурга, зато заместителем назначили.
На прощание он написал ходатайство о моем условно-досрочном освобождении. В Красноярске не возражали, но Москва ответила категорически «нет».
– И чего они тебя так боятся на свободе? – высказался в сердцах полковник и зашвырнул далеко в сугроб окурок сигареты. – Вроде бы нормальный, вменяемый мужик. Дело свое знаешь, о людях заботишься. Ума не приложу.
– Потому, Ваня, и боятся, что я в отличие от них, как ты выразился, нормальный и вменяемый и в их дурдоме не участвую. Меня ведь не сломали. Я остался самим собой. Этого они мне никогда не простят.
– Но ничего, потерпи еще немного. Два года всего осталось. Ты с новым комендантом-то на рожон лишний раз не лезь. Даже если он к тебе будет несправедливо придираться, ты лучше стерпи. Сказывали мне, что есть у него на твой счет секретные инструкции, чтобы не дать тебе вернуться отсюда на «большую землю». Береги себя, Миша. Я буду хлопотать за тебя в Москве. Даст Бог, еще свидимся. Спасибо тебе за все, – сказал на прощание Полеванов, крепко пожал мне руку и быстро пошел к вертолету.
Майор Румянцев был злым с рождения. В детстве ему нравилось мучить животных, а в армии – солдат первого года службы. Он от этого получал ни с чем не сравнимое удовольствие. Видимо, поэтому после службы пошел работать в систему исполнения наказания. Заочно выучился в высшей школе МВД и получил офицерское звание. Но даже среди коллег, не отличавшихся особо тонкой душевной организацией, он получил прозвище «Зверь». И было за что. Нормальный человек так издеваться над заключенными просто не мог.
Не выдержав каждодневных побоев, от него ушла жена, забрав двоих малолетних детей – мальчика и девочку. Румянцев запил. Одного осужденного, косо посмотревшего в его сторону, забил насмерть. Дело против него замяли, но из колонии он был вынужден уволиться. И краевое начальство не нашло лучшего применения для майора, как отправить его на север, проветриться. Установленные Полевановым либеральные порядки в Новой Жизни смущали многих в управлении исполнения наказаний, и, на их взгляд, некоторая жесткость нового коменданта для колонии-поселения не помешала бы. А то зэки совсем разболтались. Живут на севере лучше, чем вольнонаемные сотрудники на «большой земле». Словно это не колония, а курорт.
Под командованием Румянцева теперь находилась целая рота солдат внутренних войск, охранявших почти тысячу зэков-поселенцев. Новая Жизнь развивалась столь стремительно, что скоро должна была опередить по численности населения районный центр.
– Мне известно, что большинство объектов здесь построено на ваши деньги, Ланский. Однако вы должны понимать, что никакого права собственности на эти сооружения вы не имеете и никогда иметь не будете. Это имущество принадлежит государству, а я здесь его законный представитель. Ваша благотворительность оценена моим руководством. Мне тоже рекомендовали использовать ваш опыт для дальнейшего благоустройства колонии, но я прошу вас не забывать, что вы были и остались лишь поселенцем, – так обозначил наши отношения новый комендант.
Я не возражал.
Но очень скоро его стремление установить свои порядки в Новой Жизни наткнулось на противодействие с моей стороны.
– Ланский, я приказываю вам пересмотреть смету на питание поселенцев и привести ее в соответствие с установленными нормативами! – орал он, брызгая слюной.
– Но эти люди сами зарабатывают эти деньги в очень трудных климатических условиях, причем мы еще переводим значительные суммы в Красноярск, – попробовал возразить я.
– Что?! – благим матом взревел Румянцев. – Ты мне перечить вздумал! Да я тебя в карцере сгною! Ты у меня кровью харкать будешь! Развел тут, понимаешь, частную лавочку. Да стоит мне только пальцем пошевелить, из тебя мигом твои же политические собратья петуха сделают. Последний раз спрашиваю: исправишь смету или нет?
Я отрицательно покачал головой.
Майор вскочил со стула и забегал по своему кабинету, сжимая кулаки. Я чувствовал на себе всю его ненависть и знал, что, будь его воля, он бы прямо сейчас размазал меня по стенке. Но все равно сказал ему:
– Новая Жизнь – уникальное исправительное заведение. Здесь уже сложились свои традиции и порядки. Ссыльные мирно уживаются с местными жителями, у охранников работы почти нет. Они работают в артелях наравне с заключенными и получают за это очень приличные по здешним меркам деньги. Пожалуйста, не ломайте это хрупкое равновесие. Мы обречены на мирное сосуществование. От нас до ближайшего населенного пункта – больше сотни километров. Не надо делать из людей зверей.
– Что!!! Ты, гад, меня пугать вздумал?! Да я… я тебя… Вон!!!
Я чуть не оглох от этого крика и молча вышел из кабинета.
С должности бухгалтера меня сняли и перевели истопником в коптильный цех. Рацион питания Румянцев урезал. Мясо мы стали получать три раза в неделю, и то одни лишь кости и субпродукты, хотя наше подсобное хозяйство продолжало выращивать упитанных бычков. Однако почти все освежеванные туши мы отправляли на «большую землю». Мое предложение о строительстве колбасного цеха так и осталось нереализованным. Рыбы мы вообще не видели. Весь улов перерабатывался в консервы и складировался до начала навигации.
Колонисты сильно исхудали и осунулись. Не мудрено, что стали случаться кражи. По каждому случаю Румянцев проводил следствие и жестоко наказывал виновных.
Однажды летом рыбаки выловили большого тайменя и, несмотря на окрики охранников, тут же разделали его и съели сырого с солью. Об этом происшествии узнал комендант. На вечерней поверке он выкрикнул пять фамилий и приказал выйти из строя названным людям. Он велел им раздеться до трусов. Потом охранники привязали их столбам и в таком виде оставили на плацу без одежды и каких-либо средств защиты от гнуса до полуночи.
Кто никогда не был в здешних краях, тому сложно представить всю жестокость этого изуверского наказания. В начале лета по вечерам здесь вообще лучше из дома не выходить. Ибо от комаров, мошки и мокреца света белого не видно. Не стаи, не рои, а настоящая тьма голодных кровожадных насекомых в мгновение ока облепляют тебя со всех сторон. И вот на съедение этим кровососущим тварям и обрек пятерых рыбаков майор Румянцев. Через четыре часа провинившихся развязали и отнесли в лазарет, но выжили из них только двое. Остальные скончались от укусов и потери крови.
В Новой Жизни запахло грозой. Во всех артелях народ шушукался и роптал. Комендант тоже испугался не на шутку. Он не рассчитал, что здешние комары окажутся столь прожорливыми, что за несколько часов выпьют всю кровь у зэков. Он опасался не только инспекции из Красноярска, но более всего – бунта в колонии. Поэтому и приказал своим подчиненным быть в полной боевой готовности.
– Ты не представляешь, дед, какие это золотые парни были. Мы же столько лет с ними одну сеть тянули, считай, все протоки в округе вместе исходили. И из‑за какого-то тайменя скормить этих ребят комарам! Нет, дед, я их смерти коменданту не прощу. Их душам на небесах успокоения не будет, пока эта сволочь жива, – жаловался нашему хозяину Кандыба, натачивая топор.
